Синее платье - Дёрри Дорис. Страница 15
Мы поднимались, как после тяжкой борьбы, шли в душ. Он мне – «киссьель», я ему – деньги, и, не прощаясь, бегом оттуда. Спустя несколько минут я уже был дома: «Привет, Начо, это я!»
Альфред лежал на софе и смотрел телевизор: новости, ток-шоу, игру «Спорим, что…». Он кивал мне в ответ. Даже если уже спал, просыпался и махал мне рукой, подзывая к себе.
– Слава богу, – улыбался он, – я уже начал беспокоиться.
– Вечно тебе что-то мерещится, – отвечал я и бежал на кухню заваривать траву. Я помешивал этот зеленый вонючий суп, мешал его, мешал и молился, чтобы снова все опять стало хорошо, чтобы нам позволено было вести нашу тихую, скучную жизнь вместе. Я и сам не знал, что меня заставляет варить это зелье. Может быть, то, что скоро мне надо будет снова отправляться за новой порцией?
* * *
В то первое утро на Бали Бабетту разбудил непонятный шуршащий звук, однообразный, монотонный, все ближе и ближе. Кто-то мел дорожку. В одном и том же ритме, словно метроном: вжик-вжик, вжик-вжик. Пропела птица, будто зазвенел мобильный телефон. Бабетта отодвинула тяжелую занавеску. Резкий свет полоснул ее по глазам, как ножом. Испуганно подалась она назад, удивленно моргая от встречи с тропическим утром. Кроваво-красные цветы гибискуса свисали из зеленой листвы. Мимо проплыла бабочка размером с тарелку. Бабетта в изнеможении снова закрыла глаза. Серенькое дождливое немецкое утро разбудило бы ее гораздо быстрее, а это навязчивое, душное тропическое великолепие…
Фриц вернулся из туалета. Она потянула носом, когда он приблизился к кровати, вдыхая запах родного существа.
Он удивленно взирал на нее сверху: его жена, как Маха на полотне Гойи, – голая и великолепная. Сквознячок от вентилятора под потолком играет прядью волос у нее на виске, кожа блестит в лучах света. Пожалуй, стоит попробовать уговорить ее – можно позволить себе немного любви. Но только не сейчас, не с утра, по утрам Бабетта обычно не в духе. Лучше после обеда, в самую жару. Все равно на улице находиться будет невозможно, придется прятаться в доме. И именно сегодня, потому что потом она обгорит на солнце, и до нее уже не дотронешься – кричать будет в голос.
Фриц не мог отвести от нее глаз. Она казалась ему в этом освещении совсем чужой и оттого очень привлекательной. Он чувствовал, что она отдаляется от него, и решил ее опередить. Так будет менее больно. Он протянул к ней руку, она уловила движение воздуха.
«Не надо меня трогать, пожалуйста, – подумала она, – не надо. Не хочу! Не желаю!»
«Куда бы положить руку? – размышлял он. – Лучше всего – сжать пышную белую грудь, но тогда пробуждение может быть особенно неприветливым. Нет, не надо». Он опустил ладонь на ее мягкое плечо. Она ощутила его руку – клейкую, как ручонка ребенка.
– Бабетта, – позвал он шепотом.
Она выжидала.
– Бабетта, – повторил он чуть громче, – погода отличная!
«Дурачок, – подумала она, – мы же в тропиках. Какой еще тут быть погоде?»
Он легонько потряс ее. Она медленно открыла глаза.
– Да, – проговорила она нарочито изумленно. – Уже приехали?
– Как и следовало ожидать, – засмеялся он.
За долгие годы замужества Бабетта научилась превращать свои капризы в своего рода заменитель любви. Стоило ей состроить из себя обиженную девочку, как Фриц обрушивал на нее такой поток нежности и заботы, что она сама бывала тронута.
Он вдруг наклонился над ней, и его небритая щетина защекотала ей живот.
– Ты думаешь, мы еще в самолете, – смеялся он, – вот в таком виде? В чем мать родила?
Она на всякий случай хихикнула тоже. Ободренный ее улыбкой, он упал на нее.
– Фриц, – застонала она и еще раз хихикнула, чтобы смягчить его разочарование, а потом строго произнесла: – Оставь меня в покое.
Его это отрезвило, он поднялся.
– Уже восемь почти, – сообщил он, – а я с шести на ногах. Ты представить себе не можешь, как там красиво…
– Только не рассказывай, – перебила она. – Не вздумай!
