Синее платье - Дёрри Дорис. Страница 29

Бабетта видит, как танцуют парами женщины в блестящих мини-юбках и мужчины с иссиня-черными волосами. Чем бы заняться, что бы предпринять… Развлечения ради она делает пару кругов по комнате, проходит от кровати к окну и обратно. Мертвые смеются: зря стараешься. И ребра у них жутковато постукивают друг о друга.

В тоске бежит она в сад. Трава под луной отливает ядовитым зеленым оттенком. Попугай выкрикивает имя хозяйки. Но Марии нет, она на кладбище, как и все остальные. В пансионе темно, пусто и тихо, как в склепе.

Дверь в хозяйкино бюро заперта, но дверь на кухню открыта. В холодильнике стоит блюдо с соусом моле, острым и сладким. Бабетта опускает туда палец и слизывает шоколад. Ее обдает холодом из холодильника, и ей становится зябко, как в Германии. Через кухню она пробирается в офис хозяйки. Телефон. Пальцы набирают номер Томаса. Гудок похож на пароходный, будто судно трубит в тумане. Там, на другом конце земли, звонит телефон. Но никто не отвечает.

Она принимает две таблетки снотворного и проваливается в сон, как в снег. Холодно. Через ее сон шествует снеговик в черном бюстгальтере. Это она там, под снегом, потому что это ее бюстгальтер, ее любимый, из черных кружев, она его узнала. Стоил, надо сказать, немало.

– Где же сеньор? – спрашивает утром Мария.

Бабетта улыбается.

– Спит, – отвечает она. На самом деле сеньор вообще не приходил ночью домой.

Туристы за столиками выглядят утомленными. Прошедшая ночь порядочно всех измотала, они даже осунулись. Сегодня нужно сходить на кладбище еще раз, но ненадолго, и сразу домой, в гостиную, на диван, – все, слава богу, мы в безопасности. Жизнь и смерть теперь будут сражаться только на экране, а не внутри тебя. Такого поединка никто ведь не выдержит!

– По-моему, это уж слишком, – по-английски произносит дама в голубом костюме, – вам так не кажется?

– Это уж слишком, – шепотом повторяет Бабетта. Она придвигает к себе тарелку и распеленывает из кукурузных листьев острые кусочки мяса тамалес, как куколку из платья. Кукуруза. Кукурузное поле. Томас. Томас, шепчет она. И имя исчезает в мексиканском воздухе, как мыльный пузырь, как будто она придумала его.

Она покупает сувениры. Для кого только? Для коллег в издательстве? Нужны ли им маленькие гипсовые скелеты: секретарши с безглазыми мертвыми лицами, монахини и невесты, женщины в бикини, музыканты и бизнесмены с мобильными телефонами? А вот этого надо купить Томасу – скелетик врача в белом халате со стетоскопом вокруг костлявой шейки. С осторожной улыбкой он возьмет у нее из рук эту маленькую фигурку и поставит на книжную полку, где она скоро покроется пылью и станет еще мертвее. И никто не станет больше подсмеиваться над этим скелетом, никто не станет выкрикивать: «Ах, а покойничек-то какой хорошенький!»

На Ськало продавец воздушных шаров тащит свой товар за собой, споря с ветром, будто тянет упряжку упрямых волов. Ветер намел на площади причудливые рисунки из песка. Это от песчаных черепов, конечно, откуда же еще? Бабетте хочется, как девчонке, пронестись по ним, растоптать, расшвырять в разные стороны песок мертвых голов.

А еще ей хочется в Мюнхене, сразу по приезде, самой слепить из песка мертвую голову с пустыми глазницами, а потом набить их черной, как смоль, землей. Из разных уголков детской площадки к ней сползутся дети с разноцветными совочками и будут помогать: просеивать песок, укладывать его в формочки. Пусть постучат ладошками, утрамбуют как следуют, чтобы череп получился плотный и гладкий. И пусть сердитые мамаши в тренировочных штанах грозно зовут своих отпрысков, возмущенно поглядывая на Бабетту и закрывая глаза детям: не смотрите на нее. Она ненормальная, она больше не хозяйка своей жизни.

«А ведь я могла бы бесследно исчезнуть, пропасть без вести, – думает Бабетта. – В газетах так и написали бы: двое немцев не вернулись с праздника всех усопших, канули в вечность, исчезли навсегда: Бабетта Шредер и Флориан Вебер».

