Сэр Невпопад и Золотой Город - Дэвид Питер. Страница 63

— Нет! Они мои! — и с расставленными руками шагнул вперед, даже не стараясь защититься мечом.

Их мечи вонзались в мое тело, входили в грудь, а один даже раскроил мне череп. Раны затянулись так быстро, словно их не было вообще. Один из воинов попытался отрубить мне голову. Я почувствовал отдаленный удар — лезвие вошло с одной стороны шеи и вышло с другой, раздался неприятный хлюпающий звук — это срасталось горло, а меч еще и не вышел наружу. Почти секунда потребовалась мечу, чтобы рассечь горло, но горлу, чтобы зарасти как ни в чем не бывало, понадобилось полсекунды. Они могли бы рубить воду — ущерб был бы таким же.

Тогда солдаты отступили, пораженные и испуганные тем, что увидели, и наступила моя очередь. С криком, от которого кровь сворачивалась в жилах, я набросился на них, размахивая мечом. Они попятились, крича от ужаса. Если бы они встретились с обычным, осмелюсь заметить, человеком, их бы ничто не испугало. Но они поняли, что в моем лице им встретилось нечто превосходящее их разумение.

Я нанес им несколько ударов, вызвав сильное кровотечение, хотя избегал ранить их слишком сильно. Мои помощники это заметили и стали подходить ближе, а Кабаний Клык громко заявил:

— Мы прикончим их, мироначальник!

— Ничего подобного! — Я резко развернулся и сделал взмах мечом, преграждая им путь.

Тем временем раненые противники кинулись к своим лошадям, остановившись по пути лишь для того, чтобы подхватить истекающего кровью Сулимана. Он стонал и бормотал имя какой-то женщины — мне кажется, он потерял представление о том, где находится. Воины бесцеремонно бросили его поперек седла и несколько секунд спустя уже неслись прочь во весь опор.

— Скажите своим людям, что у них есть шанс сдаться! — крикнул я им вдогонку. — Только один! Иначе я разделаю их, как разделал вашего вожака!

На земле осталась лежать рука Сулимана. Когда-то меня замутило бы от такого трофея. Сейчас я просто взял отрубленную руку в свою. Когда я это сделал, то услышал в воздухе громкий знакомый крик. Я поднял отрубленную руку повыше, и хролик спикировал на нее, раскрыв клюв шире, чем я мог себе даже представить. Он накинулся на угощение, ухватив руку за запястье, и попытался проглотить ее целиком, хотя сам был не длиннее этой руки. Потом он отнес ее на несколько шагов, сел на землю и принялся аккуратно отщипывать мясо.

— Вы думаете, они сдадутся, милорд? — спросил Кабаний Клык, отвернувшись от пирующего Морданта.

Наверное, мои глаза блестели, когда я ответил:

— Надеюсь, что нет.

Они и не сдались.

Я потом узнал, что они просто не поверили гвардейцам Сулимана, когда те рассказали, как пытались одолеть меня. Армия решила, что личная охрана Сулимана все это придумала, чтобы оправдать свою неспособность защитить вождя. Сам Сулиман потерял так много крови и был так плох, что не мог подтвердить их рассказ. И разъяренные солдаты Тридевятой степи сами подняли на мечи гвардейцев Сулимана, устроили своего раненого предводителя в безопасном месте, разожгли в себе пламя гнева и кинулись на нас.

Мои солдаты встретили их лицом к лицу, и я был в первых рядах. В этот раз я не стал прятаться. Я встретил атаку пешим, потому что хоть я и был неуязвим, но моя могучая кобыла таковой не являлась, и мне не хотелось без необходимости терять ее под ударами врагов.

Я был впереди своих войск на добрых пятьдесят футов, так чтобы солдаты из Тридевятой степи тут же кинулись ко мне, решив, что я стану легкой добычей. Однако они не стали кидаться. Вперед они выпустили лучников. Надо отдать должное их мастерству — не так-то легко стрелять из лука на ходу, но у них это хорошо получалось. Желая задать мне, а значит, и моим войскам хороший урок, они стали в меня стрелять и через несколько секунд превратили меня в подушку для булавок.

Я остановился.

Тридевятцы остановились.

Мои солдаты остановились тоже.

