Монте Верита - дю Морье Дафна. Страница 12

Услышав приближающиеся шаги, она поспешила к стойке бара и, наклонив голову, принялась за дела. В комнату вошел ее отец. Он с подозрением поглядел на нас. Я потушил сигарету и встал из-за стола.

– Ну как, вы еще хотите пойти в горы? – спросил он у меня.

– Да, я вернусь через день-другой, – ответил я.

– Здесь вам больше оставаться не стоит, – заметил он.

– Вы хотите сказать, что погода вот-вот переменится?

– Погода переменится, это верно. Да и спокойствия у нас не ожидается.

– В каком смысле?

– Волнения могут быть. Все у нас сейчас вверх дном стало. У людей терпение лопнуло. А когда они из себя выходят, то просто сумасшедшими делаются. И не дай Бог иностранцам, туристам им в такое время под руку попасться. Лучше бы вам на Монте-Верита не ходить, а отправиться на север.

Там-то все тихо будет.

– Благодарю вас. Но я мечтаю подняться на Монте-Верита.

Он пожал плечами и отвел от меня взгляд.

– Как хотите, – сказал он, – дело ваше…

Я вышел из гостиницы на улицу, миновал мост над горным ручьем и двинулся по дороге, ведущей из долины к восточному склону Монте-Верита.

Сначала до меня снизу доносились звуки – лай собак, позвякивание бубенчиков коров, голоса мужчин, перекликавшихся между собой, – все они ясно слышались в безветренном воздухе. Затем синий дымок, вившийся из труб, растаял в отдалении, превратившись в туманную пелену, и дома начали казаться маленькими, почти игрушечными. Дорога петляла надо мной, уходя все выше и выше в гору, пока в середине пути долина не скрылась из моего поля зрения. Я ни о чем не думал, не загадывал, что ждет меня впереди, поднимался с видом победителя, глядя на уже пройденный мной горный кряж слева, взбираясь на следующий, чтобы забыть о первом, покоряя третий, более отвесный и затененный. Шел я не торопясь, не напрягая мышц и преодолевая порывы ветра, но по-прежнему был возбужден и ни капли не устал, скорее, наоборот, я мог идти бесконечно.

Меня удивило, что я наконец добрался до деревни, потому что мысленно я прикинул, что окажусь там часом позже. Должно быть, я поднимался и вправду быстро – ведь пришел я туда примерно в четыре часа пополудни. Деревня произвела на меня впечатление жалкой, почти заброшенной, и я решил, что сейчас в ней осталось всего несколько жителей. Некоторые дома были разобраны, другие полуразрушены и свалены. Дым вился только из двух или трех труб, и я не увидел ни одного человека в поле и на пастбище. Несколько тощих и неухоженных коров паслось в стороне от дороги, колокольчики, завязанные у них на шеях, глухо звенели в пустоте. Местность казалась мрачной, гнетущей, особенно после воодушевившего меня подъема. Ночевать здесь было мне совсем не по душе, об этом не хотелось даже и думать.

Я подошел к двери первого дома, над которым вилась тонкая струйка дыма, и постучал. Через минуту-другую мне открыл дверь мальчишка лет четырнадцати.

Взглянув на меня, он повернулся и кого-то позвал. К нам приблизился мужчина моего возраста, грузный и с туповатым выражением лица. Он сказал что-то на диалекте, затем, минуту посмотрев на меня, понял, что ошибся, и, запинаясь, заговорил на местном языке. Он изъяснялся на нем с еще большими ошибками, чем я.

– Вы доктор из долины? – спросил он меня.

– Нет, я иностранец, путешественник, поднимаюсь в горы. Я хотел бы переночевать у вас, если не возражаете, – сказал я.

Его лицо посуровело. Он не ответил прямо на мою просьбу.

– У нас тут тяжелобольной, – объяснил он. – Не знаю, что с ним и делать.

Они обещали, что придет доктор из долины. Вы никого по пути не встретили?

– Боюсь, что нет. Кроме меня, никто в гору не поднимался. А кто у вас болен? Ребенок?

Мужчина покачал головой.

– Нет, нет, у нас здесь детей нет.

Он продолжал смотреть на меня удивленно, беспомощно, и мне стало стыдно, что я появился не вовремя и не к месту, но я не знал, чем смогу помочь. У меня не было с собой лекарств, кроме аптечки для оказания первой помощи и аспирина. Если у больного лихорадка, аспирин ему пригодится. Я достал пузырек из рюкзака и протянул его хозяину.

