Генерал Его Величества - дю Морье Дафна. Страница 31

– Почему же ты его ненавидишь? – спокойно спросила я.

– Потому что он дьявол. Он пытался убить мою маму – украсть у нее дом и деньги, а потом убить.

– Почему ты так думаешь?

– Мне мама рассказывала.

– Ты ее очень сильно любишь?

– Не знаю. Да, наверное. Она очень красивая. Красивее вас. Сейчас она в Лондоне с моей сестрой. Как бы я хотел быть с ними.

– Возможно, когда закончится война, ты вернешься к ней.

– Я бы убежал, но до Лондона так далеко, я могу случайно оказаться там, где идут бои. Они сейчас везде идут. В Бакленде говорят только о войне… Можно, я расскажу вам кое-что?

– Что же?

– На прошлой неделе я видел, как в дом вносили раненого на носилках. Он был весь в крови.

Он произнес это так испуганно, что я даже поразилась.

– Ты что, боишься вида крови? Его бледное лицо вспыхнуло.

– Я же не сказал, что испугался, – быстро ответил он.

– Нет… но тебе это не понравилось, да? Мне тоже не нравится – это, конечно, неприятное зрелище, – но я не пугаюсь, когда вижу кровь.

– Я совсем не могу видеть кровь, – сказал он, помолчав немного. – Я такой с детства, это не моя вина.

– Возможно, тебя испугали, когда ты был ребенком.

– Вот и мама то же говорит. Она рассказала мне, что однажды, когда она держала меня на руках, в комнату ввалился отец и начал орать на нее, а затем ударил по лицу и разбил до крови. Кровь закапала прямо на меня. Я сам не помню этого, но она говорит, что все так и было.

Я ужаснулась – сердце во мне заныло, – но постаралась не подать вида, как мне тяжело.

– Мы не будем говорить об этом, если ты сам не захочешь. О чем бы ты хотел побеседовать?

– Расскажите мне, что вы делали, когда вам было столько лет, сколько мне, и как вы выглядели, и что говорили, и были ли у вас братья и сестры?

И вот я начала рассказывать историю своей жизни, чтобы помочь мальчику забыть его собственную, а он сидел и глядел на меня; и к тому времени, когда пришла Матти и принесла кое-что поесть, он уже настолько успокоился, что поболтал с ней немного, потом увидел на тарелке пирожки с мясом, глаза у него сделались круглыми – и пирожков сразу не стало; а я сидела и не отрывала взгляда от его точеного лица, такого непохожего на лицо его отца, и от черных кудряшек на голове. Потом я почитала ему немного, и он выбрался из своего кресла и свернулся калачиком на полу у моих ног, словно маленькая собачка, которая нашла друзей в чужом доме, и когда я наконец захлопнула книгу, он поднял на меня глаза и улыбнулся – и эта улыбка была улыбкой Ричарда, а не его матери.

14

С этого дня Дик стал моей тенью. Он являлся очень рано, еще до завтрака – не самое приятное время суток для меня, – но так как это был сын Ричарда, то я терпела. Затем, пока я приводила себя в порядок, он отправлялся на занятия к своему тщедушному наставнику, а позднее, ближе к полудню, гулял со мной в парке, катя мой стул по мощеной дорожке.

В столовой он садился рядом со мной, а когда после обеда я удалялась в галерею, шел следом, таща свою табуреточку. Он редко говорил, в основном наблюдал за тем, что происходит вокруг, и куда бы я ни отправлялась, не отставал от меня ни на шаг, словно маленький призрак.

– Почему бы тебе не пойти в сад, поиграть и побегать там, – предлагала я ему, – или попроси мистера Эшли, он возьмет тебя в Придмут. На берегу там полно красивых раковин. Погода сегодня теплая, ты даже поплаваешь, если захочешь. Или можешь поехать покататься верхом по парку, на конюшне есть хорошая молодая лошадка для тебя.

– Я лучше побуду с вами, – ответил мальчик, и переубедить его я не могла. Даже Элис, которая умела обращаться с детьми нежнее, чем кто бы то ни было, потерпела поражение: мальчик лишь тряс головой и вновь ставил свою табуреточку у моих ног.

– Вы совсем покорили его, мадам, – говорил учитель, радуясь, без сомнения, что воспитанник не доставляет ему хлопот. – В последнее время он только о вас и говорит.

