Заговор Ван Гога - Дэвис Дж. Мэдисон. Страница 42

Стараясь не производить ни малейшего шума, девушка скользнула наружу.

Словно под легким ветерком, голова этой женщины едва заметно покачивалась, и складки шелкового тюрбана отливали разноцветными блестками в лучах яркого солнца. Столик стоял прямо перед креслом, худенькие пальцы поглаживали его замысловатые кованые узоры.

– Гретхен? – спросила вдруг женщина дребезжащим голосом. Она повернула лицо, и девушка увидела ее белые, практически слепые глаза, подернутые влажной пеленой. – Гретхен?

– Mevrouw Турн? – Девушка осторожно шагнула вперед.

– Oui, – ответила женщина. – Qui est la? [15]

Эсфирь на миг задумалась, не стоит ли спросить, говорит ли старушка по-английски, но потом решила продолжать на французском и заодно порадовалась про себя, что хозяйка дома не начала разговор по-голландски.

– Извините, – сказала она, – я не хотела вас обеспокоить. Я просто увидела ваш прелестный садик, и меня к нему словно потянуло.

Старушка выслушала, не проронив ни слова.

Эсфири вспомнилась мать, хотя в подслеповатом взгляде этой женщины было куда больше жизни, чем в зрячих глазах Розы Мейер.

– Я имею честь быть знакомой вашего супруга, доктора Турна.

Старушка клюнула подбородком и фыркнула:

– Le Prof esseur Docteur Gerrit Willem Toorn! Xa-xa!

– Да, – подтвердила Эсфирь.

– Чушь! Какая чушь!

– Доктор Турн?!

– С таким же успехом и капустную кочерыжку можно считать профессором!

– Что вы говорите…

– Он женился на мне из-за денег. Впрочем, я тоже не дура. Не так уж много оставалось мужчин, способных водить за нос немцев, чтобы они у нас не копались.

– Ваш супруг сумел обмануть немцев?

– Да уж, я отлично знала, чего они хотят. Попробуй только им откажи… Даже отняли у нас этот дом. Папин дом.

– А доктор Турн был важным нацистом? – спросила Эсфирь.

– По ночам мы все слышали крики. Кровь не смоешь.

– Вы хотите сказать, что доктор Турн принимал участие в пытках?

Женщина замерла.

– Пытки? Доктор? Какой доктор? Нет, мы их облапошили. Самому Герингу натянули нос. Жирная свинья!

Эсфирь закусила губу и присела на корточки возле старушки, пытаясь сохранить ясную голову и не дать прорваться воспоминаниям о матери. Сглотнула ком в горле и хрипло произнесла:

– Геррит, ваш супруг, он продавал картины немцам?

– Розы, – сказала женщина. – Розы пахнут мертвецами? – Она втянула носом воздух. – Все мы вернемся в землю. Мертвые восстанут из могил сквозь корни и стебли, выйдут на свет в запахе цветов…

– Да, это очень поэтично, mevrouw Турн… Вы помните Ван Гога семьи Де Грут? – терпеливо спросила Эсфирь.

Госпожа Турн сидела молча, мерно покачивая головой.

– Тот Ван Гог, что висел в бекбергском музее?

Со стороны дома раздался хруст гравия. Явно рассвирепевшая домработница размашистым шагом направлялась в их сторону, но девушка приложила палец к губам.

– Заснула, – сказала она.

Домработница взглянула на хозяйку, перевела глаза на Эсфирь.

– Я же вас просила ее не беспокоить!

– Я просто вышла в садик и хотела выразить ей свое восхищение.

– Вам и вашему мужу пора уходить, – сказала домработница. – А если она все передаст доктору Турну?

– Да уж, он, конечно, внимательно слушает ее рассказы…

Без лишних слов Эсфирь прошла мимо женщины, вернулась в дом через стеклянную дверь на террасу и опять попала в бальный зал.

После этого она осмотрела еще несколько небольших помещений в задней части особняка, но не нашла ничего интересного, кроме комнаты, явно служившей мастерской художника. Впрочем, кисти и даже тюбики с краской совершенно высохли. Старые, скрученные в трубку полотна торчали из деревянного ящика, где мыши успели прогрызть внушительную дырку. На запыленном мольберте – растянутый холст. Похоже, его только успели загрунтовать, когда всю комнату отдали паукам и грызунам. Высокие готические окна не мылись годами. С другой стороны, резким контрастом к этому запустению выглядела кухня, полная сверкающих поверхностей и любовно ухоженной утвари. Ножи, кастрюли и керамические горшки разложены и расставлены, как солдаты на параде.

