Мщение Баккара - дю Террайль Понсон. Страница 12

— Я готова побиться об заклад, что это англичанин, — заметила одна хорошенькая двадцатилетняя сеньора.

— О! Вы предполагаете?

— Только одни англичане способны на подобные эксцентричности.

В это время мимо говорившей проходил комендант порта.

— Послушайте, комендант, — остановила она его, — разве вы пригласили на этот бал и ваших арестантов?

— Только самых благоразумных, сеньора, — ответил комендант, — вы можете не бояться нисколько этого… он очень смирный молодой человек.

Проговорив это, комендант прошел дальше, а вслед за каторжником пошел молодой юнкер.

Только в третьей зале юнкер подошел к нему и, дотронувшись до его плеча, сказал:

— Вы играете в баккара?

— Да, — ответил каторжник, вздрогнув всем телом,

— Хорошо… идите за мной. — Затем юнкер взял его под руку и повел в маленькую залу, где не танцевали.

Там несколько человек разговаривали вполголоса. Юнкер положил руку на плечо арестанта и указал ему на черное домино, сидевшее молча в углу.

У этого домино был на плече большой серый бант.

— Пойдемте, — сказал юнкер арестанту.

Они оба подошли к этому домино, которое, казалось, глубоко задумалось и мысли которого, казалось, были за тысячу лье от этого места.

Это домино вздрогнуло, увидя перед собой костюм галерного арестанта. Но юнкер поторопился успокоить ее.

— Не бойтесь, сеньорита, — сказал он, — каторжники, которых встречают на балах, не очень опасны.

Домино, конечно, вспомнило, что оно находится на балу, и через его маску было видно, как из улыбнувшегося ротика выглянули белые как снег зубки.

— Прекрасная сеньорита, — сказал тогда юнкер по-испански, — вы ведь приехали из Франции?

Домино сделало движение, выразившее большое удивление.

— Вы меня знаете? — спросило оно.

— Да.

— А?..

— Вас зовут Концепчьона. Я потому-то и подошел к вам, — добавил он, — что вы приехали из Франции.

— Вы француз? — спросила молодая девушка, пристально смотря на юнкера и припоминая, где она видела его прежде — голос его был знаком ей.

— Я иностранец, — отвечал юнкер, — и ношу свой мундир вместо костюма, но мой друг…

Он взял за руку арестанта и представил его девице де Салландрера — ибо это была она.

Арестант поклонился молодой девушке так почтительно и так грациозно, что ее страх совершенно исчез.

— Мой друг, сеньорита, — проговорил юнкер, — арестант светский и очень хорошего происхождения.

— Вполне верно, — ответила Концепчьона, приглашая каторжника сесть подле себя.

Тогда юнкер отошел, не забыв шепнуть арестанту:

— Остерегайтесь, пожалуйста, произносить ваше имя. Когда юнкер ушел и когда Концепчьона осталась одна с каторжником, то она спросила его нежным меланхолическим голосом: — Вы француз?

— Да, сеньорита.

— Вы, вероятно, уроженец Парижа? Он печально покачал головой.

— Увы! Нет, сеньорита, — ответил он. — Я не видал своей родины целых двадцать лет.

— Двадцать лет!

— Да, сеньорита.

— Который же вам год?

— Скоро тридцать лет.

— Итак, вы уехали из Франции, когда вам было всего десять лет.

— Да.

— И вы живете все это время в Испании? Каторжник вздрогнул — этот вопрос как будто поставил его в затруднение.

— Я живу в Кадиксе одиннадцать месяцев, — наконец сказал он. — Но прежде…

Он приостановился.

— Я вас слушаю, — проговорила спокойно Концепчьона.

У арестанта был такой меланхолический и симпатичный голос, что он невольно проникал в душу.

— Случается, — продолжал он, — что встречаются на балу женщины, которые носят траур, как вы, и мужчины, которые не имеют права носить его.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что мой траур, траур глубокий и никому не известный, находится у меня в сердце.

— Вы страдали?

— Да, я страдаю и теперь.