– Ладно, не буду.
– Я сама увижу, ладно?
– Скоро жара будет невыносимая.
– Естественно, мы же в тропиках.
– Очень жарко будет.
– Да, мне будет очень жарко, – лениво повторила она.
Они оба уставились на затянутое сеткой окно.
– Смотри, смотри, – всполошился Фриц, – смотри: бабочка! Какая огромная!
– Ага.
– С ума сойти, какая здоровенная!
– Угу.
– Я тебе кофе принесу.
– Давай.
Бабетта поднялась и стала спускаться по лестнице. Чемодан господина Шуна! Так тут и стоит, открытый. Неужели Фриц не заметил, что в ее чемодане лежат мужские вещи?
Проходя мимо, она захлопнула крышку чемодана. В ванной почистила зубы Фрицевой щеткой, пригладила волосы пятерней, «расческой морских русалок», как говаривала ее мать. Как же не хочется натягивать на себя снова пропотевшие шмотки, в которых она сюда прилетела! А у Фрица ничего не одолжишь, все его майки на ней трещат по швам. Что бы такое нацепить? А вот что: одну из голубеньких рубашек господина Шуна и его белые штаны, их можно немного закатать, и они, пожалуй, подойдут. Или белый халат от костюма для дзюдо? Нет, это даже Фриц заметит.
Жара стояла невыносимая, дышать было нечем. Вдали урчало море. Рядом со столовой лениво плескался о бортики бассейн. Вокруг бамбуковых столиков сидели парочками влюбленные японцы. Женщины с мальчишескими фигурками в вязаных купальниках, мужчины с козлиными бородками в разноцветных солнечных очках. И все такие молодые, такие красивые, такие худенькие, стройные.
Бабетта даже вздохнула. Фриц счел это вздохом восхищения. Едва супруги присели за один из столиков, до того маленьких, что даже японцы за ними казались большими, а уж они-то, немцы, и вовсе великанами, как появилась женщина необыкновенной красоты, Бабетта таких еще никогда не видела. Медленно, грациозно, плавно покачивая бедрами, она подплыла к их столику и положила перед каждым меню завтрака.
На ней был коричневый, тисненый золотом саронг, сверху желтая кружевная блузка, почти прозрачная, осиную талию перетягивал широкий золотистый пояс. Идеальной формы полная высокая грудь, длинная тонкая шея, увенчанная благородной формы точеной головкой.
Кожа нежно-кофейного оттенка, огромные темные глаза, роскошные губы. Густые черные волосы, как принято на Бали, заплетены в толстую сложную, затейливую косу. Как на картинке, да и только!
Женщина улыбнулась, показав розовые, как у младенца, десны и белые, как жемчуг, зубы, и тихо спросила:
– Что желаете на завтрак?
Бабетта глядела на нее почти с отчаянием и начинала тихо ненавидеть свою толстую распухшую плоть. Нервно расправила она на коленке штаны господина Шуна и тут услышала смех мужа:
– Одно мясо, ты смотри, они, видать, его как траву едят!
Надувшись, она метнула на него гневный взгляд, промолчала и тихо повторила: «Одно мясо, они едят его как траву».
Фриц пробежал глазами меню и произнес:
– Я, пожалуй, возьму яичницу с беконом.
– А я – фрукты.
Красавица принесла на голове поднос с завтраком и, грациозно опустившись на колени, стала накрывать столик. Бабетта рассматривала тарелки с пестрыми фруктами: оранжевая папайя, карминовые арбузы, солнечный ананас.
Она представила себе, как где-то на этом же острове господин Шун ждет завтрака в одной из ее маек, например в зеленой с надписью «Все, все, все». Или в черно-белой, где нарисован 101 далматинец. Или в синей, которая осталась после нескольких дней в отеле «Маритим» в Заульгрубе. Говорите, господин Шун, говорите, что же вы. Как вы сказали: едят мясо как траву? Что бы это значило?
Фриц оторвался от яичницы.
– Ну вот, ты уже выглядишь лучше, отдохнула, в себя пришла, улыбаешься.
Вот сейчас бы и рассказать ему о перепутанных чемоданах, самый подходящий момент. Но Бабетта его прозевала. А потом было уже поздно, слишком поздно. Фриц доел завтрак, вскочил, хлопнул в ладоши, воскликнул: «За дело!», вприпрыжку помчался на пляж, развернул на лежаке полотенце и откупорил крем для загара.