Полет сокола - дю Морье Дафна. Страница 53
Девушка сбежала по лестнице, и за ней я услышал звук голосов, звук закрывающихся дверей.
– Синьора сейчас спустится, – сказала девушка. – Прошу вас, входите.
Она провела меня в комнату слева от холла, в кабинет, где раньше была наша столовая. Здесь тоже все говорило о присутствии мужа. Портфель на письменном столе, книги, письма. И слабый, но вполне ощутимый запах сигары, выкуренной вечером после приезда, запах, еще не развеявшийся в утреннем воздухе.
Должно быть, я прождал больше десяти минут, покусывая костяшки пальцев, прежде чем услышал на лестнице ее шаги. Меня охватила паника. Я не знал, как и что сказать. Она вошла в комнату. При виде меня на ее лице, все еще измученном и усталом – казалось, она постарела за эти четыре дня, – но вместе с тем горящем нетерпением, отразились разочарование и удивление.
– Бео! – воскликнула она. – Я думала, это Альдо… – Затем, быстро справившись со своими чувствами, она подошла и протянула мне руку. – Вы должны меня извинить, – сказала она. – Я сама не знаю, что делаю. Глупая девочка сказала мне: "Синьор, который обедал здесь в воскресенье вечером", и я в своем глупом нетерпении… – Она не потрудилась закончить фразу. Я понял. В ее глупом нетерпении "синьор, который обедал здесь в воскресенье", мог означать лишь одного-единственного мужчину. И отнюдь не меня.
– Мне нечего вам прощать, синьора, – сказал я. – Напротив, мне следует перед вами извиниться. Я услышал от Джакопо, что вы и ваш муж дома, что вы вернулись поздно вечером, и я не посмел бы беспокоить вас в первое же утро и в столь ранний час, не будь дело таким срочным.
– Срочным? – повторила она.
В музыкальной комнате наверху зазвонил телефон.
У нее вырвался раздраженный возглас, и, почти шепотом извинившись, она собиралась выйти из комнаты, когда услышала над головой медленные шаги.
Телефонные звонки смолкли, и до нас донеслись приглушенные звуки мужского голоса.
– Произошло именно то, чего я так не хотела, – сказала она мне. – Стоит моему мужу начать подходить к телефону и разговаривать сперва с одним, потом с другим… – Она не договорила и стала прислушиваться, но сверху почти ничего не было слышно. – Бесполезно, – она пожала плечами. – Он снял трубку, и я ничего не могу сделать.
Мне было тяжело сознавать, что я доставляю ей неприятности. Более неподходящее время для визита трудно было бы выбрать. Темные круги у нее под глазами говорили об усталости и нервном напряжении. В воскресенье вечером их не было. В воскресенье вечером весь окружающий ее мир мог бы погибнуть.
– Как ректор? – спросил я.
Она вздохнула.
– Настолько хорошо, насколько это возможно в подобных обстоятельствах.
То, что случилось в начале недели, было для него настоящим ударом. Но вам уже известно… – Она вспыхнула, и краска пятнами залила ее от природы бледное лицо. – Ведь именно с вами я разговаривала во вторник вечером, – сказала она. – Альдо мне сказал. Он потом мне звонил.
– За это я тоже должен принести вам свои извинения, – сказал я. – То есть за то, что положил трубку. Я не хотел вас смущать.
Она перебирала письма на столе и стояла спиной ко мне. По ее жесту я понял, что продолжение этой темы было бы нежелательно. Моя миссия стала еще более затруднительной.
– Вы говорили, – сказала она, – что имеете сообщить мне нечто срочное?
Голос наверху стал звучать громче. Слов мы не могли разобрать, но было совершенно очевидно, что начался долгий разговор.
– Наверное, мне стоит подняться наверх, – озабоченно сказала она. – За последние дни столько всего произошло. Профессор Элиа…
– Значит, вы уже слышали? – спросил я.
Она всплеснула руками и стала ходить взад-вперед по комнате.
– Сегодня утром в первом же телефонном звонке мужу представили крайне преувеличенный отчет о том, что случилось во вторник вечером, – ответила она. – Он узнал об этом не от самого профессора Элиа и не от профессора Риццио, а от одного из сплетников, которыми кишит это место. Но как бы то ни было, вред причинен. Муж страшно расстроен. Немного позднее сюда собирается прийти ваш брат, чтобы все ему объяснить и хоть немного успокоить.
