Чайная книга - Фрай Макс. Страница 5

— Почему на лающего? — обижается Дита. — На смеющегося уж тогда.

Роза успокаивается, бледными пальцами вытирая слезящиеся глаза.

— Бульдоги не умеют смеяться. Они собаки.

— Собаки, Роза, всё умеют, — нравоучительно говорит Дита, снова берясь за спицы. — У тебя просто никогда не было собак.

— Не было, — соглашается Роза. — Но зато у нас была собственная лягушка. Она жила в саду.

— Так, всё, с меня хватит. — Дита машет рукой. — Сейчас ты скажешь, что эта лягушка умела разговаривать, а через пять минут я поверю, что ты ее поцеловала и она превратилась в принца. Иди спать.

— Иду, — соглашается Роза. — Но лягушка у нас действительно была.

— А что с ней стало потом? — с подозрением спрашивает Дита и косится на Менаше. — Ты же не хочешь сказать мне, что он…

Роза останавливается в дверях и тоже смотрит на Менаше.

— Я бы с радостью тебе это сказала, — говорит она неожиданно грустно. — Но она жила у нас через шестьдесят два года после того, как мы с Менаше поцеловались в первый раз.

В десять — обход. Дежурит доктор Фаина — подтянутая, прямая, с красивым немолодым лицом. С ней ходят высокая размашистая Иланит и Нили, у которой на груди, над кармашком белого халата, вышито «Нили» зеленым мулине.

— Доброе утро, — здоровается доктор Фаина.

— И тебе, — басом соглашается Дита, шевеля спицами и губами считая петли.

— Что ты вяжешь? — спрашивает доктор, приближаясь к кровати, на которой лежит Менаше.

— Свитер, — неохотно отвечает Дита и сворачивает вязанье. — Проверь, что там с ним, ладно? Роза говорила, ночью температура была.

Доктор Фаина кивает и приближается к Менаше.

— Пролежни лечим, — подходит Иланит, — но пока безуспешно.

— Вижу, — вздыхает доктор Фаина, открывая Менаше и разглядывая ярко-красные пятна у него на боку. — Не помогает. Ладно. Я выпишу ему другую мазь.

Она диктует, Иланит записывает, Дита слушает, приоткрыв рот. Доктор Фаина прикрывает Менаше простыней и поворачивается к двери.

— А что мне ей сказать? — останавливает ее Дита. — Она же спросит.

— Скажи… — доктор Фаина мнется. — Скажи, чтоб зашла ко мне. Она когда придет?

— Днем должна. Я ее спать отправила, она не спит совсем.

— Не спит — это плохо, — задумчиво говорит доктор Фаина, глядя мимо Диты, — может, ей снотворное выписать? Чтоб спала?

Дита сокрушенно качает головой:

— Ты, конечно, можешь выписать. Но пить его она не будет.

— Почему?

— А я знаю? — Дита пожимает обширными плечами. — Она не верит в таблетки. Говорит, пока жив Менаше, я не умру. А потом — какая разница?

Нили негромко вздыхает. Зеленое вышитое «Нили» поднимается и опускается на ее груди.

— Передай ей, пусть зайдет ко мне, — повторяет доктор Фаина и выходит.

Стоит ей зайти за угол коридора, к ней подходит Роза, тяжело подволакивая ноги.

— Доброй утро, — осторожно говорит она.

— Доброе утро, — здоровается доктор. — Ты почему не спишь?

— А почему я должна спать? — кротко удивляется Роза. — Я же не сова, чтобы спать днем.

Доктор Фаина берет Розу под локоть.

— Ты как себя чувствуешь в последнее время?

— Отлично, — заверяет ее Роза, — а вот Менаше ночью, ты знаешь…

— Знаю, да. Я видела. У него пролежни не проходят, уже начали образовываться пузыри.

— Ты не видела, какие пузыри были у моего дяди Яцека, — оживляется Роза, — я как сейчас их помню. Он двадцать лет лежал в постели, у него был диабет и не было обеих ног. Так вот, таких пузырей, какие были у него, я никогда в жизни не видела. И на боках, и на животе, и…

— Роза, — мягко говорит доктор Фаина, — это очень нехорошие пузыри.

— А я что говорю, хорошие, что ли? Я и говорю тебе, двадцать лет у моего дяди Яцека были такие вот нехорошие пузыри, и все двадцать лет…

— Ты таблетки пьешь, которые я тебе выписала? — спрашивает доктор Фаина.