Он произнес эти последние слова таким грустным голосом, что молодая девушка была тронута. Но он поспешил прибавить легким тоном:

— Я просил, чтобы мне сделали одолжение представить меня вам. Вы ведь приехали из Парижа, — из

Парижа, в котором находится теперь моя единственная привязанность в этом мире, и разговор о Париже и о тех, кого я оставил там, доставляет такое огромное счастье мне — изгнаннику!.. Я слышал, что вы так же добры, как и прекрасны, и я не побоялся обратиться к вам.

За этими словами последовало короткое молчание. Концепчьона, казалось, была в замешательстве, оставаясь наедине с незнакомцем, который, еще не зная ее, избрал ее своей поверенной. Но вскоре любопытство пересилило это нервное движение души и робость, и она ответила простым дружеским тоном:

— Могу ли я быть полезной вам?

— Расскажите мне о Париже! — воскликнул каторжник с нежностью в голосе. — Слово Париж — одно уже доставляет мне глубокое удовольствие и счастье!..

В продолжение почти двух часов арестант и молодая девушка не оставляли небольшой залы, в которой они сидели и в которой почти не танцевали. Они долго разговаривали о Париже, о Франции и о нынешних парижских нравах. Для француза, так давно изгнанного из родины, каждое , слово Концепчьоны подавало повод к вопросу, к простодушному удивлению. Молодой человек, сидевший перед Концепчьоной, был парижанин, не знавший совершенно Парижа. Но у него был такой приятный, такой симпатичный голос, что Концепчьона невольно чувствовала к нему какое-то особенное влечение.

Но вдруг пробило полночь, арестант вздрогнул и поспешно встал.

Концепчьона посмотрела с удивлением на своего собеседника.

— Простите, сеньорита, — сказал он, — но я должен оставить вас.

— Куда же вы идете?

Тогда он приложил свой палец к губам и тихо сказал:

— Это тайна…

Затем он осмелился взять маленькую ручку молодой девушки.

— Вы не уйдете с бала раньше трех часов, не правда ли?

— Для чего вам это нужно?

— Для того, что в три часа я возвращусь, — ответил он.

Он низко поклонился ей и ушел.

Концепчьона была очень заинтересована им и видела, как молодой человек прошел по зале и, смешавшись с толпой, исчез из виду. Молодая девушка хотела уже встать со своего места, как вдруг к ней подошел юнкер.

— О, вы одна? — сказал он по-французски.

— Да.

— Куда же ушел мой приятель? Концепчьона вздрогнула.

— Он ушел от меня, — сказала она, — и ушел так странно в ту самую минуту, как пробило полночь.

— Я знаю, почему.

— Вы знаете?

— Да, но эта тайна положительно не принадлежит мне, — добавил юнкер.

Концепчьона невольно вздохнула.

— О, если вы только хотите знать мои тайны, сказал юнкер, — то я готов открыть вам их.

— Вы?

— Да, я.

— У вас тоже есть тайны?

— И даже очень странные.

— Может быть, вы и правы, — заметила молодая девушка, — но ведь, вероятно, они совершенно не касаются меня.

— Напрасно вы так думаете.

— Что же может быть общего между мной и вашими тайнами? — спросила Концепчьона. — Я положительно не знаю вас.

— Почти правда, хотя мы и встречались с вами в Париже.

— Да? — с сомнением в голосе высказалась Концепчьона.

— Я знал многих из ваших знакомых, — продолжал между тем юнкер, — даже очень коротких знакомых.

Концепчьона опять вздрогнула.

— В самом деле? — сказала она.

— Я даже могу рассказать вам часть вашей истории.

— Но кто же вы? — спросила с беспокойством молодая девушка.

— Прекрасная сеньорита! — ответил юнкер. — Помните, что мы находимся на костюмированном бале и что я пользуюсь правом, которое дает мне моя маска, интриговать вас.

— Итак, вы не скажете мне, кто вы?

— Нет, но взамен этого я скажу вам много вещей, которых вы еще не знаете, и могу даже напомнить и про то, что вы уже знаете. Например, я знаю, каким образом умер дон Хозе — ваш второй жених.

Концепчьона чуть не вскрикнула и побледнела.

— Я знаю, — продолжал юнкер, — каким образом умер и де Шато-Мальи.

— Шато-Мальи? — воскликнула Концепчьона, от которой Рокамболь скрыл смерть герцога.