– Ни дать ни взять, хирургическое отделение, – раздалось за спиной.

Девушка вздрогнула и резко повернулась на каблуках.

– Мартин! Не смей так подкрадываться!

– Пардон.

– Я бы… я могла знаешь что тебе сделать?!

– Должно быть, нечто вредненькое, – примирительно ответил Хенсон. – В смысле, для моего здоровья.

– Я говорила с миссис Турн, – прошептала Эсфирь. Хенсон оглянулся, нет ли поблизости домработницы.

– А ты видела кабинет Великого Турна?

– Я наверх не ходила.

– Он под лестницей.

– То есть?

– Пошли, покажу.

Он взял ее за локоть и вывел в фойе. Действительно, в глубине, под лестницей, виднелась тяжелая дверь с витиевато украшенной круглой ручкой. Хенсон быстро вошел, втянул за собой Эсфирь и тут же закрыл дверь. Первым, что бросилось в глаза девушки, был широкий стол. Скорее даже, это лучше назвать чертежной доской, потому как столешница была наклонена. Сверху лежало несколько томов внушительного размера.

– Как же это я проглядела? – удивилась Эсфирь. – Ну хорошо, тут есть что-нибудь для нас полезное?

Она подошла к книжным стеллажам, закрывавшим стену до самого потолка. Масса иллюстрированных художественных изданий высотой чуть ли не в метр и даже более. Кое-какие книги имели кожаные переплеты. На некоторых читались загадочные названия, выполненные кириллицей или по-гречески.

– Вот это я понимаю, библиотечка… – пробормотала девушка.

– Тут есть томик с письмами Ван Гога, а рядом какие-то записи, – сказал Хенсон, – будто Турн работал над очередным трактатом. Но показать тебе я хотел кое-что другое.

Он обогнул стол, позади которого находилась еще одна дверь, пошарил рукой над притолокой и торжествующе показал Эсфири бронзовый ключ.

– Винный погреб!

– Ага! Я бы не отказалась…

– Да нет же, самое интересное не в этом.

Хенсон открыл дверь, и девушка увидела верхнюю

площадку чугунной винтовой лестницы. Изнутри на них пахнуло прохладой и свежестью, в отличие от спертого воздуха тех комнат, где она побывала до этого. Ее удивило, насколько глубоким оказался погреб: ведь в Нидерландах где угодно можно ожидать затопления грунтовыми водами, пусть даже этот особняк был возведен на холме и располагался вдали от моря. Сам по себе погреб был не столь уж большим, и в нем господствовали две чудовищные бочки по два с половиной метра высотой, а их диаметр мог поспорить с размахом рук пары взрослых мужчин. В сравнении с ними винный стеллаж смотрелся совсем крошечным. На нем помещалась едва ли сотня-другая бутылок.

– Они, должно быть, их прямо здесь сколачивали, – сказал Хенсон и постучал по бочке. – Этакую дуру попробуй затащи…

– На звук пустые.

– Их, наверное, Турн как-то выпил за обедом.

– Да он бы мог в такой плескаться, – отозвалась Эсфирь и подошла к винному стеллажу.

Кое-какие бутылки были весьма старыми, однако встречались и наклейки, датированные семидесятыми, восьмидесятыми и даже девяностыми годами.

– Вот что я хотел тебе показать. – Хенсон ткнул пальцем в одну из чугунных балясин, соединявших поручни со ступеньками. Каждая из них сужалась на концах и раздувалась посредине. И здесь, в самом центре, виднелось по кругу со свастикой. – Я думаю, немцы поставили эту лестницу, когда отобрали дом. А для чего им это хранилище? Наверное, для боеприпасов. Скажем, здесь размещалась полицейская управа всего округа.

– Для допросов… – медленно произнесла Эсфирь. Запрокинув лицо, она думала о тех криках, чье эхо металось в этом тесном, жутком колодце. – Вино здесь должно прокисать. Ведь тут была камера пыток…

Погреб внезапно погрузился в полумрак. Загораживая свет, в дверном проеме маячил внушительный торс. Единственный путь наружу лежал теперь через домработницу.