Мир чудес - Дэвис Робертсон. Страница 64

Если на уикенд мы оставались в городе, где был англиканский собор, то Мортон У. Пенфолд убеждал настоятеля не упускать такую счастливую возможность и попросить сэра Джона прочесть отрывок из Библии во время одиннадцатичасовой службы. Его коньком была организация встреч с индейцами с непременным облачением заезжего английского актера в одежды вождя. За много лет до гастролей, о которых я веду речь, он сумел убедить черноногих [165] дать сэру Джону имя Сикси-Пойина.

Кроме того, он знал все лазейки в сухих законах каждой из канадских провинций, которые мы посещали, и принимал меры, чтобы наши запасы алкоголя не истощались. Это было в особенности важно, поскольку сэр Джон и Миледи питали пристрастие к шампанскому и любили его охлажденным, но не замороженным – удовлетворить сей каприз в этой стране вечных льдов было не так-то просто. И в каждом городе, который мы посещали, Мортон У. Пенфолд следил, чтобы наши рекламные плакаты в лист и пол-листа были помещены на видных местах, а брошюрки с фотографиями сэра Джона в наиболее популярных его ролях находились на стойках портье во всех хороших отелях.

Кстати, об отелях. Не кто иной, как Мортон У. Пенфолд, по нашем прибытии в Монреаль расспросил всех об их предпочтениях, а потом, куда бы мы ни приезжали, для каждого был забронирован соответствующий номер – то ли в шикарном отеле при железной дороге, то ли в захудалой гостиничке, где в целях экономии располагались такие, как Джеймс Хейли и Гвенда Льюис.

Ах, уж эти дешевые гостиницы! Я останавливался в самых дешевых, где в номере свисала с потолка на проводе единственная лампа, где простыни были, как дерюга, и где матрасы – когда после беспокойного ночного сна простыня оказывалась закрученной жгутом – напоминали карты странных миров с континентами в форме тошнотворных пятен, происхождение которых несомненно восходило к эротическим сновидениям коммивояжеров или экстатическим дефлорациям невест из глухих местечек.

Хорошо ли оплачивались его бесчисленные обязанности? Не знаю. Но хочу надеяться, что хорошо. О себе он почти ничего не говорил, но Макгрегор сказал мне, что Мортон У. Пенфолд родился в семье, занимавшейся шоу-бизнесом и что его жена была внучкой того человека, которого Блондин Великолепный в 1859 году перенес на своих плечах по натянутому канату через Ниагарское ущелье. [166] Подпав под его обаяние и влияние, мы исколесили Канаду вдоль и поперек и дали в общей сложности сто сорок восемь представлений в сорока одном городе, среди которых были и маленькие – с населением двадцать тысяч душ, – и крупные. Я, пожалуй, и сегодня могу вспомнить названия театров, в которых мы выступали, хотя никакой экзотики там не было – сплошные «Большие» да иногда «Принцесса» или «Виктория», но самым распространенным было название Оперный театр Такого-то.

– Жуткие заведения, – Инджестри деланно повел плечами.

– После той поездки мне доводилось видеть и похуже, – сказал Магнус. – Чтобы сгладить впечатление, попробуйте съездить на гастроли в Центральную Америку. Многие канадские театры в небольших городах являли странное зрелище: казалось, их начинали строить, имея в виду что-то грандиозное, а потом бросали, забыв оснастить. Там были неплохие фойе, зрительные залы с сиденьями, обитыми бархатом, и неизменные восемь – по четыре с каждой стороны – лож, видимость из которых была далеко не идеальная. Во всех театрах были падающие занавесы с видами Венеции или Рима и с глазком, в который заглядывало столько актеров, что вокруг него образовалось черное сальное пятно. Во многих театрах на специальных занавесах красовалась реклама местных бизнесменов. Сэру Джону это не нравилось, и Холройду приходилось предпринимать усилия, чтобы она не была видна.

