Мщение Баккара - дю Террайль Понсон. Страница 8

— Среднего роста, белокурый, тоненький.

— Антон знает его имя?

— Да, сударь, молодой человек дал ему карточку. Виконт д'Асмолль и ложный маркиз смотрели друг на друга с возрастающим недоумением. Жозеф продолжал:

— Отец Антон очень хороший человек, но он делает все так, как ему на ум попадет.

— Что же такое?

— Он пошел жаловаться, вместо того, чтоб ждать приезда господина маркиза… Воры, приехавшие в почтовой карете для похищения портрета, — не простые воры.

— Неоспоримо, — сказал Фабьен, — что хороший человек Антон — дуралей.

Жозеф принял таинственный вид и сказал шепотом Рокамболю:

— Если бы господин маркиз позволил мне сказать ему по секрету…

— Говори, — сказал Рокамболь, все более и более приходя в удивление.

— Я думаю, что вор очень дорожил портретом.

— А! Ты думаешь?

— И что он был способен на все, чтобы только похитить его.

— Черт возьми!

— Господин маркиз, — продолжал Жозеф, отойдя немного от Фабьена и говоря так тихо, что последний не мог его услышать, — господин маркиз возбудил в ком-нибудь несчастную страсть.

Рокамболь вздрогнул. С минуту он думал о Концепчьоне и вообразил, что она участвовала в похищении портрета.

— Этот белокурый тоненький молодой человек, — продолжал Жозеф, — это, может быть, была женщина.

Фабьен, подошедший к нему и расслышавший эти слова, захохотал.

— Ого, прошу покорно! — сказал он. — Я не ждал такого заключения.

Но при слове «женщина», при описании Жозефом наружности белокурого, тоненького, безбородого молодого человека Рокамболь, вместо того чтоб смеяться, почувствовал смертельный страх.

— Баккара! — подумал он.

— Как? — сказал Фабьен, взяв его руку. — Ты любим до такой степени!.. — И, наклонясь к его уху, он прибавил: — Но, несчастный, ведь ты женишься на Концепчьоне… и…

Фабьен не докончил. По аллее, идущей к замку, послышался конский топот, и Жозеф тотчас сказал: «Вот и господин Антон возвратился».

Действительно, старый управитель возвращался из ближнего города верхом на толстой кобыле.

— Загадка сейчас объяснится, — сказал Фабьен, потом он прибавил: — Добряк-старичок способен с ума сойти, увидев тебя. Жозеф, отведите маркиза в его комнату. Я пойду навстречу к Антону и вскоре все узнаю.

Рокамболь, мучимый мрачными предчувствиями, пошел за Жозефом, который отвел его в большую комнату, обитую голубыми обоями, в ту самую, о которой настоящий маркиз де Шамери так много говорил в своих записках, Рокамболь, знавший их наизусть, не забыл сказать, входя:

— Да, это та комната, в которой спала моя матушка.

— Да, сударь, — сказал Жозеф, — а вы — вы спали в этом кабинете.

— Помню.

Рокамболь подошел к окну и посмотрел при лунном свете на управителя, который слезал с лошади и, кланяясь Фабьену, спрашивал:

— Он здесь, не правда ли? Он здесь, мой молодой барин? О! Я знаю это, господин Фабьен, знаю. Вот посмотрите: в городе мне отдали письмо к нему, письмо, посланное из Парижа после вашего отъезда и адресованное в Оранжери.

— А откуда это письмо? — спросил Фабьен.

— Из Испании.

Рокамболь услышал это; он вскрикнул от радости и сказал Жозефу: «Беги, принеси мне скорей это письмо».

Письмо из Испании от Концепчьоны…

Концепчьона не перестала любить его…

Рокамболь забыл на минуту свой страх, свои угрызения, похищение портрета и Баккара, он все забыл, срывая печать с конверта письма, принесенного ему Жозефом, в то время как виконт д'Асмолль расспрашивал управителя замка Оранжери о похищении портрета.

Вот письмо Концепчьоны:

«Мой друг!

Уже прошла целая неделя с тех пор, как я писала вам.

Конечно, вы будете укорять вашу Концепчьону в том, что она забыла вас, и, однако, я должна сказать вам, что в продолжение этих дней, как и прежде, как и всегда, не проходило ни одной минуты в моей жизни, которая не принадлежала бы вам.

Мое последнее письмо из замка Салландрера. Мы прожили в нем шесть недель — я и моя мать, — оплакивая доброго отца, которого вы хорошо знали, молясь за него в надежде, что наши молитвы не нужны…

Бог принял его в недра свои, без сомнения, в тот самый час, как он умер.