Молодая американка с ребенком на руках присаживается рядом с ней на скамью. Мальчик держит в руке красный воздушный шар и рассматривает его снизу вверх – красный круг на синем фоне неба. Загляделся, разжал кулачок, и шарик был таков: «Счастливо оставаться, вы там внизу, дурачки! Вас сила притяжения навсегда прилепила к земле, как сосиску к булке. Пока, свиньи вы мои несчастные, чао!» Бабетта и малыш провожают глазами шарик, он летит все дальше, все веселее. Немного подумав, мальчик истошно кричит. Бабетта молча покупает ему новый шар.

Мать по-английски благодарит и тут же, хотя ее и не спрашивали, рассказывает свою историю. Два года назад, во время свадебного путешествия в Акапулько, ее муж скончался от инфаркта, хотя ему не было еще и тридцати. Вдова добилась от мексиканских чиновников, чтобы ей позволили взять у покойного сперму. Результат сидел теперь у матери на коленях, равнодушно взирал на Бабетту и пускал слюни, нимало не интересуясь новым шариком.

Бабетта прощается и уходит.

«Как же надоели мне все эти истории, – думает она. – Не хочу их больше слышать. Все – прощайте навсегда! И новых мне не надо. С этого момента у меня нет больше прошлого!»

На подушке она находит записку: Le esta buscando un seсor de Alemania. «Вас ищет господин из Германии». Флориан вернулся.

Бабетта стучит к нему в комнату, он не отвечает. Через просвет жалюзи она видит: он лежит на кровати. Как чернильное пятно на белой простыне. Да он в моем синем платье, догадывается она. Вот это да! Стащил у нее синее платье, напялил и лежит! Голые икры торчат из-под юбки, лежит на спине как… О господи! В страхе она дергает ручку двери. Не дай бог! Он ведь так и хотел, именно здесь и собирался! Неужели сделал, что задумал? Смог! Да еще в ее синем платье! Ах, до чего возвышенно, какая патетика!

Она так и видит: мексиканские врачи прибывают в карете «скорой помощи», взламывают дверь. Опять, опять у нее тоскливо ноет грудь, опять эта боль тянет изнутри.

Тут синее платье шевелится и встает. Это совсем и не Флориан. Это какой-то молоденький симпатичный мексиканец. Он протирает глаза и пялится на Бабетту. Она отскакивает от двери. Да что ж это такое, а? Что Флориан себе позволяет? Что ему взбрело в голову? Почему он так с ней поступает? От ярости у нее брызнули слезы из глаз. Да чем она в конце концов провинилась, что от нее все сбегают?

Бесцельно бродит она по улицам города, откусывая кусочки сладкой ваты, в толпе гуляющих перед большим кладбищем «Пантеон Хенераль». Вкус ваты напоминает ей детство, ее горькие слезы в электрическом автомобильчике Луна-парка, страх в покачивающейся на воде лодке и в «пещере ужасов». Смеркается, небо наливается багровым цветом, будто хочет сгореть дотла, пока черным занавесом не упадет на землю ночная тьма.

В одном из переулков она сталкивается с шествием ряженых детей. Здесь и Дарт Вадер, и Фредди Крюгер, и парочка диких чудищ с кровоточащими ужасающими ранами, и, конечно, Смерть, облаченная в белую простыню и маску с жутким оскалом. Смерть надвигается прямо на Бабетту, а когда та пытается пройти мимо, подхватывает ее под локоть и увлекает за собой.

Шествие с оркестром во главе перетекает из улицы в улицу и останавливается наконец перед открытым гаражом, где уже сооружен семиярусный алтарь. Молодой человек в сутане читает детям отрывок из маленькой книжки: что означает этот алтарь, как его строят. И задает в конце концов вопрос:

– Что символизируют во всей этой истории бархатцы, cempasuchil?

– Души умерших и солнце, – дружным хором отвечают монстры.

– А благовония?

– Общение с Богом, – бормочет Фредди Крюгер.

Молодой священник удовлетворенно кивает, оркестр снова играет, каждый получает кусочек сладкого «хлеба смерти», Бабетте тоже достается, и шествие отправляется дальше.

Смерть не отходит от нее ни на шаг. Она на голову ниже Бабетты, приземистей, коренастей. Кажется, под простыней прячется мальчик лет пятнадцати.

Он крепко держит Бабетту за локоть, и она послушно шагает рядом с ним. Дома становятся все беднее, улицы все темнее, у них уже даже нет названия. В одиночку Бабетта никогда в жизни не отправилась бы в такой квартал, но в толпе монстров с самой Смертью под руку она ощущает себя в безопасности. Она улыбается своему спутнику, тот обнимает ее за талию, произносит по-английски: «Я люблю тебя» и нагло ухмыляется костлявой физиономией.