Заговор Ван Гога - Дэвис Дж. Мэдисон. Страница 3

– Терпеть не могу госпитали и лазареты, – сказал он. – А вы?

Как странно он подбирает слова… Что-то не похоже на обычную светскую беседу.

– Вы знаете, – помолчав с секунду, прошептал он, – оперативник «Мосада», работающий в Соединенных Штатах нелегалом, много чего может добиться. Ведь дипломаты таких, бывает, дров наломают… Чуть пережал, и все: сорваны какие-нибудь переговоры, что мы ведем с палестинцами и прочими…

– «Мосад»? – Эсфирь рассмеялась. – Скажете тоже! При чем тут «Мосад»? Я же просто работаю в турфирме.

– Вы что же, думаете, мы не отслеживаем разведагентов, рвущихся в Америку? – негромко спросил Хенсон. – В текущей-то обстановке? А потом, ваше правительство, конечно же, держит нас в курсе. Чикагскую полицию очень заинтриговала гражданка Израиля, которая, едва сойдя с трапа, получает несколько пуль. Они позвонили в ФБР, те связались с вашим посольством, те, в свою очередь, с госдепом и так далее. Нас заверили, что вы здесь присутствуете «не по долгу службы». И заодно поручились, что вы полностью готовы с нами сотрудничать.

– Я приехала повидать отца и нарвалась на какого-то грабителя.

– Мне обещали, – заупрямился Хенсон. – Ваш Йосси Лев обещал, что вы будете сотрудничать.

Эсфирь промолчала, стараясь не показать виду, что это имя выбило ее из равновесия. Впрочем, недавно принятое обезболивающее оказалось не столь уж сильным, поэтому любую ее реакцию можно было списать на гримасу боли. С другой стороны, где гарантия, что он не догадался, о чем она думает? Кто он вообще такой, этот Хенсон? Телепат?

– Как вы сказали?

– Йосси Лев. Мы с ним утром созвонились. Майор Лев просил передать вам «шалом». Он говорит, что после всех ваших приключений с трудом верится, что вы во время отпуска умудрились попасть в такую переделку. Они, знаете ли, поначалу подозревали «Хамас», но эта версия не подтвердилась.

– Я не понимаю, о ком или о чем вы говорите.

– Ну конечно, – улыбаясь, отозвался Хенсон. – Вы не понимаете. Послушайте, я никаких ловушек вам не расставляю. Просто позвольте мне объяснить, что нас интересует.

– Через полтора часа я должна быть в аэропорту.

– Не страшно, время еще есть.

Из кармана пиджака он вытащил записную книжку и «монблан». Не часто встретишь такую дорогую авторучку у полицейского. А что, если он из госдепа? Впрочем, Хенсон так и не снял колпачок, а просто воспользовался «Монбланом» как указкой, водя ею по своим записям.

– Итак, по словам следователя Томаса из полицейского управления Чикаго, – начал он, – вы заявили, что отец позвонил вам и сообщил, что рак предстательной железы дал метастазы и что ему осталась максимум пара недель.

– Да. – Эсфирь отвернулась к окну. – Считанные дни.

Мейер звонил ей раз пять. Умолял. Рыдал в трубку. Утверждал, что истратил тысячи долларов на международные звонки, пытаясь проследить за своей семьей на протяжении всех этих лет. Он знал, что Роза так и не вышла замуж повторно, а просто вернула свою девичью фамилию. Ну разве отсюда не видно, что он беспокоился, заботился? Ведь он тоже не женился. Он по-прежнему любит Розу, любит и ее, свою дочь.

Как смел он называть это любовью? Все его всхлипы лишь сильнее разозлили Эсфирь, и она уперлась намертво. У нее нет никакого желания видеть отца. Не прошло и года после ее рождения, как он бросил мать. Такое – простить?! Девушка поморщилась, припомнив, как бросила трубку, выкрикнув сначала все о своей ненависти. Он перезвонил еще раз. Она сидела и слушала автоответчик, откуда неслись рыдания и мольбы на ломаном иврите и совсем уже невразумительном идише. Он утверждал, что ему надо кое-что ей передать. Нечто настолько важное, что возместит все, что он натворил. Мать бы поняла, уверял он. Его жизнь прошла впустую. Это его последний шанс хоть что-то сделать для своего единственного ребенка.

