Мантикора - Дэвис Робертсон. Страница 57

Зло, носителем которого был Джимми, заразило всех нас – собственно, оно распространилось далеко за тюремные стены и в конечном счете коснулось всех граждан страны. Закон был замаран злом – хотя направлен он на то, чтобы нести добро или, по меньшей мере, порядок и справедливость. Но было бы нелепо приписывать Джимми такую власть – он-то всего лишь глупец, и глупость его послужила проводником, по которому зло проникло в такое большое количество жизней. Посещая Джимми в тюрьме, я иногда видел на его лице знакомое мне выражение – выражение, которое было на лице Билла Ансуорта, когда он паскудно раскорячился над кипой фотографий. Выражение того, кто открыл себя для силы, враждебной человеку, кто готов выпустить ее в мир и ограничен в этом лишь только своим воображением и дерзостью; или, может, просто удачный случай не представляется. И тогда мне показалось, что я выбрал сторону этих людей, в меру сил способствуя их защите.

Позднее я изменил свое мнение на этот счет. Всем обвиняемым закон дает шанс, и кто-то ведь должен делать для них то, чего они не могут сами. Например, я. Но я всегда отдавал себе отчет в том, что стоял очень близко к силам зла, когда брался за дела, на которых по большей части и заработал себе репутацию. Я был высококвалифицированным, высокооплачиваемым ушлым наемником в битве, которая завязалась с появлением человека, а размахом неизмеримо превосходит его. Я сознательно играл роль адвоката дьявола, и, должен сказать, мне это нравилось. Борьбу я люблю – и моральный риск, признаюсь, тоже. Я как тот человек, который построил свой дом у жерла вулкана. Пока вулкан молчит, живу я, в некотором роде, героически.

Доктор фон Галлер: Хорошо. Я все ждала, когда же он заявит о себе.

Я: Кто на этот раз?

Доктор фон Галлер: Герой, живущий у кратера вулкана. Мы уже говорили о многих аспектах вашей внутренней жизни и определили их такими именами, как Тень, Анима и тому подобное. Но один из этих аспектов был явлен пока лишь в отрицательном качестве, а именно – тот человек, которого вы демонстрируете окружающему миру, человек, в чьем обличье предстаете в суде и перед вашими знакомыми. У него тоже есть имя. Мы зовем его Персона; у древних, как вам известно, это означало актерскую маску. Этот человек у жерла вулкана, суровый кудесник-адвокат, выхватывающий людей из смертельных жерновов, и есть ваша Персона. Вам, наверно, очень нравится играть эту роль.

Я: Да, нравится.

Доктор фон Галлер: Хорошо. Несколько месяцев назад, только появившись здесь, вы бы не признались в этом ни за что. Тогда вы пытались убедить меня, будто он – ваше истинное «я».

Я: А разве нет?

Доктор фон Галлер: Бросьте вы. Мы все создаем свое внешнее «я», для предъявления миру, и некоторые постепенно привыкают к мысли, что они такие и есть. И вот мир населяется докторами, которые за стенами своего кабинета – пустое место, и судьями, которые – ничто вне зала суда, и бизнесменами, которые вянут от скуки, когда им приходится отойти от дел, и учителями, которые всю жизнь только учат. Вот почему они так жалко выглядят, если застать их без маски. Они жили главным образом в шкуре Персоны. Но вы не из этих глупцов, иначе бы не сидели здесь. Маска нужна каждому, а преднамеренными самозванцами являются только те, кто строит из себя человека, которому нечего скрывать. У нас у всех есть много такого, что мы хотим скрыть. Даже ваш Волхв, ваш великий Парджеттер, был не только Волхвом. Вы никогда не видели трещинок в его броне?

Я: Видел. И меня это потрясло. Он умер, не оставив завещания. Юрист, который умирает, не оставив завещания… просто анекдот.