Теперь, мой друг, я пишу вам из замка Гренадьер, из другого владения нашего семейства, где я провела свое детство, это владение находится между Кадиксом и Гренадой [3], в том раю мавров, который называется Андалусией. Здесь соединены все счастливые и несчастные воспоминания моего детства. Здесь, близ Гренадьер, был отравлен дон Педро братьями гитаны, любившей бесчестного дона Хозе и убившей его самого шестью годами позже.

Но успокойтесь, мой друг, я приехала в Гренадьер не с тем, чтоб искать воспоминаний о доне Педро. Мое сердце принадлежит только вам одному, и навсегда.

Я приехала сюда с матерью… отгадайте, мой друг, для чего… я приехала сюда с единственною целью поторопить нашу свадьбу.

Вы знаете, что испанские обычаи насчет траура очень строги.

В тот день, когда смерть постигла наш дом и сделала меня сиротой, я должна была сделаться вашей женой перед алтарем и перед людьми.

Ах! Если бы мой отец был властен над своей судьбой, если бы он мог продлить свою жизнь на несколько часов, он бы сделал это с единственной целью — оставить мне покровителя.

Увы! Богу не угодно было этого.

Когда я приехала с матерью в замок Салландрера, провожая смертные останки моего отца, мы были приняты моим двоюродным дядей, то есть племянником моей бабушки с отцовской стороны. Мой дядя, как вам известно, — гренадский архиепископ, то есть один из высочайших сановников испанской церкви.

Он читал службу во время печальной церемонии, предшествовавшей опущению трупа в склеп замка Салландрера. Он прожил с нами неделю, оплакивая вместе с нами умершего. Потом, накануне своего отъезда, он имел с матерью разговор, цель и результат которого я узнала только на этих днях.

— Милая кузина, — сказал он моей матери, — скоропостижная смерть герцога поставила вас в тягостное и исключительное положение перед вашей дочерью. Концепчьона должна была в этот самый день выйти замуж за маркиза де Шамери, как вдруг смерть похитила вашего супруга. Она любила своего жениха? Не правда ли?

На это мать моя отвечала:

— Она любила его до безумия, до такой степени, что я боюсь за ее здоровье и за ее разум, с тех пор как этот брак был отложен на несколько месяцев.

— Кузина, — отвечал архиепископ, — церковный закон в Испании назначает в этом случае, по меньшей мере, два с половиной месяца сроку.

— Знаю, — сказала мать моя.

— Но кроме церковного закона, — продолжал архиепископ, — существует другой закон, еще строже церковного, это — обычай или, лучше сказать, то, что называют приличием.

— Знаю и это, — отвечала мать.

— Если Концепчьона, — сказал гренадский архиепископ, — возвратится в Париж, если она до окончания траура выйдет замуж за маркиза де Шамери, она проигнорирует все условности, и испанское дворянство возмутится этим.

При данных словах архиепископа мать моя глубоко вздохнула.

Архиепископ продолжал:

Как и вы, я заметил, что здоровье нашей милой Концепчьоны изменяется. Горе от потери отца усиливается неопределенной отсрочкой ее свадьбы, и я боюсь за нее столько же, как и вы. Но, — прибавил мой дядя с неисчерпаемою добротою, свойственною некоторым старичкам, — подите скажите свету, что она любит своего жениха и что, если ее не повенчают тотчас с ним, она может умереть.

Моя мать смотрела на архиепископа и не знала, к чему он ведет разговор.

Он продолжал:

— Итак, кузина, может быть, я нашел средство все согласить.

— В самом деле?! — воскликнула моя мать.

— Предрассудки света, церковный закон и счастье нашей Концепчьоны.

— Как, что вы намереваетесь сделать? — спросила с живостью моя мать.

— Слушайте меня хорошенько… вы увидите. Но наперед объясните мне некоторые подробности, которых я еще не довольно хорошо знаю.

— Говорите.

— Покойный герцог сделал свою дочь единственною наследницей всего имения?

— Конечно.

— Он передал по брачному контракту своему будущему зятю грандство, титул герцога и право прибавить к его имени имя Салландрера, не правда ли?

— Да, и накануне смерти, — отвечала мать, — он написал письмо ее Величеству, нашей королеве, прося ее утвердить эту передачу патентом.

Вот это-то именно, — сказал архиепископ, — я и хотел узнать.

— А это?

— И это-то, вероятно, и позволит мне все согласить.

— Объяснитесь.

— Ее Величество, — продолжал архиепископ, — удостоила несколько раз принять во внимание мои преклонные лета и ревность, с которою я всегда исполнял мои евангелические обязанности.

— О, я знаю это, — сказала мать.