Эсфирь разрывалась на части. Чего бы он ни обещал ей дать, это не играло никакой роли. Ей даже не было интересно. Но каких бы ошибок ни наделал Мейер, ей хотелось знать, кем он был, хотелось взглянуть ему в глаза и понять, что он за человек. Здесь не обойтись без совета матери, однако к тому времени Роза уже совсем потеряла всякую способность реагировать на мир. Еще год назад она порой принимала свою дочь за тетю Полю, задохнувшуюся в тюремном вагоне по пути в Освенцим, а по мере того, как мыслительные процессы Розы распадались на части, она все чаще и чаще в своем сознании переживала ужасы тех юных лет. Теперь же в инвалидной коляске сидела женщина, бесстрастно глядящая перед собой без тени мысли или чувства. Бледный призрак, наконец-то освобожденный от всех кошмарных воспоминаний. Роза Горен была жива, но только на бумаге, как имя еще не умершего человека. Эсфирь задавалась вопросом, не потому ли она согласилась встретиться с Сэмюэлем Мейером, чтобы просто заполнить образовавшуюся пустоту? Чтобы воссоздать некое подобие семьи, хотя бы на тот краткий срок, что был отпущен ее отцу?

Одной бессонной ночью Эсфирь села в машину и проехала через весь Тель-Авив, ища совета у Йосси Лева. Майор терпеливо выслушал, но, как и всегда, ответил прямо и грубовато: «Хочешь, езжай, а хочешь, нет. Следуй своей интуиции. Она выручала тебя в тысяче диких ситуаций». Да, но что именно пыталась сказать ей интуиция? Как было разобраться в противоречивых эмоциях, что взяли ее в клещи подобно толпе разъяренных фанатиков, побивающих жертву камнями?

По дороге домой ей вспомнился один ортодоксальный раввин, с которым она как-то раз познакомилась в доме призрения, куда пришла навестить мать. Нельзя сказать, чтобы Эсфирь была глубоко религиозна, но этот раввин казался ей очень понимающим и мудрым, так что на следующее утро после известия об отце она позвонила с просьбой о встрече. И раввин сказал ей, что нельзя допускать, чтобы на решение влияли те воображаемые чувства, которые якобы испытывает ее мать. Ведь Роза уже ничего не чувствует. А сама Эсфирь никогда не сумеет обрести душевный покой, если не встретится с отцом. Такая поездка, а может быть, даже и прощение (если она найдет в себе столько сил) могли бы стать «мицвой», актом сострадания и милосердия в отношении умирающего человека, каких бы бед он ни натворил. Милосердие куда важнее наказания, и за это ей воздастся…

– Словом, вы решили лететь в Чикаго, – напомнил о себе Хенсон.

Она молча кивнула. Впрочем, Мейер ничего не знал. Она купила билет, уговорив саму себя, что сможет отказаться в последний момент. Самообман, конечно, но в ту минуту она в это верила.

– И вы, стало быть, позвонили ему из аэропорта, а он дал вам адрес?

– Не только. Он мне назвал… эти… как их там?.. Какие-то «сетевые координаты», что ли… Сколько-то там сотен к северу, чего-то такое к западу… Не могу сказать, чтобы я в них толком разобралась, зато таксист все отлично понял.

– У нас тут сетка используется. Пересечение Стейт-авеню и Мэдисон-авеню дает нуль, точку отсчета, – объяснил Хенсон. – Весьма удобно, ведь заблудиться в большом городе проще простого, особенно в Старом Свете: Лондон, Дамаск, Каир. Такая древность, знаете ли…

– Надо же, никогда не слышала, – сказала она.

Хенсон улыбнулся.

– Хотя работаете в турфирме?

– Я организую группы.

– А-а…

Она вспомнила, как дрожал голос на том конце провода. На секунду ей пришло в голову, уж не стоял ли рядом Шток, приставив пистолет к виску Мейера, но нет, это звучали эмоции. Благодарность за шанс получить прощение…

– Когда я позвонила из аэропорта, отец дал адрес и сетевой код. Я приехала, а там… Ну, вы знаете.

Пару секунд Хенсон молча смотрел ей в лицо.

– Этот самый Шток, должно быть, настоящий эксперт, коль скоро он с вами справился. В смысле, с вашей-то подготовкой… Лев говорит, вы одна из лучших.

– Подготовка? О чем вы?

Ничего не ответив, Хенсон многозначительно опустил глаза на свои записи. И все-то он знает, все-то он ведает… Наглый индюк. Страшно потянуло влепить ему пощечину.

– Вы вот что мне растолкуйте, – зло прошипела она. – С какой стати сюда «контора» лезет? Расследовать убийство – это дело для чикагской полиции. Я им дала приметы, все рассказала. Теперь они должны найти его убийцу. А убийства – это их епархия, не ваша, ясно?