Роза с готовностью кивает, смотрит на доктора секунду и отвечает:

— Нет.

— Вот за что я тебя люблю, Роза, — говорит доктор Фаина, — это за то, что ты никогда не врешь.

— Выпиши ему какую-нибудь другую мазь, — просит Роза. — У него температура, ему больно. Из-за этого ему снятся плохие сны.

— Я не думаю, что ему снятся плохие сны. Но мазь выпишу, хорошо. А ты все-таки иди поспи.

— Пойду, ага, — соглашается Роза.

— Правда?

— Кривда.

Доктор Фаина смеется:

— В этом доме только от тебя и услышишь такие слова.

— Ужас, да? Меня Менаше всю жизнь за язык ругает. Роза, говорит, ты со своим языком когда-нибудь доберешься до ада. А знаешь, что я ему отвечаю?

— Что?

— Что уж в аду-то мне точно найдется с кем поговорить…

У Ханы боли с утра, и она лежит в постели. Рядом Стив, читает ей вслух английский детектив. Он, как обычно, сидит с прямой спиной и держит книгу далеко от глаз.

— Хорошо знать иностранные языки, — говорит Мири, ввозя тележку с лекарствами и поправляя волосы при виде Стива. — Я вот даже французского толком не знаю, хотя мои родители и пытались меня научить. А уж английский, так вообще…

— А у меня с ивритом до сих пор проблемы, — извиняющимся тоном говорит худощавый Стив. — И еще у меня акцент. Сразу видно, что я — американ.

— Американец, — смеется Мири. — «Американ» звучит как «орангутан».

— Что такое «орангутан»? — интересуется Стив.

Хана открывает глаза.

— Стив, орангутан — это такая обезьяна, — говорит она и закрывает их снова.

— Большая? — интересуется Стив.

Мири задумывается.

— Да, довольно-таки большая.

— Тогда ладно, — соглашается Стив. — В конце концов, все мы более или менее большие обезьяны.

— Я — нет! — Мири встряхивает пышными волосами.

— Ты — маленькая обезьяна, — не спорит Стив. — И хорошенькая.

Мири меряет Хане давление и делает укол.

— Боли с утра ослабевали? — спрашивает она вполголоса у Стива.

— Нет, — говорит Стив прежним извиняющимся тоном. — И обезболивающего осталась последняя ампула.

— Я скажу врачу.

Мири выкатывает тележку. Стив смотрит на часы и наклоняется к лежащей Хане.

— Хана… Мне пора.

Хана опять открывает глаза.

— Ты так часто сюда приходишь, Стив. Ты устал.

— Я не устал, — протестует Стив. — Это не работа — приходить и читать тебе английский детектив. Это удовольствие. Кайф.

— Тоже мне кайф — сидеть с умирающей старухой.

— Хана, перестань. Когда ты станешь умирающей старухой, я приду и скажу тебе об этом. А пока ты просто болеешь, в этом нет никаких трагик.

— Трагедий.

— Трагедий тоже нет.

Мири катит тележку по коридору. Нили идет за ней.

— Мири, а этот американец — кто он нашей Хане? Она же не американка.

— Приемный сын, — машинально отвечает Мири, занятая своими мыслями.

— Как интересно! — изумляется Нили. — Он сирота?

Мири качает головой. Волосы у нее снова растрепались.

— Нет, просто, когда ему было семнадцать лет, он приехал один учиться и жить в Израиль. Это было в семьдесят втором году. Вся его семья осталась в Америке, а Хана с мужем жили в кибуце и стали ему «усыновляющей семьей». Ты же понимаешь, когда парень один живет в стране, это тяжело. Ему некуда ездить на субботу из университета и все такое. Стив ездил к Хане. Вот так и ездит, как видишь, до сих пор.

— А другие родственники у нее есть?

— Муж умер, есть сестра. Да ты ее видела — Мириам.

— Это та, что все время рыдает, что ли? — неодобрительно уточняет Нили. — Та зануда?

— Родственники разные бывают, — уклончиво отвечает Мири. — Ты укол Шварцман делала?

— Которой? Доре делала, Гите нет.

— Пойди сделай. Надо до пяти.

— Слушай, а почему у них одна фамилия, у Доры и у Гиты? Родственницы?

— Да нет, просто однофамилицы. Они, по-моему, даже не знакомы. Ты идешь?

— Иду, иду, — отмахивается Нили, оставаясь на месте.