– Синьора, – сказал я, – как раз об Альдо я и пришел поговорить с вами.
Она вся напряглась, и ее лицо превратилось в маску. Лишь глаза предательски выдавали ее волнение.
– О чем именно? – спросила она.
– Фестиваль, – начал я. – Я слышал, как брат говорил со студентами о фестивале. Он стал для них такой же реальностью, как и для него, что очень опасно. Я думаю, фестиваль надо отменить.
Беспокойство исчезло из ее глаз. Она улыбнулась.
– Но ведь в этом все дело, – сказала она. – Это всегда так. Ваш брат сочиняет сценарий. Он делает его таким живым и реальным, что каждый участник чувствует себя подлинным историческим персонажем. В прошлом году так было со всеми нами. И результат был просто великолепен. Вам это скажет любой.
– В прошлом году меня здесь не было, – сказал я. – Но я знаю, что в этом году все будет иначе. Во-первых, действие будет разворачиваться не в герцогском дворце, а на улицах. Студенты будут сражаться на улицах.
Все еще улыбаясь, она смотрела на меня с явным облегчением оттого, что я не затронул тему ее отношений с Альдо.
– В прошлом году мы тоже шли процессией по улицам, – сказала она. – Точнее, шел мой муж, изображавший папу Клемента, со своей свитой. Я была среди дам и кавалеров, которые ожидали его во дворе герцогского дворца.
Обещаю вам – не будет ничего такого, чего следовало бы бояться. Полицейские к этому привыкли, все пройдет спокойно.
– Разве восстание может пройти спокойно? – спросил я. – Разве студенты, а им, как говорят, будет выдано всевозможное оружие, могут контролировать свои действия?
Она всплеснула руками.
– Они и в прошлом году были вооружены. И уж конечно, если кто-нибудь из них слишком увлечется, его быстро остановят. Не сочтите меня слишком черствой, Бео, но мы уже три года устраиваем в Руффано такие фестивали. То есть мой муж устраивает с помощью вашего брата. Они знают, как проводить подобные мероприятия.
Все было бесполезно. Моя миссия потерпела неудачу. Точнее, была напрасной. Ничто ее не убедит, кроме прямого предательства Альдо с моей стороны. Рассказа о том, что я услышал из его собственных уст накануне вечером. Но то был запрещенный прием.
– По-моему, Альдо изменился, – сказал я, пробуя сыграть на другой струне. – Стал более мрачным, более циничным. Смех и веселая болтовня сменяются внезапным молчанием.
– Вы не виделись с ним двадцать два года, – напомнила она мне. – Это тоже надо принимать во внимание.
– Взять хотя бы вчерашний вечер, – не сдавался я. – Только вчерашний вечер. Я показал ему старое письмо нашего отца, которое случайно нашел в одной из книг библиотеки. Письмо к крестному отцу и врачу Альдо, в котором говорится, какой он прекрасный малыш. Я думал, Альдо будет приятно. Я прочел ему письмо. Он не сказал ни слова и уехал.
Ее терпеливая, почти соболезнующая улыбка сводила меня с ума.
– Возможно, он был слишком растроган, – сказала она, – и не хотел, чтобы вы это заметили. Он был привязан к вашему отцу, а ваш отец очень гордился им? Во всяком случае, я всегда так думала. Да, пожалуй, я понимаю, почему он забыл с вами попрощаться. Возможно, Бео, он и кажется вам несколько циничным, но это только на поверхности. На самом деле…
Она замолкла: внезапно вырвавшиеся наружу чувства не оставили и следа от ее кажущейся холодности и сдержанности. Наверное, подумал я, именно так она выглядела в воскресенье вечером, когда Альдо, пожелав мне доброй ночи, вернулся в музыкальную комнату; в тот вечер, когда мотороллеры с ревом объезжали город, а замаскированные студенты врывались в женское общежитие, чтобы учинить шутовское насилие над синьориной Риццио. "Жена наиболее уважаемого гражданина пала жертвой любострастия". Вставал вопрос – которого? В ответе я не сомневался.