Свет любимых глаз - Дэниелз Лаура. Страница 1

Лаура Дэниелз

Свет любимых глаз

1

Ненавижу Льюисов! – вертелось в ноющей голове Люччи Кауфман. Ненавижу Льюисов!

Она отчаялась вспомнить, откуда в ее воспаленном мозгу взялось это навязчивое словосочетание. Но каким бы дурацким оно ни казалось, все-таки в каком-то смысле помогало не думать о главном – о том, от чего запросто можно сойти с ума.

Люччи в который раз прошлась из угла в угол по гостиной, уют которой представлялся ей сейчас, когда потеряно самое драгоценное и утрачен смысл жизни, почти оскорбительным. Затем она остановилась, глядя себе под ноги, но ничего не различая.

Ненавижу Льюисов! – вновь проплыло в ее голове.

Люччи принялась массировать виски кончиками пальцев, как будто это способно было помочь избавиться от мучительной ноющей боли, терзавшей ее вот уже двенадцатый день. Но если не действовали таблетки, то какую пользу мог принести обыкновенный массаж?

Тем не менее Люччи продолжала машинально давить на виски и, пока занималась этим, постепенно осознала, что вновь стоит в самом центре неброского рисунка, украшавшего лежавший на полу гостиной толстый дорогой ковер. Уже не первый раз ловила она себя на подобном действии. Ноги будто сами несли ее к основной части узора, хотя, разумеется, двигало ими подсознание, стремившееся любым способом уладить ситуацию.

За нынешний день Люччи, наверное, уже раз пятый оказывалась на этом участке ковра, и приводила ее сюда суеверная мысль, что, если она остановится именно здесь, все волшебным образом образуется и жизнь вернется в привычную колею.

Впервые обратив внимание на свое странное поведение, Люччи испугалась. На мгновение ей показалось, что она сходит с ума, что, впрочем, и немудрено было в ее нынешнем положении. Потом, решив не усложнять жизнь новыми страхами, она подумала, что странным ее поведение может показаться лишь со стороны, причем человеку, который сам никогда не испытывал подобного ужаса. Сама же Люччи готова была ухватиться за что угодно – за любой воображаемый предмет или обстоятельство, включая пресловутую соломинку, – только бы дело сдвинулось наконец с мертвой точки.

Когда в мозгу Люччи возникло слово «мертвой», ее красивое лицо исказила болезненная судорога. Даже всего лишь входя в состав устойчивого фразеологического оборота, понятие смерти вызвало у нее сейчас столь обостренную реакцию, что она едва сдержала рыдания.

Правда, слез у нее почти не осталось, она выплакала их за минувшие дни. К нынешним, двенадцатым по счету суткам кошмара, Люччи могла лишь давиться сухим беззвучным плачем.

У нее не укладывалось в голове, что все это происходит с ней. Последние события воспринимались ею как кино. Возможно, таким образом проявлялся инстинкт самосохранения – неважно. Главное, что в глубине души она надеялась на почти традиционный для голливудских кинофильмов хеппи-энд, счастливый конец.

Не исключено, что кто-то назвал бы подобное отношение к происходящему инфантильным, и, скорее всего, был бы прав, только для Люччи мнение посторонних не имело никакого значения. Разве способны они понять, что творится в ее душе? И вообще, судить других легче всего, а попробуй сам окажись в подобной ситуации!

Хотя этого Люччи не желала никому. Единственное, чего она хотела – вернее, жаждала всей душой, – это чтобы кошмар поскорее прекратился. Потому что силы ее были на исходе. Временами она даже сомневалась, доживет ли до завтрашнего утра. Душевная боль была так сильна, что терпеть ее становилось все труднее. Люччи даже удивлялась, как это ей удалось продержаться до сих пор.

Только надежда еще держала ее на этом свете. Мысль о том, что она сдастся, падет под натиском тоски и безысходности, а потом, когда ее не будет, ситуация наконец-то исправится, во-первых, не давала расслабиться, а во-вторых, казалась верхом несправедливости.

Нет, подобной несуразицы она не допустит. Если судьба распорядится так, что в дальнейшем сквозь плотный слой облаков проглянет солнце и произойдут события, которых она так мучительно ждет, то ей следует быть их участницей. Как же иначе?