– Ты завоевала его любовь, – заявила Джоанна, – и теперь вряд ли когда-нибудь от него отделаешься. Бедная Онор. Нести такое бремя до конца дней!

Но меня это не беспокоило. Дику хорошо со мной – это главное, и если я смогла вселить мир в его бедное одинокое сердечко и растерянную душу, то значит, мои старания не пропали даром. Тем временем до нас стали доходить плохие вести: дней через пять после приезда Дика пришло известие из Фой, что Эссекс уже в Тавистоке, осада Плимута снята, а Ричард, оставив Солташ, Маунт Стемпфорд и лагерь у Плимута, отвел войска к мостам через реку Теймар.

В тот вечер местное дворянство собралось в Тайвардрете на совет, председательствовал на котором мой зять Джонатан, и все как один решили собрать кто что может – людей, оружие, боеприпасы – и отправиться в Лонстон оборонять графство.

У всех было очень тревожно на душе. На следующий день начались приготовления к отъезду. Все мужчины в поместье, кто был здоров и способен носить оружие, выстроились как на параде перед моим зятем со своими лошадьми и снаряжением, привязанным к седлу; среди них были молодые слуги, без которых мы могли обойтись в хозяйстве, и все конюхи. Джонатан и его зять Джон Рэшли из Кумби – муж Элизабет, Оливер Соул из Пенрайса – брат старого Ника Соула, и многие другие помещики из окрестностей Фой и Сент-Остелла собрались перед отъездом в Менабилли, а бедняжка Мери, с вымученной улыбкой на лице, подходила к каждому и предлагала в дорогу печенье, фрукты и пирожки. Джону отец надавал кучу распоряжений, которые, могу поклясться, тот тут же забыл; и вот их нелепый, но трогательный отряд отправился в путь. Фермеры, ничего не понимающие в военном деле, но полные отваги, несли в руках мушкеты так, будто это были вилы для сена; боюсь, оружие представляло большую опасность для них самих, чем для врагов. Казалось, снова наступил сорок третий год, когда бунтовщики были менее чем в тридцати милях от нас, и хотя Ричард уверял, что Эссекс со своей армией лезет головой в петлю, я бы предпочла, рискуя даже показаться не слишком патриотичной, чтобы он этого не делал.

Последние дни июля выдались влажные и жаркие; душновато-липкий ветерок, дующий с юго-запада, все время грозил дождем, но так и не принес его, а неспокойное море катило мимо Гриббина свои сизые, в белых кружевах волны. В Менабилли мы делали вид, что ничего страшного не произошло. Нас даже как бы забавляло, что за обедом мы должны сами обслуживать себя, так как в поместье остались одни служанки. Но несмотря на этот самообман, который призван был укрепить наше мужество, в доме царило напряжение, мы не переставали прислушиваться, не донесется ли до нас грохот орудий и стук конских копыт. Помню, как однажды мы сидели за обедом в столовой, над камином на потемневшей стене висел портрет, с которого на нас спокойно взирал Его Величество, и когда эта безрадостная трапеза уже подходила к концу, Ник Соул, самый старший из нас, бросив вызов своему ревматизму, встал на ноги и торжественно произнес:

– Я предлагаю в это тяжелое смутное время провозгласить тост за Его Величество. Выпьем же за короля, Господь ему в помощь, а также за тех, кто сейчас сражается за него.

Тогда все, кроме меня, тоже встали и взглянули на портрет – печальные глаза, маленький упрямый рот, – и я увидела, как по щекам Элис заструились слезы – она вспомнила Питера, а на лицо Мери, полное смирения, набежала печаль – ее мысли были о Джонатане, и все же никто из них, глядя на портрет короля, не упрекнул его за то, что случилось с ними по его вине. Бог свидетель, я не испытывала никаких теплых чувств к мятежникам, они лишь набивали себе карманы и грабили все, что плохо лежит, не заботясь ни секунды о простых людях, хотя и лгали беззастенчиво, что защищают их интересы; но в глубине души я также не могла согласиться и с тем, что наш король является источником всяческой мудрости. Мне он всегда казался слишком чопорным и высокомерным, к тому же, не Бог весть какого ума, однако его изысканные манеры, величавая походка и высокие нравственные устои снискали ему преданную любовь среди его поклонников – порождение, скорее, их пылкого сердца, чем трезвого рассудка.