Во всех театрах имелась оркестровая яма с отделявшими ее от зала причудливыми перильцами – никто вроде бы через них никогда в яму не падал. Перед представлением горстка наемников пробиралась в яму через низенькую дверь под сценой и пиликала, и барабанила, и дудела кто во что горазд. К. Пенджли Спиккернелл с горечью говаривал, что эти музыканты набирались из бедных родственников администратора, в чьи обязанности входило найти столько исполнителей, сколько в понедельник утром сможет удрать со своей основной работы, и познакомить их с музыкой, которая должна сопровождать наши постановки. Сэр Джон уделял музыке большое внимание, и к каждой его постановке специально писалась увертюра, а обычно еще и антракт.

Бог свидетель, музыкальных шедевров там не было. Слушая эту музыку, я никак не мог взять в толк, почему «Увертюра к „Скарамушу“», написанная Хью Даннингом, больше подходит к следующей за ней постановке, чем написанная Фестином Хьюзом «Увертюра к „Владетелю Баллантрэ“». Но так или иначе, а для сэра Джона и Миледи две эти посредственные музыкальные вещицы были несхожи, как день и ночь, и они, глядя друг на друга, обычно вздыхали и поднимали брови, заслышав эти жалкие звуки с другой стороны занавеса, словно наслаждались бессмертным творением. Кроме этой специально написанной музыки, было у нас еще и множество других вещиц с такими названиями, как «Гэльские воспоминания» для «Розмари», «Менуэт д’Амур» и «Крестьянский танец». Что же касается «Корсиканских братьев», то сэр Джон настоял, чтобы для этой постановки использовали увертюру, написанную неким Литолфом к Ирвингскому «Робеспьеру». Еще одним неизменным запасным вариантом была «Сюита: за игрой», написанная Йорком Боуэном. Но лишь в больших городах оркестры умели играть незнакомые вещи, поэтому обычно мы заканчивали «Тремя танцами из „Генриха Третьего“», написанными Эдвардом Джерманом [167] и известными, наверно, всем плохим оркестрам. К. Пенджли Спиккернелл, если у него находились слушатели, начинал стенать по этому поводу, но я искренно верю, что зрителям нравилась плохая музыка, которая была им знакома и навевала воспоминания о хорошо проведенном времени.

За кулисами никакой техники не было. Никаких прожекторов, кроме разве что нескольких рядов красных, белых и голубых лампочек, которые почти не рассеивали тьму, даже если были включены в полную силу. Приспособления для установки и фиксации декораций были примитивны, и только в больших городах можно было найти более чем одного рабочего сцены, имеющего мало-мальский опыт. Остальных нанимали по мере необходимости – днем они работали на фабриках и лесопилках. По этой причине нам все приходилось возить с собой, а время от времени – импровизировать на ходу. Объяснялось такое положение отнюдь не тем, что театры были запущены – в большинстве из них, по крайней мере, два-три дня в неделю в течение семи или восьми месяцев давались представления. Причина была в другом: местный магнат, оплатив строительство коробки, не желал раскошеливаться на остальное. А из-за этого, скажу я вам, гастроли становились сплошным преодолением трудностей.

Гримерные были оснащены так же плохо, как и сцена. Я думаю, они были хуже, чем те, что я знал раньше, – в эстрадных театриках; теми, по крайней мере, постоянно пользовались, и в них теплилась хоть и дрянная, но все же жизнь. Во многих городах за кулисами были только две раковины на всю труппу – одна за дверью, на которой стояла буква «М», а другая – за буквой «Ж». Эти двери за долгие годы перестали плотно закрываться, а это означало, что вам вовсе не нужно стучать, чтобы узнать, занято ли заведение. Сэр Джон и Миледи пользовались собственными металлическими тазиками, а их костюмеры приносили им горячую воду в медных кружках – если только там была горячая вода.

Меня приводило в недоумение и до сих продолжает удивлять, что служебные входы девяти театров из десяти располагались на немощеных улочках, а потому в плохую погоду вам приходилось топать по грязи. Шли вы при этом на свет единственной здесь электрической лампочки в защитной металлической сетке, ввинченной в патрон прямо над входной дверью. Меня удивляло отнюдь не такое размещение служебного входа, а то, что для меня эта запущенная и грязная дверь была окутана какой-то романтикой. Даже теперь я предпочел бы пройти через такой вход, чем шествовать по ухоженной дорожке, в конце которой меня будет приветствовать королева.