Немного приободрившись – если можно употребить это слово применительно к едва различимому лучику света, проникшему в омут ее отчаяния, – Люччи тряхнула головой.

Чушь! Не может быть все так плохо. Просто… мм… вышло нечто наподобие недоразумения, только, упаси бог, не трагического! Нет, нет и нет! Нужно настраивать себя на позитивный лад и именно так прогнозировать дальнейшее развитие событий. Тогда они окажутся положительными. А если воспринимать ситуацию как драму, то таковой она и…

Нет! Не получится она такой! Все будет хорошо, и точка.

Люччи покинула центр ковра и шагнула к окну. Там застыла на несколько минут, прижавшись лбом к прохладному стеклу.

Ненавижу Льюисов! – снова проплыло в ее мозгу. Ненавижу Льюисов!

Она тихонько застонала, настолько безысходными показались ей эти слова. Люччи вполне разделяла их смысл, но ее беспокоило то обстоятельство, что никак не удавалось вспомнить, откуда они взялись и почему засели в голове. Это тоже было нечто сродни подсознательному стремлению очутиться в центре ковра – суеверный, ни на чем не основанный страх, что если она не вспомнит происхождение короткой фразы, то все, жди беды.

Если бы я хотя бы не была сейчас одна! – с горечью подумала Люччи, зажмуриваясь. Если бы со мной находился Арни…

Не успела возникнуть в мозгу Люччи эта мысль, как в ее сердце словно вонзилась игла. Мысли об Арни и отношениях с ним находились под запретом. И думать о нем означало взваливать на плечи дополнительный груз тревог, смятений и разочарования. Подобная ноша сейчас не только была не под силу Люччи, но попросту могла раздавить ее.

– Ненавижу Льюисов, – пробормотала она, не открывая глаз.

В эту минуту перед ее внутренним взором неожиданно возникло видение фанерного щита, одного из тех, которыми были заколочены окна местных домов. На нем белела порывисто начертанная мелом надпись, состоявшая из двух слов, тех самых, что мгновение назад слетели с губ Люччи и которые мучили ее все минувшие дни: «Ненавижу Льюисов!». Кто-то, вероятнее всего ребенок, вложил в эту надпись свое отношение к происходящему.

Щит с упомянутой надписью Люччи мельком увидела двенадцать дней назад на выезде из Пенсаколы. Тогда она находилась за баранкой своего «ауди» и рядом с ней, на пассажирском сиденье, пристегнутая ремнем безопасности сидела Элси.

Люччи со стоном повернула голову, теперь уже не лбом, а виском прижавшись к прохладному стеклу. Проезжая мимо того дома и читая выразительную надпись, она даже представить себе не могла, что всего часа через два произойдет самая ужасная в ее жизни история – если, конечно, не считать той, которая разрушила отношения с Арни.

Впрочем, два эти эпизода невозможно даже сравнить. Один касался всего лишь мужчины, пусть даже и мужа, а другой – ребенка, а это, разумеется, неизмеримо больше, что подтвердит любая мать.

– Боже мой… – прошептала Люччи. – Господи… дай мне силы выдержать это дикое напряжение!

Она умолкла, исступленно кусая губы, потом, будто опомнившись, принялась горячо молиться Пресвятой Деве, прося о спасении самого дорогого, что есть в ее жизни…

Люччи едва дождалась пяти часов вечера, когда можно было вновь позвонить в местный Центр по чрезвычайным ситуациям и запросить информацию о вновь обнаруженных жертвах урагана, которому по укоренившейся традиции дали имя Льюис.

В Центре было два списка: в один заносили имена обнаруженных спасателями живых людей, в другой тех, кому не повезло. Вернее, второй состоял в основном не из имен – так как в одежде жертв далеко не всегда обнаруживали документы, – а из описаний.

Дважды в день, утром и вечером, Люччи звонила в Центр. Всякий раз она с надеждой и ужасом набирала номер, который не просто знала наизусть, а словно видела перед внутренним взором как ряд объятых пламенем цифр. Временами ей казалось, что они опаляют ее мозг.