Игра со Смертью (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 63

— Пожалуйста, маленький, помоги мне. Давай выкарабкаемся, пожалуйста. Мы же сильные с тобой. Смотри, сколько мы уже прошли вместе. Нам ничего не страшно. Мы вернем нашего папу, и все будет хорошо. Мы вернем его… я верю, и ты верь.

Я часто с ним говорила… я представляла, каким он родится, и на кого будет похож. Я жадно слушала его сердцебиение и с диким восторгом смотрела на монитор УЗИ, когда Фэй показывала мне ребенка. Самое странное, что я точно знала одну вещь — это ТОТ ребенок. Это он. Вернулся ко мне. Или я просто хотела в это верить. Но почему — то сейчас я перестала видеть кошмары наяву и вспоминать его. А раньше я думала о нем каждый день. Потому что он вернулся. Если вернулся мой малыш, значит, и Рино вернется. Я долго думала, как назвать его… и, спустя несколько недель, поняла, что для меня это еще один Рино. Рино — младший. И не нужно никаких новых имен. Я хочу двоих Рино.

С постели я встала раньше, чем думала Фэй. Она поражалась моему упорству и борьбой с собственным телом.

Как только смогла сделать несколько шагов сама, я пошла к королю.

Я готова была валяться у него в ногах и вымаливать этот шанс для меня и для Рино. Мне было наплевать на гордость. Я боялась, что моё родство с Эйбелем помешает мне, но Влад…он оказался совсем не таким, как я представляла. Иногда мы вешаем ярлыки, только исходя из общественного мнения, статуса, положения, и эти ярлыки, как неправильные ценники в магазине, когда на дорогой вещи стоит низкая цена, а дешевка продается в тысячу раз дороже. И мы, как стадо, ориентируемся на перепутанные кем — то ценники, не рассмотрев сам товар. Я не боялась короля, я боялась, что он презирает меня за то, что я дочь Альберта. Но я ошибалась. Король не вешал ярлыки, в отличие от меня самой.

Вошла в кабинет, и он сразу подал мне руку, помогая обрести равновесие. Я посмотрела в его глубокие темные глаза, и что — то во мне сломалось. Я упала на колени и обняла его за ноги. Я плакала и умоляла. Я даже не помню, что именно говорила. Помню, как Влад поднял меня и сильно сжал мои плечи.

— Я сделаю все, что в моих силах. Я обещаю.

Я кивала, размазывая слезы, прижимая одну ладонь к животу, где беспокойно шевелился Рино — младший.

Спустя несколько дней я уже свободно передвигалась по дому. Боль утихала, и иногда я подолгу рассматривала шрам на груди, гладила его кончиком пальца… кто — то может решить, что я больная, конченая мазохистка, но именно этот шрам был для меня символом его любви. Да, больной и извращенной, да, не такой, как у всех. Но если бы он не любил меня, этого шрама бы не было, как и если бы я не любила его, то не было бы меток в его сердце, а оно изрезано нами обоими, изуродовано нашим общим проклятием, и никто в этом не виноват. Мы не выбираем, кого любить. Этот выбор делается за нас свыше, а нам остается только смириться и считать зарубки на душе, оставленные этой любовью на память. Я иногда думаю о том, что у каждого существует тот самый или та самая, после встречи с которыми вы понимаете, что там, в нём или в ней, бьется именно ваше сердце и оно никогда вам не принадлежало.

В Рино живет моё сердце, а во мне его. Вот почему я никогда не смогу его ненавидеть за то, что он сделал. Он убил себя, а не меня… я бы ненавидела его, если бы он сделал это с собой…тогда он бы действительно убил меня. Лучше никогда не встречать такую любовь, потому что большего проклятия, чем жить без собственного сердца, не придумаешь.

Я готовилась к этой встрече долго. С самого утра. Я ужасно нервничала, потому что боялась, что Рино не согласится на то, что я хотела ему предложить…потому что Влад сказал мне, что он смирился с приговором и не хотел отсрочку. Наша игра со смертью вышла на последний уровень. Я не знала, как этот уровень закончится. Я играла свою партию вслепую.

Теперь уже вместо Рино.

