Генерал Его Величества - дю Морье Дафна. Страница 44

– Я ничего не знаю о тайнике.

Если бы бунтовщики, разоряя поместье, кричали, смеялись, если бы сопровождали погром пьяным хохотом, нам было бы легче перенести этот ужас. Но зная, что они проиграли этот этап войны, ощущая себя побежденными, солдаты проделывали все молча, с холодной жестокостью убийц.

Дверь галереи стояла открытой, с каждой стороны ее охраняло по часовому, но до нас не доносилось ни единого слова: в гробовом молчании они сдирали со стен деревянные панели, разбивали мебель, рубили в щепки огромный обеденный стол. Ни один из солдат так и не подал голоса, слышно было лишь, как они кряхтели, поднимая над головами тяжелые топоры. Первым полетел со стены на пол разорванный портрет короля в разбитой раме, но даже следы от грязных подошв, припечатавшие королевские черты, и рваная полоса, перерезавшая рот, не могли изуродовать эти печальные глаза, спокойно взиравшие на нас с разодранного холста.

Мы слышали, как они поднялись по лестнице и ввалились в покои, расположенные в южном крыле дома, и когда под ударами рухнула дверь в комнату моей сестры, Мери начала сотрясаться от беззвучных, мучительных рыданий. Элис, обняв ее, крепко прижала к себе, словно ребенка, а все остальные сидели, не проронив ни слова, будто призраки. Тут Гартред подняла голову и посмотрела на меня.

– Мы с тобой, Онор, единственны здесь, в ком нет ни капли крови Рэшли. Думаю, нам надо как-то занять себя. Скажи, ты играешь в пикет?

– Твой брат научил меня шестнадцать лет назад, но с тех пор я не играла.

– Значит, у меня есть шанс выиграть. Ты рискнешь сразиться?

Она улыбнулась, тасуя карты, и я догадалась о двойном смысле ее слов.

– Возможно, – заметила я, – на карту поставлено больше, нежели несколько кусков серебра.

Топот над нашими головами не прекращался, мы вновь услышали глухие удары топора, а на террасу перед нашими окнами полетели осколки разбитого оконного стекла.

– Ты что же, боишься играть со мной?

– Нет, – ответила я, – не боюсь.

Я подкатила кресло к столику и расположилась напротив нее. Она протянула мне колоду, я сняла и перетасовала карты, затем вернула ей, и она начала сдавать по двенадцать штук. Это была самая удивительная партия в пикет, которую я когда-либо играла, причем, в то время, как Гартред имела в виду лишь сокровища, я знала, что речь идет о сыне Ричарда.

Все остальные были слишком убиты горем, чтобы удивляться на нас, но если они и отреагировали, то не иначе, как с неодобрением и неприязнью, решив, что не будучи членами семьи Рэшли, мы даже не пытаемся скрыть своего бессердечного равнодушия к происходящему.

– Пять карт, – объявила Гартред.

– Сколько это будет? – спросила я.

– Девять очков.

– Отлично.

– Пять.

– Большой кварт, девять. Три валета.

– Плохо.

Она пошла с туза червей, а я бросила десятку, и когда она брала взятку, мы услышали, как мятежники наверху сдирают со стен спальни гобелены. Я почувствовала едкий запах гари, и в ту же секунду мимо окон галереи проплыла

струйка дыма.

– Они подожгли конюшни, – спокойно заметил Джон, – и фермерские постройки за домом.

– Дождь должен загасить пламя, – зашептала Джоанна. – Они не успеют сгореть.

Один из малышей захныкал, и тут же грубоватая с виду Дебора посадила его на колени и попыталась утешить. На улице было так влажно, что дым от горящих построек казался густым и липким, а удары топора над нашими головами и топот ног напоминали грохот на лесоповале, хотя мятежники всего-навсего рубили в щепки огромную кровать, на которой Элис дала жизнь своим детям. Через секунду мы увидели, как они вышвырнули на террасу зеркало, и оно разлетелось на тысячу осколков, следом за ним вниз полетели разломанные подсвечники, высокие вазы, стулья с обитыми сидениями…

– Пятнадцать, – сказала Гартред, пойдя с бубнового короля.