Доктор фон Галлер: Но составление завещания к Персоне не относится. Для большинства из нас это час, когда мы глядим смерти прямо в лицо. Печально, если он не хотел этого делать, но неужели вы думаете, что это умаляет его достоинства? Конечно, как идеальный юрист он от этого проигрывает, но ведь он, вероятно, был не только юристом, а часть этого «не только» испытывала естественный человеческий страх перед смертью. Он так тщательно и так искусно выстроил свою Персону, что вы приняли ее за целого человека. Но вполне вероятно, что вы б и не научились у него так многому, если бы видели его полнее. Молодые люди максималисты. А ваша Персона – высочайшего качества. Настоящее произведение искусства. Согласны?

Я: Согласен… но выстраивал я ее из суровой необходимости. На меня же все время давили, и я должен был чем-то… ну, отгородиться. Вот и выработал, как мне казалось, наиболее подходящий для внешнего употребления образ, профессиональный стиль. А вы хотите, чтобы я называл это Персоной. Мне действительно была нужна броня. Понимаете… черт, не просто об этом говорить – даже тому, в чьи профессиональные обязанности входит слушать то, о чем обычно не говорят… короче, женщины стали расставлять на меня сети. Я был бы неплохим уловом. Из почтенной семьи. При деньгах. И в самом начале карьеры, какую некоторые женщины считают не менее привлекательной, чем киноактерская.

Доктор фон Галлер: И почему же вы оставались холодны? Что-нибудь связанное с Миррой Мартиндейл?

Я: Это со временем изгладилось из памяти. Но меня стало дико бесить, что мое посвящение в мир секса было подстроено отцом. И дело не в самом сексе, а в том, насколько по-хозяйски отец распорядился им… и мною. Я был молод и не отличался ни физической холодностью, ни нравственным аскетизмом, но даже когда желания распирали меня, а возможности благоприятствовали, я себя сдерживал. Уж больно не хотелось идти по стопам фехтовальщика. Может, я и женился бы, но отец меня опередил.

Доктор фон Галлер: Вы говорите о его втором браке – с Денизой?

Я: Да. Это случилось, когда мне было двадцать девять. Закончился мой третий год с Дайрмудом, и я уже подумывал о том, что из Питтстауна пора выбираться: ну как станешь первоклассным уголовным адвокатом в городке, где преступников – по пальцам перечесть, да и амбиции у них довольно скромные? Однажды пришло письмо от отца; он приглашал меня и Каролину в Торонто на семейный обед, желая сообщить нам что-то чрезвычайно важное. Можете мне поверить, что, с того времени как отец занялся политикой, самомнения у него отнюдь не убавилось, и теперь, по выражению, принятому у художников, наступил его поздний период. И вот в назначенный день я отправился в Торонто. Кроме меня на обед были приглашены Каролина и Бисти. За год до этого Каролина вышла за Бистона Бастабла, что принесло ей немало пользы. Он был, конечно, не Адонис, явно полноват, но обладал характером, который я не могу назвать иначе как мягким, а Каролина, довольно долго помучив Бисти и понасмехавшись над ним, вдруг обнаружила, что любит его. Отца, однако, за столом не было. Только письмо от него, которое мы должны были прочесть за кофе. Я никак не мог понять, зачем он нас собрал, Бисти тоже, но Каролина сразу изрекла, в чем тут дело, и, разумеется, оказалась права. Письмо было написано довольно туманным и напыщенным языком, но в конечном счете сводилось к тому, что он собирается жениться еще раз и надеется, что мы одобрим его выбор и полюбим эту даму так же сильно, как он и как она того заслуживает. Был там и довольно неуклюжий пассаж, воздававший должное нашей матери. И еще всякие слова о том, что он не сможет быть счастлив в этом браке без нашего одобрения. И наконец, имя его дамы сердца: Дениза Хорник. Конечно же, мы слышали о ней. Она возглавляла крупное бюро путешествий – собственно, владела им – и была заметной политической фигурой, по женской части.

Доктор фон Галлер: Борец за права женщин?

Я: Но без всякого экстремизма. Умная, умеренная, решительная, она успешно боролась за юридическое равенство женщин, а также против дискриминации в деловой сфере и при найме на работу. Мы знали, что она входила в группу людей, поддерживавших отца в его послевоенной, не слишком-то задавшейся политической карьере. Никто из нас никогда не видел ее. Но мы познакомились с ней в тот вечер, поскольку отец привез ее в дом около половины десятого, чтобы представить нам. Ситуация была не из легких.