– Это поможет, – сказал я. – Попробуйте ему дать.

Он провел меня в дом.

– Лучше вы сами ему дайте, – попросил он, входя в комнату.

Я не без колебаний последовал за ним. Мне предстояло увидеть печальное зрелище – умирающего родственника хозяина, но простая человечность подсказывала мне, что поступить иначе я не имею права. Кровать на козлах была вплотную придвинута к стене, и на ней под двумя одеялами лежал бледный и небритый мужчина с заострившимися чертами лица. Мне сразу стало ясно, что он безнадежно болен и дни его сочтены. Глаза его были закрыты. Я подошел ближе к кровати и пристально поглядел на него. Он приоткрыл глаза. Минуту мы, не веря себе, смотрели друг на друга. Затем он подал мне руку и улыбнулся. Это был Виктор.

– Слава Богу, – тихо сказал он. От волнения я ничего не мог ему ответить. Я видел, как он обратился к хозяину дома, стоявшему поодаль, и заговорил с ним на диалекте, должно быть сообщив, что мы с ним друзья, потому что лицо мужчины как-то посветлело и он вышел, оставив нас одних. Я по-прежнему стоял у постели Виктора, держа его руку в своей.

– И давно ты так? – наконец спросил я.

– Около пяти дней, – отозвался он. – Приступ плеврита. Со мной это и раньше бывало. Но на этот раз тяжелее. Старею.

Он снова улыбнулся, и я, хотя и догадался, как ему сейчас тяжело, заметил, что в общем он мало изменился и остался тем же.

– А ты, наверное, процветаешь, – произнес он с легкой усмешкой, – судя по виду, ты человек преуспевающий.

Я не удержался и задал вопрос, почему он ни разу не написал мне и что он делал все эти двадцать лет.

– Я порвал с миром, – сказал он, – думаю, что и ты тоже, но иначе. В Англию я больше не возвращался. А ты-то как здесь очутился?

Я дал ему пузырек с аспирином.

– Пожалуй, тебе от этого пользы мало, – заметил я. – Лучшее, что я могу сделать, – это остаться с тобой на ночь, а утром сразу же попрошу парнишку и еще кого-нибудь помочь мне перенести тебя в долину.

Он покачал головой.

– Не стоит тратить время попусту. Со мной все кончено. Я это знаю.

– Ерунда. Тебе нужен врач, нормальное лечение. Здесь это невозможно. – Я еще раз оглядел убогую, темную и душную комнату.

– Не беспокойся обо мне, – повторил он, – есть дела и поважнее.

– Что же именно? – удивленно осведомился я.

– Анна, – ответил он. Я растерялся, от неожиданности его слова не сразу дошли до меня, и Виктор тут же добавил:

– Она все еще на Монте-Верита.

– Ты хочешь сказать, – переспросил я, – в монастыре, за глухими стенами, взаперти. Она не покидала его?

– Вот потому-то я здесь, – отозвался Виктор, – я ежегодно приезжаю в одно и то же время и поднимаюсь на вершину. Я, наверное, писал и говорил тебе, тогда, после войны, что обосновался в маленьком рыбацком поселке и живу там очень уединенно и тихо. В этом году я приехал сюда позднее обычного из-за болезни.

Уму непостижимо, как он просуществовал все это время – без друзей, без занятий, терпя долгие месяцы, пока не настанет срок для его безнадежного паломничества.

– Ты хоть видел ее? – спросил я.

– Больше ни разу.

– Но ты ей пишешь?

– Я каждый год привожу письмо. Беру его с собой и оставляю у стены, а на следующий день возвращаюсь.

– И письмо забирают?

– Всегда. На его месте обязательно оказывается какой-нибудь камень, на котором нацарапано несколько слов. Я уношу эти камни с собой. Они лежат на побережье, рядом с моим домом.

У меня сжалось сердце от его веры в Анну, от преданности ей, пронесенной через годы.

– Я пытался изучить это, – продолжал он, – их религию, верования. Они очень древние, дохристианские. В старых книгах сохранилось несколько упоминаний и намеков. Я собрал их воедино, беседовал с учеными, писавшими о мистицизме и древних обрядах галлов и друидов. Почти все жившие в то время горные европейские племена поддерживали между собой тесную связь. Я прочел много книг, где говорилось о власти Луны и вере в вечную молодость и красоту всех, кто ей поклонялся.