Само время замерло, пока я просто стоял и рассматривал себя, всего утыканного стрелами. А потом спокойно, демонстративно я начал выдергивать их из себя одну за другой — и не было ни крови, ни ран.

Вскоре я стоял, держа в руке стрелы, а тридевятцы отступали в паническом ужасе. Наверное, они пожалели, что казнили гвардейцев Сулимана — те, похоже, знали, о чем говорили. Я потряс стрелами над головой, вызывающе крикнул, бросил их на землю — больше ничего не потребовалось, чтобы спустить курок яростной атаки моих солдат. Тридевятцы попытались сосредоточить силы, возродить боевой дух, но они были так обескуражены тем, что увидели, что чувство безнадежности овладело ими. Моим людям только этого и надо было. Лучники тридевятцев попытались отстреливаться, но даже они, наиболее собранные из наших противников, были так потрясены увиденным, что большинство их стрел либо ушли мимо цели, либо были отражены щитами моих солдат.

Мои воины были повсюду — они давили всякое сопротивление, а я был в самой гуще. Мой меч рубил направо и налево, убивая и раня противников, и моя кровь пела песню смерти… которая, скажу я вам, звучит примерно так:

«Смерть смерть смерть смерть смерть смерть смерть ла ла ла смерть…»

Земля пропиталась кровью, но удивительно, как мало потеряли крови мои люди, а вскоре противники бежали. Мы погнались за ними, преследуя их по равнинам Тридевятой степи. Мы зарубили столько сильных мужчин, сколько могли достать, а слабых брали в плен, чтобы сделать из них рабов и носильщиков. Слабые, конечно, не протянут так долго, как протянули бы сильные но ими легче управлять, а как только они перестанут приносить пользу, мы избавимся от них и заведем себе новых.

Победив главную армию, мы получили все города Тридевятой степи.

И взяли их.

Кое-какое сопротивление было, но не крепкое, поскольку тридевятцы надеялись, что нас остановит их армия. Они ошиблись и теперь расплачивались за это.

Мои люди ворвались в самый большой город, охотно предаваясь всем тем забавам, которые так популярны среди захватчиков. Я отправил Кабаньего Клыка, Охлада и Того Парня повеселиться тоже, так как был уверен в собственной неуязвимости и не нуждался в защите. И они приняли мое предложение не мешкая, так как видели, что я и сам могу за себя постоять.

Город был красивый, ладный — высокие сияющие башни резко контрастировали с маленькими домиками, невысоко поднимавшимися над землей. Я догадался, что большинство башен были храмами. Жители Тридевятой явно были людьми набожными, для себя оставляли малые блага, а все силы посвящали храмам своих богов. Хорошо же им это помогло!

Я смотрел на пламя, выбивавшееся из башен, заполнявшее воздух черным дымом, слушал, как в ответ на крики раздается грубый хохот, и думал: «Это не война. Война — варварская затея, убийство невинных. А это… это — произведение искусства. Мы не простые завоеватели. Мы — художники завоеваний».

Кровь стучала у меня в голове, толкала меня вперед. Кожа зудела, я едва мог устоять на месте. Мне хотелось присоединиться к своим ребятам. Более того, мне хотелось художественного самовыражения. Но я не знал, куда пойти и с чего начать. Не то чтобы совесть меня останавливала, я давно про нее забыл. Я просто не знал, куда свернуть и что выбрать.

— Уходи отсюда!

Я повернул голову и увидел, что на пороге маленького домика стоит разъяренный мальчик и размахивает маленьким ножиком. Ему было не больше десяти лет, но сегодня он, без сомнения, видел немало смертей и крови — на всю жизнь хватит. У него была только одна рука — правая, — и видно было, как под курткой мотается культя вместо левой. Занятный врожденный порок. Да и какое мне дело?

Зато мне было дело до аппетитной бабенки, которая со страшно встревоженным видом вдруг появилась рядом с мальчиком.

— Иди домой! — велела она ему и, подняв глаза, заметила, что я на нее смотрю.

Да, соблазнительная. Наверное, это сестра мальчишки, старше его лет на десять — разница значительная. Гибкая, стройная, с округлыми бедрами, с лицом, может, и не классически красивым, но все же достаточно привлекательным, насколько я мог видеть. Черные волосы падали ей на глаза. Она дернула мальчика за руку и захлопнула дверь.