Музыканты смеются - Муха Антон Иванович. Страница 18
— Маэстро, не кажется ли вам дьявольски скучным всю жизнь ничего не делать, только сочинять?
— Да, немного скучновато, — согласился композитор, — но еще хуже всю жизнь ничего не делать и только слушать то, что я сочиняю!
И. Стравинский — дирижер.
Шарж Д. Гофнунга (Великобритания)
Украинский композитор Кирилл Григорьевич Стеценко в детстве не раз помогал отцу-маляру, а когда подрос, научился красить и сам лазил на стропила, зарабатывая себе на жизнь. Однажды мальчик упал со стропил и, больно ударив ногу, закричал:
— Ой, кажется я ногу себе сломал!
— Что бы ты ни сломал, все равно высчитаю, — "успокоил" его подрядчик.
Вот что произошло с Игорем Стравинским в Барселоне, куда он прибыл, чтобы дирижировать тремя концертами на фестивале, посвященном его творчеству:
— По приезде в этот город, — рассказывал композитор, — меня ожидал приятный сюрприз, который я никогда не забуду.
Среди людей, встретивших меня на вокзале, находился маленький пресимпатичный журналист. Когда он меня интервьюировал, ему захотелось чем-нибудь мне польстить, и он сказал:
"Барселона ждет вас с нетерпением. Ах, если бы вы знали, как здесь любят вашу "Шехеразаду" и ваши пляски из "Князя Игоря"!
У меня не хватило мужества его разочаровать.
Один композитор сказал, шутя, о Стравинском:
— Если бы даже мир близился к своему концу, бедный Стравинский этого не заметил бы, так как безустанно стремится создать новые миры!
Как-то одна дама спросила у Стравинского:
— Маэстро, о чем вы думаете, когда сочиняете музыку?
— Простите, мадам, ни о чем больше. Пишу музыку.
На приеме, устроенном в Стокгольме в честь Стравинского, композитора спросили, что он думает о джазе.
— То же самое, что и двадцать лет назад, — ответил он.
— А как вы относились к джазу двадцать лет назад?
— Этого я не помню.
На аукционе в Лондоне продавали с молотка первое издание партитуры одного из ранних балетов Стравинского. Желающих приобрести эту редкостную вещь было много, но один из присутствующих — какой-то старый седой господин — все время набавлял дену. Наконец, партитура действительно досталась ему за три тысячи фунтов стерлингов.
Репортеры окружили нового собственника партитуры.
— Игорь Стравинский, — отрекомендовался он журналистам и добавил: — Я никогда не представлял себе, что за собственную партитуру придется платить вдвое больше того, что когда-то в молодости я получил за весь балет!
Известного дирижера Вильгельма Фуртвенглера попросили как-то послушать одного скрипача и высказать свое мнение о его игре.
— Я просто поражен, — говорил потом дирижер. — Это не скрипач, а какой-то феномен. Я впервые слышал, чтобы столь легкие музыкальные произведения исполнялись с такими чрезмерными трудностями!
Морис Шевалье, французский киноактер и певец, однажды обронил в гостинице кредитный билет в 500 франков.
Вскоре в его номер постучал рассыльный и вручил артисту пропажу, скромно ожидая вознаграждения за находку денег.
Обрадованный Шевалье все же не мог удержаться от замечания:
— Но ведь я потерял одну купюру, а не 10 по 50 франков!
— Вы правы, — ответил рассыльный, — но когда я в последний раз возвратил одному из наших гостей потерянную им крупную банкноту, у него не нашлось мелких.
Старейший советский пианист профессор Александр Борисович Гольденвейзер любил при случае делиться воспоминаниями о своих встречах со Львом Николаевичем Толстым, о том, как этот великий писатель не раз с удовольствием слушал его проникновенную игру. Однажды такая беседа затянулась дольше обычного, впечатления былого воскресли с прежней силой, и уже дома, поздно вечером, перед старым пианистом отчетливо представал образ незабвенного слушателя…
Задремавшего профессора разбудил телефон.
— Александр Борисович? С вами говорит Лев Николаевич. Я хотел бы с вами встретиться, — донесся голос.
— Перестаньте баловаться! — невольно вздрогнул профессор и сердито бросил трубку.
— Алло, алло, — звучало в ней, — вы меня слышите? С вами говорит Лев Николаевич Оборин…
Г. Нейгауз, А. Гольденвейзер.
Фрагмент шаржа В. Врискина
Однажды среди учеников Генриха Густавовича Нейгауза зашел разговор о сонатах Бетховена. Один из студентов решительно заявил, что ему надоела бетховенская "Аппассионата". Присутствовавший при этом профессор укоризненно посмотрел на студента и произнес:
— Молодой человек, это вы ей надоели, а не она вам!
Молодой, но уже известный пианист поинтересовался мнением Нейгауза о своей игре. Профессор ему сказал:
— Вы талантливы, но на вашей игре написано: "Я играю Шопена", а надо, чтобы слышалось: "Я играю Шопена".
Восхищаясь красотой одной из участниц Международного конкурса им. П. И. Чайковского в Москве (однако весьма посредственной пианисткой), кто-то сказал:
— Посмотрите, это же вылитая Венера Милосская!
— Да, — подтвердил Нейгауз, — только для большего сходства нужно было бы отбить руки.
Артура Рубинштейна спросили, что было для него самым трудным, когда он учился игре на рояле. Пианист ответил:
— Оплата уроков.
Один нью-йоркский миллионер, выдававший себя за большого любителя и знатока музыки, устроил дома концерт Артура Рубинштейна. Пианист избрал для своего выступления лишь минорные произведения и закончил концерт ноктюрном Шопена, сыграв его с особой проникновенностью и нежностью.
После концерта хозяин, поблагодарив Рубинштейна, между прочим заметил:
— Я забыл вас предупредить, маэстро, что вы можете играть громче, ведь соседей у меня нет, я один занимаю весь этот дом…
Однажды в Лондоне за кулисы к Рубинштейну ворвалась неизвестная дама. Она коротко сообщила, что влюблена в музыку, и потребовала билет на вечерний концерт. Повторив свое требование трижды, несмотря на мягкие заверения Рубинштейна в полном отсутствии билетов, она уселась в кресло с намерением оставить его только тогда, когда билет окажется у нее в руках.
— Мадам, — сдался наконец Рубинштейн, — вы вынуждаете меня идти на уступки. В зале действительно есть одно, только одно место, которое я могу предложить вам.
— Вы истинный джентльмен, маэстро. Где это место?
— У рояля, мадам.
Известному итальянскому певцу Беньямино Джильи делали операцию под наркозом.
Артист от волнения начал считать невпопад: "Один… пять… восемь…" Врач попросил считать его более внимательно, на что Джильи ответил:
— Господин доктор, не забывайте, что я нахожусь в очень трудном положении — со мной нет моего суфлера.
Однажды в московском "Кафе поэтов" Прокофьев играл свою фортепьянную пьесу "Наваждение".
В это время в кафе находился Маяковский — он сидел за одним из столиков и что-то увлеченно рисовал. В конце вечера Прокофьев получил свой портрет с надписью: "Сергей Сергеевич играет на самых нежных нервах Владимира Владимировича".