Нолду передал через слугу, чтобы я спустился в гостиную. Хотя, конечно, гостиной как таковой, в катакомбах не было. Вы когда — нибудь видели нищету? В самом её неприглядном виде? И я сейчас совсем не о той разновидности бедности, когда на столе стоит тарелка безвкусной похлёбки, стакан воды и кусок хлеба. Так можно было бы охарактеризовать Асфентус в то время, когда я в него попал. Но территория Носферату — это не просто бедность. Именно нищета в своём жутком состоянии. Та, что с тарелкой похлёбки на полу. Потому что нет стола. И нет куска хлеба. И та жижа, которую ты жадно поглощаешь, диким зверем озираясь по сторонам, не насыщает, а увеличивает чувство голода.

Но, конечно, подобное не касалось самого Нолду и его приближенного круга, если вообще можно употребить это выражение в отношении Носферату.

И сейчас я шёл по длинному тёмному коридору в сторону неприглядной комнаты с обшарпанными стенами, считая про себя шаги. Хотя знал их наизусть. Я изучил это проклятое место вдоль и поперёк. Но сейчас мне нужно было считать. Вслух. Чтобы предотвратить приступ. Чтобы снова не скатиться в безумие. Потому что я учуял любимый запах. Не просто запах. Я ощутил её присутствие всей кожей. Около получаса назад.

Я рванулся вниз, как только почувствовал её на территории катакомб, но остановился на полдороге. Потому что не знал. Не понимал, что это могло означать. Она не могла быть здесь. Она не могла прийти сюда добровольно. Ко мне. А, значит, это всего лишь игра моего больного сознания. Оно, грёбаное, раз за разом выдумывает всё более изощрённые пытки. Раньше я лишь слышал её голос, смех… Я периодически видел её образ совсем рядом. Казалось, только протяни руку… Но это было главное правило нашей с сознанием игры. Ни в коем случае не прикасаться. Иначе оно самым жестоким образом обрывало её.

Но вот так… Настолько явно…С каждым разом уровни всё сложнее, да? И что ждёт меня в конце этого квеста, если он начался сумасшествием?

Но, чем ближе я подходил к комнате, тем сильнее стучало сердце, тем слабее казались собственные ноги. Шаги давались с трудом. Потому что я слышал его. Её сердце. Оно бежало навстречу моему. Его стук отдавался в моей груди. Тело начало колотить крупной дрожью. И я уже понятия не имел, чья это дрожь.

Последний шаг, и сердце падает вниз, а горло перехватывает невидимой колючей проволокой. Словно тот самый ошейник, выбитый некогда Доктором на шее, впивается в кожу, вспарывая до крови, раздирая её на ошмётки.

Потому что это не бред. Это не видение. Потому что она стоит прямо передо мной, как только я распахиваю обшарпанную дверь. Викки смотрит расширенными глазами, прижав руки к груди. Как и рассказывал Влад. Она дышит. Шумно. Хаотично. Она пришла. Настолько живая. Настоящая. Но она молчит, и безумие начинает снова хохотать. Оно не верит, оно требует прикоснуться. Ему нужны доказательства.

И я подхожу к ней. Не дыша. Потому что дышать слишком больно. Потому что с каждым вдохом лёгкие наполняет не воздух, а кислота, разъедающая их. Поднимаю руку, чтобы прикоснуться, но не могу. Потому что, бл**ь, если это очередной обман зрения…

Потому что я почти поверил.

Я ждала. Мне было страшно. Я так боялась, что он не выйдет ко мне. Не выйдет, потому что слишком ненавидит себя сейчас, чтобы позволить себе увидеть меня. И мое сердце сильно билось о ребра, до боли, а дыхание срывалось, и я сдерживалась, чтобы не закричать. Чтобы не позвать его громко на все это проклятое, ужасное место. Он знает, что я здесь. Не может не знать…он чувствует и… и если не идет — значит, не хочет. Рино… пожалуйста, у нас всего лишь несколько часов. Слишком мало. Пожалуйста!

Тишина давила на сознание и пульсировала в висках. Я никогда не видела ничего более убогого… чем эти катакомбы. Вокруг воняло смертью и болью. Воняло кровью и страданиями тех, кто был обречен томиться здесь… из — за своей сущности.

Запах Рино доносился все отчетливее, и у меня начали дрожать руки. С такой силой, что я сжала их в кулаки, впиваясь ногтями в кожу ладоней. Я слышала, как все яростнее бьется сердце нашего ребенка, как он беспокойно шевелится внутри, ощущая мое состояние. Да, маленький, мне тоже страшно. Очень…