Анж Питу - Дюма Александр. Страница 30

– И огонь, – добавил третий. – Берегитесь, старина, он жжется.

– Да, да, он жжется, – повторила устрашенная толпа.

– Ах вот как, парижане, – завопил фермер, – ах вот как! У вас есть кирки, а вы боитесь камней; у вас есть свинец, а вы боитесь железа, у вас есть порох, а вы боитесь огня! Трусливые парижане! Подлые парижане! Парижане, созданные, чтобы прозябать в рабстве! Тысяча дьяволов! Найдется здесь хоть один храбрый человек, который пойдет со мной и Питу на приступ королевской Бастилии?! Я – Бийо, фермер из Иль-де-Франс. За мной, вперед!

Отвага внушила Бийо самые возвышенные слова.

Толпа, трепеща от возбуждения, забурлила, закричала:

«На Бастилию! На Бастилию!»

Себастьен вцепился было в рукав Бийо, но тот мягко отстранил его.

– Дитя, – спросил он, – какое слово стоит последним в письме твоего отца?

– «Трудись», – отвечал Себастьен.

– В таком случае трудись здесь, а мы пойдем трудиться там. Только наш труд будет состоять в том, чтобы рушить и убивать.

Юноша ничего не ответил ни бросившемуся ему на шею Анжу Питу, ни фермеру; он стоял, закрыв лицо руками, а затем вдруг начал биться в таких сильных судорогах, что его пришлось унести в школьную больницу.

– На Бастилию! – крикнул Бийо.

– На Бастилию! – крикнул Питу.

– На Бастилию! – повторила толпа. И все двинулись в сторону Бастилии.

Глава 13.

КОРОЛЬ ТАК ДОБР, КОРОЛЕВА ТАК ДОБРА

Теперь, с позволения читателей, мы расскажем об основных политических событиях, свершившихся незадолго до описанных выше событий в жизни французского двора.

Те, кто хорошо знают историю этой эпохи, а также те, кого история как она есть пугает, могут пропустить эту главу и перейти к следующей, где вновь пойдет речь о приключениях Бийо и Питу; что же до этой главы, то она адресована лишь умам требовательным и пытливым.

Вот уже год или два как нечто неслыханное, неведомое, нечто, пришедшее из прошлого и устремляющееся в будущее, носилось в воздухе.

То была революция.

Вольтер, приподнявшись на мгновение со своего смертного одра, разглядел в окружавшей его тьме сверкание ее зари.

Подобно Христу, в чьем уме она родилась, революция призвана была свершить свой суд над живыми и мертвыми.

«Когда Анна Австрийская стала регентшей, – говорит кардинал де Рец, – у всех на устах было только одно:

«Королева так добра!»

Однажды врач г-жи де Помпадур, Кенуа, живший в ее доме, увидел входящего к маркизе Людовика XV: помимо почтения, некое другое чувство охватило его с такой силой, что он побледнел и задрожал – Что с вами? – спросила г-жа дю Оссе.

– Вот что, – отвечал Кенуа. – Всякий раз, как я вижу короля, я говорю себе: а ведь этот человек может отрубить мне голову!

– О! Не бойтесь, – отвечала г-жа дю Оссе. – Король так добр.

Из этих двух фраз «Король так добр!» и «Королева так добра!» – родилась французская революция.

После смерти Людовика XV Франция вздохнула полной грудью. Вместе с королем она освободилась от особ вроде маркизы де Помпадур и графини Дю Барри, равно как и от Оленьего парка.

Забавы Людовика XV обходились нации недешево – они стоили ей больше трех миллионов в год К счастью, на престол взошел король юный, нравственный, человеколюбивый, почти философ.

Король, который, подобно Жан-Жакову Эмилю, выучился ремеслу, вернее, даже целым трем.

Он был слесарем, часовщиком и механиком.

Ужаснувшись бездне, разверзшейся у его ног, король начал с того, что отказал просителям в каких бы то ни было милостях. Царедворцы содрогнулись. Утешало их лишь одно: отказывает им не король, а Тюрго; к тому же королева, быть может, еще не вступила в свои права и не имеет сегодня той власти, какую получит завтра.

