Анж Питу - Дюма Александр. Страница 11

Второй матерью Питу именовала себя мадмуазель Анжелика.

Покуда Питу поджидал тетку, в конце переулка, соединяющего улицу Суассон с улицей Лорме, показалась красивая молодая девушка верхом на лошади; она везла с собой две корзины: одну с цыплятами, другую с голубями. То была Катрин. Заметив Питу на пороге теткиного дома, она остановилась.

Питу по обыкновению покраснел, потом разинул рот И с восхищением уставился на мадмуазель Бийо, бывшую, по его понятиям, высшим воплощением человеческой красоты.

Девушка быстро окинула взглядом улицу, легонько кивнула Питу и двинулась дальше. Питу, трепеща от восторга, кивнул ей в ответ.

Все это заняло всего несколько секунд, однако лицезрение мадмуазель Катрин настолько захватило великовозрастного школяра, что он не мог отвести глаз от места, где она только что находилась, и не заметил, как тетка, возвращавшаяся от аббата Фортье, подошла к нему и, побледнев от гнева, схватила его за шиворот.

Пробужденный от прекрасных грез той электрической искрой, какая всегда пробегала по его телу, когда к нему прикасалась мадмуазель Анжелика, он обернулся, перевел глаза с разъяренного лица тетки на свою собственную руку и с ужасом увидел, что в руке этой зажата половина огромного ломтя хлеба, щедро намазанного свежим мелом и покрытого куском сыра.

Мадмуазель Анжелика испустила крик ярости, Питу – стон ужаса. Анжелика подняла крючковатую руку, Питу опустил голову; Анжелика вооружилась случившимся поблизости веником, Питу выронил бутерброд и, не тратя времени на объяснения, обратился в бегство.

Два сердца поняли друг друга и согласились в том, что между ними не может быть ничего общего.

Мадмуазель Анжелика вошла в дом и заперла дверь изнутри на два замка. Питу, которому скрип ключа в замочной скважине показался запоздалым ударом грома, припустился еще быстрее.

Сцена эта привела к последствиям, которых не могла предвидеть мадмуазель Анжелика и которых тем более не ждал Питу.

Глава 5.

ФЕРМЕР-ФИЛОСОФ

Питу мчался так, словно за ним гналось целое полчище чертей, и вмиг выбежал из города.

Обогнув угол кладбища, он едва не уткнулся носом в круп коня.

– О Боже! – произнес нежный голосок, хорошо знакомый Питу. – Куда вы так спешите, господин Анж! Вы такой страх на нас навели, что Малыш чуть не закусил удила.

– Ах, мадмуазель Катрин, – воскликнул Питу, отвечая не столько девушке, сколько собственным мыслям, – ах, мадмуазель Катрин, какое несчастье, Господи, какое несчастье!

– Иисусе! Вы меня пугаете, – сказала девушка, останавливая коня посреди дороги. – Что такое стряслось, господин Анж?

– Стряслось то, мадмуазель Катрин, – отвечал Питу, словно жалуясь на величайшую несправедливость, – что я не буду аббатом.

Однако мадмуазель Бийо встретила эту весть вовсе не так, как ожидал Питу; она покатилась со смеху.

– Вы не будете аббатом? – переспросила она.

– Нет, – отвечал Питу горестно, – выходит, что невозможно.

– Что ж! Значит, вы будете солдатом.

– Солдатом?

– Конечно. Стоит ли огорчаться из-за такого пустяка? Я-то уж было подумала, что у вас умерла тетушка.

– Ax! – сказал Питу с чувством. – Для меня она все равно что умерла: она выгнала меня из дому.

– Простите, – сказала Бийотова дочка с хохотом, – значит, вы даже не можете ее оплакать – а это бы вас так утешило.

И Катрин расхохоталась еще громче, снова изумив Питу.

– Но разве вы не слышали: она выгнала меня из дому! – воскликнул бывший школяр в отчаянии.

– И что с того! Тем лучше, – отвечала Катрин.

– Хорошо вам смеяться, мадмуазель Бийо; у вас, должно быть, очень веселый нрав, если чужие беды вас совсем не трогают.

– А кто вам сказал, что я вас не пожалею, господин Анж, если с вами приключится настоящая беда?

– Вы меня пожалеете, если со мной приключится настоящая беда? Но разве вы не знаете, что мне не на что жить?

– А я вам опять скажу: тем лучше.

– Но что же я буду есть? – спросил Питу. – Ведь должен человек что-то есть, а я и так всегда голоден.