– Восемнадцать, – ответила я, побивая его тузом. Несколько мятежников во главе с сержантом спустились с лестницы, таща в руках всю одежду, которую им удалось обнаружить в спальне Джонатана и Мери, а также ее украшения, гребни и чудесные тканые гобелены, занавешивавшие стены. Все это они увязали в тюки и погрузили во дворе на специально оставленных для этого лошадей. Доверху нагрузив животных, солдаты вывели их через арку на внешний двор, а их место заступила новая пара.

Все двери в холл были открыты, и сквозь выломанные окна разгромленной столовой мы могли видеть разрозненные группы мятежников, по-прежнему бредущие мимо тлеющих фермерских построек в сторону моря. Ухмыляясь, они смотрели на дом, а их разгоряченные работой товарищи, выглядывающие из окон, беспечно орали им сверху какие-то глупости, свистели и бросали вниз матрасы, стулья, столы – все, что попадало им под руку, чтобы поддержать пламя, лениво лижущее под моросящим дождем почерневшие постройки.

Какой-то парень связывал в узел одежду и белье. Подвенечное платье Элис, детские платьица, вышитые ее собственными руками для дочек, богато украшенная одежда Питера, которую она заботливо хранила в шкафу.

Грохот над нашими головами наконец-то прекратился, и мы услышали, что мятежники перебираются в комнаты под колокольней. Один из них принялся шутки ради бить в колокол, и этот печальный звон разлился вокруг, смешавшись с криками и воплями во дворе, со скрипом колес проезжавших по парку телег и с все более оглушительным грохотом орудий.

– Сейчас они доберутся до твоей комнаты над аркой, – сказала Джоанна. – Твои книги и вещи, Онор, они не пощадят их, как и наши.

В ее голосе проскользнул упрек; то, что я – ее любимая тетка и крестная – не выказала большого огорчения, явно обидело ее.

– Джонатан никогда бы не допустил этого, – произнес Вилл Спарк высоким истеричным голосом. – Если бы в доме было спрятано серебро, он бы отдал его, не раздумывая, и не стал бы дожидаться, пока его поместье разграбят, а родственников пустят по миру.

Колокол гудел, не переставая, а потолок сотрясался от тяжелых безжалостных шагов. Во внутренний двор из окон западного крыла полетели разные вещи: портреты и скамьи, ковры и занавеси; на земле выросла уродливая куча из разломанных и порванных предметов. Солдаты, стоящие внизу, вытаскивали из этой груды все наименее ценное и бросали в огонь.

Мы начали третью партию нашей игры.

– Терц от короля, – сказала Гартред.

– Отлично, – ответила я.

В голове у меня крутилась лишь одна мысль: мятежники сейчас добрались до последней комнаты в доме и сдирают гобелен со стены, примыкающей к контрфорсу.

Мери подняла заплаканное лицо и посмотрела на нас.

– Скажи хоть слово офицеру, – обратилась она к Гартред, – может, он остановит этот погром. Ты же друг лорда Робартса и имеешь на него влияние. Неужели ничего нельзя сделать?

– Можно, – ответила Гартред, – если бы мне позволили. Но вот Онор считает, что лучше пусть все катится в тартарары… Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать. Полагаю, это моя взятка. – И она записала счет на лежавшей рядом с ней табличке.

– Онор, – сказала Мери, – ты ведь знаешь, если дом разрушат, это разобьет сердце Джонатана. Все, что он так заботливо строил, чем жил, а до него его отец, почти пятьдесят лет… Если Гартред может спасти нас, а ты пытаешься ей помешать, то я никогда тебя не прощу, и Джонатан тоже, когда узнает об этом.

– Гартред никого не может спасти, если не хочет сама пострадать, – ответила я и начала сдавать карты для четвертой партии.

– Пять карт, – сказала Гартред.

– У меня тоже.

– Кварт от короля.

– Кварт от валета.

Мы уже играли последнюю партию – у каждой было по две победы, – когда услышали, как мятежники, во главе со своим офицером, крушат лестницы.

На террасе и во дворе высились горы обломков – дорогие сердцу предметы и семейные реликвии, накопившиеся за пятьдесят лет; половину мятежники погрузили на лошадей, а то, что осталось, подожгли. Собравшись вокруг, они смотрели, как занимается пламя. Солдаты, тяжело дыша, устало опирались на топоры, и когда костер разгорелся, майор вошел в галерею, щелкнул каблуками и, презрительно кивнув Джону, доложил: