Генерал Его Величества - дю Морье Дафна. Страница 8

Давясь от смеха, я выполнила все, что он говорил. Меня очень забавляло, что полковник армии Его Величества дает мне уроки хороших манер на стене Плимутского замка.

– Поверьте мне, это не шуточное дело, – заметил он серьезно. – Неуклюжая женщина выглядит ужасно. Вот, теперь отлично. Еще раз… Великолепно. Стоило постараться, и все получилось. Все дело в том, что вы лентяйка, а братья вас мало шлепали. – С неподражаемым хладнокровием он одернул на мне платье и поправил кружева на плечах. – Я не желаю обедать с неряхой.

– А я и не собираюсь с вами обедать, – живо ответила я.

– Боюсь, больше вас никто не пригласит. Пошли, возьмите мою руку; я голоден как волк.

Он повел меня обратно в замок. К своему ужасу, я увидела, что гости в зале уже расселись за длинными столами, и слуги начали разносить блюда. Когда мы вошли, все повернули головы в нашу сторону, и присутствие духа оставило меня. Не забывайте, это был мой первый выход в свет.

– Давайте уйдем, – взмолилась я, потянув своего кавалера за рукав. – Нам же негде сесть, все места уже заняты.

– Уйти? Да ни за что на свете! Я есть хочу.

И, отстранив слуг, он решительно двинулся вперед, чуть не оторвав меня от пола. Продолжая вполголоса беседовать, гости уставились на нас, на какое-то мгновение передо мной мелькнуло лицо Мери, сидевшей рядом с Робином где-то в центре зала. Я заметила выражение ужаса и удивления в ее глазах; она торопливо прошептала что-то брату, несколько раз повторив, как я поняла по губам, слово «Онор». Но что я могла поделать: держась за бестрепетную руку Ричарда Гренвиля, я неслась, наступая себе на подол, прямиком к столу в дальнем конце зала, где чинно восседал герцог Бекингемский и графиня Маунт Эджкум и где пировала, вдали от простых людей, корнуэльская и девонширская знать.

– Вы ведете меня к столу, где сидит избранное общество, – запротестовала я, упираясь изо всех сил.

– Ну и что? – Он удивленно воззрился на меня. – Будь я проклят, если сяду где-то в другом месте. Эй, дорогу сэру Ричарду Гренвилю!

При звуке его голоса слуги вжались в стену, все головы вновь повернулись в нашу сторону, и я увидела, что даже герцог прервал беседу с графиней. Стулья быстро сдвинули, людей потеснили, и мы кое-как втиснулись за стол неподалеку от герцога. Леди Маунт Эджкум повернулась и бросила на меня ледяной взгляд. Ричард Гренвиль с улыбкой поклонился.

– Возможно, вы уже знакомы с Онор Гаррис, графиня, – произнес он. – Моя свояченица. Сегодня ей исполняется восемнадцать лет.

Графиня поклонилась в ответ, но по ней не было заметно, что известие произвело на нее большое впечатление.

– Не обращайте на нее внимания, – сказал мне Ричард Гренвиль. – Она совершенно глухая. Но, ради Бога, улыбайтесь и не глядите на всех остекленевшими глазами.

Я готова была умереть со стыда, но смерть не приходила; тогда я взяла кусок жареного лебедя, лежащий у меня на тарелке, и принялась есть. В этот момент герцог Бекингемский, подняв бокал с вином, повернулся ко мне:

– Я поздравляю вас с днем рождения, – громко произнес он.

Я пробормотала в ответ слова благодарности и тряхнула головой, чтобы упавшие локоны скрыли мои пунцовые щеки.

– Это пустая формальность, – прошептал Гренвиль мне на ухо. – Не берите в голову. У Джорджа уже не меньше дюжины любовниц, и, к тому же, он влюблен в королеву Франции.

Он ел с явным наслаждением, что, впрочем, не мешало ему всячески поносить соседей по столу, а так как он при этом не понижал голоса, то я уверена, что все слышали его слова. Мне самой было не до еды, во время всей трапезы я сидела словно рыба, которую вытащили из воды. Но наконец пытка подошла к концу, и Гренвиль помог мне встать из-за стола. Из-за выпитого вина, которое я глотала будто воду, ноги у меня стали ватными, и мне пришлось опереться на своего кавалера. Что было дальше, я вспоминаю с трудом: зазвучала музыка, раздалось пение, какие-то сицилийские танцоры, украшенные лентами, сплясали тарантеллу; их головокружительное вращение в конце танца довершило дело; я со стыдом вспоминаю, как мне помогли добраться до какой-то темной уединенной комнаты в глубине замка, где, подчиняясь законам природы, жареный лебедь покинул мой желудок навсегда. Я открыла глаза и обнаружила, что лежу на кушетке, а Ричард Гренвиль держит меня за руку и промокает мне лоб платком.

– Вам нужно научиться пить вино, – сказал он строго. Я чувствовала себя совершенно разбитой, мне было стыдно, и на глаза навернулись слезы.

– Ну нет, – произнес Гренвиль, и его голос, до этого насмешливый и резкий, вдруг потеплел, – не надо плакать. В день рождения нельзя плакать, – и он вновь приложил платок к моему лбу.

– Я н-никогда раньше н-не ела жарен-ного лебедя, – сказала я, запинаясь, и закрыла глаза; воспоминания о пережитом позоре заставляли меня невыносимо страдать.

– Это не лебедь, это бургундское, – проговорил он. – Лежите тихо, сейчас все пройдет.

Голова у меня все еще кружилась, и я была так рада ощущать на лбу крепкую руку Гренвиля, словно это была рука моей матери. Мне совсем не казалось странным, что я лежу, ослабевшая и разбитая, в какой-то темной комнате, а Ричард Гренвиль ухаживает за мной, будто опытная сиделка.

– Вы мне сначала совсем не понравились. А теперь нравитесь, – сообщила я ему.

– Нелегко сознавать, что до того как понравиться, я показался вам настолько тошнотворным, что вас стошнило.

Я засмеялась, но тут же снова застонала: лебедь все еще давал о себе знать.

– Прислонитесь к моему плечу, – предложил он. – Бедная малышка, такое печальное завершение дня рождения.

Я почувствовала, как он сотрясается от беззвучного смеха, но его голос и руки были на удивление нежными, и я чувствовала себя очень хорошо рядом с ним.

– Вы похожи на Бевила, – сказала я.

– Вовсе нет, – ответил он. – Бевил джентльмен, а я обыкновенный прохвост. Я всегда был паршивой овцой у нас в семье.

– А Гартред?

– Гартред – сама себе голова. Вы, наверное, и сами это поняли в детстве, когда она была женой вашего брата.

– Я ненавидела ее всем сердцем, – сообщила я.

– Вас трудно осуждать за это.

– Она довольна, что опять вышла замуж?

– Гартред никогда не будет довольна, – ответил он. – Такой уж она уродилась, жадной до денег и мужчин. Она положила глаз на Энтони Дениса задолго до смерти вашего брата.

– И не только на Энтони Дениса, – заметила я.

– У вас были ушки на макушке, как я погляжу, – ответил он.

Я поднялась и поправила волосы, пока он одергивал на мне платье.

– Вы были очень добры ко мне, – произнесла я официально, внезапно вспомнив о своем возрасте. – Я никогда не забуду этого вечера.

– Я тоже, – ответил он.

– А сейчас, не могли бы вы отвести меня к братьям?

– Думаю, что могу.

Я вышла из темной комнатенки в освещенный коридор.

– А где же мы провели все это время? – спросила я с сомнением, бросив взгляд через плечо.

Он рассмеялся и покачал головой.

– Бог его знает. Скорее всего, граф Маунт Эджкум расчесывает в этом чуланчике свои волосы. – Он, улыбаясь, поглядел на меня, на мгновение его рука коснулась моей головы. – Кстати, я хочу сказать вам, что никогда еще не сидел рядом с женщиной, которую тошнит.

– Я тоже никогда еще так не позорилась перед мужчиной, – ответила я с достоинством.

Он наклонился и неожиданно подхватил меня на руки словно ребенка.

– И я никогда еще не проводил время в темной комнате с такой красавицей, как вы, Онор, без того, чтобы не добиваться ее любви, – сказал он и, прижав меня на секунду к себе, опустил на пол.

– А сейчас разрешите отвести вас домой.

Таков правдивый и верный рассказ о моей первой встрече с Ричардом Гренвилем.

4

Меньше чем через неделю после описанных событий меня отослали обратно в Ланрест к матери в наказание за плохое поведение, а дома замучили наставлениями, раз по двадцать на дню напоминая, как подобает вести себя воспитанной девушке моего возраста. Оказывается, я всех поставила в неловкое положение: Джо – тем, что сделала этот дурацкий реверанс герцогу Бекингемскому и, к тому же, оскорбила его жену Элизабет, усевшись обедать за стол, предназначенный для знати, куда ее не пригласили. Затем я бросила Мери на весь вечер, и многие видели, как я скакала на стене замка с каким-то офицером, и, наконец, далеко за полночь, в неприлично помятом и растрепанном виде вышла из отдаленной комнаты замка.