– Выходит, вы не хотите работать, господин Анж?

– Работать? А кем? Господин Фортье и тетушка Анжелика тысячу раз твердили мне, что я ни на что не годен. О, если бы меня отдали в учение к плотнику или каретнику, вместо того, чтобы готовить меня в аббаты! Решительно, мадмуазель Катрин, решительно надо мной тяготеет проклятие!

И Питу в отчаянии всплеснул руками.

– Увы! – сочувственно сказала девушка, знавшая, как и все в округе, горестную историю Питу, – вы во многом правы, дорогой господин Анж, но… Отчего бы вам не сделать одну вещь?

– Какую? – воскликнул Питу, готовый уцепиться за совет мадмуазель Бийо, как утопающий за соломинку, – какую, скажите?

– У вас, кажется, есть покровитель?

– Да, господин доктор Жильбер.

– Вы, должно быть, дружили с его сыном, который тоже учился у аббата Фортье?

– Еще бы! Больше того, я несколько раз спасал его от взбучки.

– Так отчего бы вам не обратиться к его отцу? Он вас не оставит.

– Вот беда-то! Я бы непременно к нему обратился, если бы знал, где его искать; но, быть может, это известно вашему отцу, мадмуазель Бийо: он ведь арендует свою ферму у доктора Жильбера.

– Я знаю, что он наказал отцу пересылать одну часть арендной платы в Америку, а другую вносить на его счет одному парижскому нотариусу.

– Ох! – вздохнул Питу. – Америка – это так далеко.

– Неужели вы поедете в Америку? – спросила девушка, почти испуганная решимостью Питу.

– Я, мадмуазель Катрин? Что вы! Ни за что! Нет. Если бы мне было, где жить и что есть, я прекрасно чувствовал бы себя во Франции.

– Прекрасно! – повторила мадмуазель Бийо.

Анж потупился. Девушка замолчала. Молчание продлилось несколько минут.

Питу погрузился в мечтания, которые сильно удивили бы такого логичного человека, как аббат Фортье.

Поначалу смутные, мечтания эти внезапно засияли ярким светом, а затем затянулись некоей дымкой, из-под которой продолжали сверкать искры, чье происхождение таинственно, а источник неизвестен.

Меж тем Малыш тронулся С места, а Питу двинулся вперед рядом с Малышом, придерживая одной рукой корзины. Что до мадмуазель Катрин, погрузившейся в мечтания не менее глубокие, чем грезы Питу, она опустила поводья, не боясь, что скакун понесет. Тем более, что чудовища в окрестностях не водились, а Малыш мало напоминал коней Ипполита.

Наконец конь остановился, а вместе с ним машинально остановился и Питу. Перед ними были ворота фермы.

– Гляди-ка, к нам пришел Питу! – воскликнул мужчина могучего телосложения, горделиво восседавший верхом на коне, который в эту самую минуту пил воду из лужи.

– О Боже! Да, господин Бийо, это я самый и есть!

– У бедняги Питу новое горе! – сказала Катрин и спрыгнула с лошади, нимало не заботясь о том, что юбка ее, взмыв кверху, явила всему миру ее подвязки, – тетка выгнала его из дома.

– Чем же он так не угодил старой ханже?

– Пожалуй, тем, что я не силен в греческом, – отвечал Питу.

Этот фат еще хвастался! Ему следовало сказать: в латыни.

– Не силен в греческом, – сказал широкоплечий мужчина, – а на что тебе сдался этот греческий?

– Чтобы толковать Феокрита и читать «Илиаду».

– А какой тебе прок толковать Феокрита и читать «Илиаду»?

– Тогда я смогу стать аббатом.

– Ерунда! – сказал господин Бийо. – Разве я знаю греческий? Разве я знаю латынь? Разве я знаю французский? Разве я умею читать? И разве все это мешает мне сеять, жать и убирать хлеб в амбар?

– Да, но вы, господин Бийо, вы же не аббат, вы земледелец, agricola, как говорит Вергилий. О fortunatos nimium 9.

– И что же, по-твоему, земледелец, у которого имеются 60 арпанов земли под солнцем и тысяча-другая луидоров в тени, хуже долгополого? Отвечай немедленно, скверный служка!

– Мне всегда говорили, что быть аббатом – это самое лучшее, что есть на свете; правда, – добавил Питу, улыбнувшись самым пленительным образом, – я не всегда слушал то, что мне говорили.