— Ее Величество, — продолжал архиепископ, —удостоила принять во внимание мои преклонные лета и ревность к исполнению моих священных обязанностей.

Я поеду в Мадрид и надеюсь, что королева дозволит утвердить патент. Затем, по моей просьбе, назначит маркизу де Шамери вакантную теперь должность посланника в Бразилии. Если мне удастся склонить королеву разрешить маркизу присвоить имя де Салландрера и наследовать его титулы, достоинство гранда и предложенную ему при жизни должность, тогда свадьба не будет противна законам приличия, так как всякий поймет, что Концепчьона спешит выйти замуж только потому, что ее жених иначе не может быть назначен посланником, как сделавшись ее супругом.

Архиепископ уехал на другой же день.

Через месяц мы поехали в Гренадьер. Я хотела тогда же вам написать, но мать сказала мне, чтоб я подождала, так как вскоре мне, быть может, придется сообщить моему жениху хорошую весть.

Эта неделя молчания дорого мне стоила, мой друг.

Накануне нашего отъезда из замка Салландрера моя мать получила от архиепископа следующее письмо:

«Любезная кузина!

Все идет успешно. Уезжайте из замка Салландрера в Гренадьер и пока ничего еще не говорите нашей Концепчьоне».

Когда мы прибыли сюда, мать нашла здесь второе письмо архиепископа и тут все мне рассказала».

Концепчьона продолжала: «Вот второе письмо моего дяди и архиепископа.

«Любезная кузина!

Королева ждет в Кадиксе. Ее Величество была настолько милостива, что обещала мне остановиться, как будто нечаянно, у вас. Она словесно изъявит вам свое сожаление, и, чтобы доказать вам свое уважение к покойному герцогу де Салландрера, она сделает Концепчьону своей статс-дамой. А для того, чтобы быть статс-дамой, необходимо быть замужем, что и будет слишком достаточной причиной для того, чтобы прекратить разом злословие. Вы найдете мое письмо в замке Гренадьер.

Как только приедете туда, пришлите ко мне дать знать, и я поспешу приехать к вам.

Весь ваш…»

После этого, мой друг, моя мать все рассказала мне.

Теперь вот что случилось. Мы приехали накануне, и я написала вам сейчас же это письмо. В восемь часов в мою комнату вбежала моя горничная Пепа и сказала мне:

— Сударыня, весь наш замок поднялся на ноги.

— Почему? — спросила я.

— Потому что к нашему замку приближается целый поезд.

Вы, вероятно, помните, что замок Гренадьер стоит на возвышенном месте.

— Взгляните лучше сами, сударыня, — добавила Пепа, отворив окно.

Я выбежала на балкон и вот что увидела: по дороге к замку поднималась карета, запряженная восемью мулами в золотой сбруе с белыми перьями. По обеим сторонам этой кареты ехали два человека верхом. Впереди кареты шел берейтор в мундире с золотыми галунами.

— Да ведь это королева! — воскликнула я. Моя мать поспешно вбежала в мою комнату.

— Королева! — вскричала она в свою очередь. — Королева!

Я оделась в один миг, и моя мать, взяв меня за руку, побежала со мною навстречу к ее Величеству, которую мы встретили в ту минуту, когда карета подъезжала к воротам замка. Королева дала моей матери поцеловать руку и сказала ей:

— Герцогиня! Я не могла, проезжая так близко около вашего жилища, не остановиться, чтобы засвидетельствовать вам свое сожаление, которое я чувствовала, узнав о потере такого верного и честного подданного, каким был покойный герцог.

Моя мать поцеловала руку королевы и зарыдала.

Ее Величество удостоила нас, пробыв в замке Гренадьер целых два часа, все это время разговаривая с моею матерью и со мною о моем покойном отце и о вас.

При отъезде от нас она обернулась ко мне и сказала:

— Госпожа де Шамери-Салландрера, я делаю вас своею статс-дамой.

Ах, мой друг, это название, это имя, которое она мне дала, совершенно вскружили мне голову, и мне показалось, что я умираю от радости.

Затем королева уехала, добавив:

— Я пробуду целый месяц в Кадиксе. Жду вас там, герцогиня.

Моя мать низко поклонилась.

Через несколько дней после отъезда ее Величества приехал к нам мой дядя архиепископ. Его преосвященство имеет в Кадиксе дом, в котором мы и будем жить во время пребывания там королевы. Через три дня я уже буду писать вам оттуда.

Приготовьтесь, мой милый друг, ехать в самом непродолжительном времени в Испанию. Час нашего счастья уже недалек.

Всегда ваша Концепчьона.

P.S. Мама жмет вашу руку, и я целую мою сестрицу Бланш».

вернуться

3

Гранадой (здесь и далее). — Ред.