Наконец, к 1777 году она получает эту долгожданную власть: королева становится матерью, король, уже показавший себя таким добрым королем и добрым супругом, будет отныне еще и добрым отцом.

Как отказать в чем-либо той, кто подарила Франции наследника престола?

Вдобавок, король еще и добрый брат; он, например, приносит Бомарше в жертву графу Прованскому, – а ведь король недолюбливает графа Прованского за излишнее педантство.

Но зато он обожает графа д'Артуа, являющего собой образец французского остроумия, изящества и благородства. Король так любит графа д'Артуа, что если королеве он еще может в чем-нибудь отказать, то стоит ей взять в союзники графа д'Артуа, как у короля недостает сил противиться.

Таким образом, страной правят любезнейшие особы. Господин де Калон, один из самых обходительных людей во всем свете, – генеральный контролер финансов; это он сказал королеве: «Сударыня, если это возможно, это уже сделано; если это невозможно, это будет сделано».

С того дня, как об этом прелестном афоризме узнали в салонах Парижа и Версаля, красная книга королевских расходов после долгого перерыва вновь стала пополняться новыми записями.

Королева покупает Сен-Клу.

Король покупает Рамбуйе.

Фавориток заводит не король, а королева: г-жа Диана де Полиньяк и г-жа Жюль де Полиньяк обходятся Франции так же дорого, как Помпадур и Дю Барри.

Королева так добра!

Выдвигается идея уменьшить слишком большие жалованья. Иные люди принимают новшество покорно. Но один из завсегдатаев королевского дворца решительно не желает сдаваться; это г-н де Куаньи; он встречает короля в коридоре и с глазу на глаз закатывает ему скандал. Король убегает, а вечером рассказывает со смехом:

– По правде говоря, если бы я не уступил, Куаньи, боюсь, поколотил бы меня. Король так добр.

Да и вообще судьбы королевства часто зависят от безделицы – например, от шпоры пажа.

Людовик XV умирает; кто займет место господина д'Эгийона?

Король Людовик XVI предлагает Машо. Машо – один из министров, способных поддержать уже покачнувшийся трон. Тетки короля принимают сторону г-на де Морепа, – ведь он так забавен и сочиняет такие прелестные песенки. Он насочинял их в Поншартрене столько, что хватило на три тома, которые он назвал своими мемуарами.

Все это похоже на скачки. Кто придет первым: король с королевой в Арнувиль или королевские тетки в Поншартрен?

У короля в руках власть, значит, у него есть шансы на победу. Не теряя времени, он пишет:

«Немедленно приезжайте в Париж. Я жду вас».

Он кладет депешу в конверт и выводит на нем:

«Графу де Машо, в Арнувиле».

Призванному по такому случаю пажу вручают послание короля и велят скакать во весь опор.

Теперь, когда паж уже в пути, король может принять своих теток.

Тетки – те самые, которых отец звал такими истинно аристократическими именами, как Тряпка, Ворона и Пустомеля, ждут за дверью, противоположной той, в которую должен выйти паж.

Раз паж вышел, они могут войти.

Они входят и просят короля за г-на де Морепа; главное для короля – выиграть время; он не хочет отказывать своим теткам. Король так добр.

Он даст свое согласие, когда паж будет уже далеко и его нельзя будет вернуть.

Он спорит с тетками, то и дело поглядывая на стенные часы: получаса хватит, а часы у него точные, он сам их выверяет.

Сдается он через двадцать минут.

– Пусть пажа вернут, – говорит он, – а там посмотрим.

Тетки счастливы; пусть слуги седлают коня, пусть загонят коня, двух коней, десять коней, лишь бы перехватить пажа.

Не стоит беспокоиться, лошадей загонять не придется.

Спускаясь с лестницы, паж зацепился за ступеньку и сломал шпору. А как скакать во весь опор без шпоры?

Вдобавок, шевалье д'Абзак, командующий королевской конюшней, подвергает досмотру всех курьеров и не выпустит ни одного из них в виде, порочащем честь главной конюшни королевства.

Поэтому шпор непременно должно быть две.

Отсюда следует, что, вместо того чтобы перехватывать пажа на дороге в Арнувиль, его перехватывают у ворот дворца.

Он уже сидит в седле и выглядит безукоризненно.