Царица Сладострастия - Дюма Александр. Страница 40

— Я надел сутану священника, чтобы попасть туда, куда меня не пустили бы в холщовой блузе, ваше высочество. Отец и мать считали меня безумцем, но если бы я не стал аббатом Альберони, если бы, вместо того чтобы прививать груши, не научился изобретать соусы, сегодня я бы не мог склониться к ногам вашего королевского высочества, поблагодарить вас за доброту и попросить в дальнейшем не лишать меня ваших милостей. Вот что такое умение!

— Вы правы, аббат, все это справедливо, но я хотела бы знать, чтобы в дальнейшем оказывать вам услуги, кем вы собираетесь стать в будущем.

— Увы, ваше высочество! Первым министром, и никем иным, — со смиренным и покорным видом ответил он.

— Первым министром моего сына?

— О нет, ваше высочество! Более могущественного властелина — императора, короля Франции или короля Испании — пока не знаю.

— А, вы еще не выбрали! Понимаю. Но не находите ли вы, что скачок с места каноника на столь высокий пост слишком велик? Разве не нужно пройти целый ряд ступеней, чтобы добиться такого положения? И какую из них вы желаете преодолеть в данную минуту?

— О госпожа герцогиня! Самую трудную, поскольку она первая.

— Вам нужна помощь? Хорошо, обещаю вам поговорить с герцогом.

— С герцогом Пармским? — оживившись, спросил он.

— А! Так речь идет о герцоге Пармском?.. Здесь мое влияние будет не столь ощутимым. Но я все же попробую.

Герцогиня очень смеялась, говоря ему это, и пройдоха понял, что он может решиться на смелый шаг.

— Место каноника у его светлости — вполне достойный, но ничтожный пост, ваше высочество; можно зарабатывать на жизнь ничего не делая, если не считать нескольких очень приятных и легких обязанностей: отслужишь вечерний молебен с единственным певчим или мессу для трех старух с их болонками, и можно тихо отправляться в свой рай под завистливыми взглядами соседей, которым каждую неделю без особого труда устраиваешь великолепный обед. Завидное местечко для любого аббата, за исключением…

— … за исключением будущего первого министра. Так что же дальше?

— А дальше вот что: поскольку ваше высочество соизволили столь быстро все понять, вы, наверно, уже поняли, что мне не терпится выбраться из такого состояния.

— Я вас прекрасно поняла.

— У меня две цели, госпожа герцогиня. Первая — стать первым министром, что случится непременно; вторая — с этого надо бы и начать — проехать по улицам Пармы в карете его преосвященства епископа.

— Так вы хотите, чтобы я попросила его преосвященство посадить вас в карету рядом с собой и провезти по улицам Пармы? Не могу вам обещать, что получу его согласие, ведь для такой прогулки должен быть разумный повод.

— Но я найду его, если госпожа герцогиня окажет мне величайшую милость и выслушает до конца. Место капеллана в резиденции его преосвященства свободно; если мне удастся получить его, то первая ступень будет преодолена и я окажусь в роли первого министра.

— Если бы я была герцогиней Пармской, я дала бы вам это место; но герцогиня Савойская может лишь пообещать, что завтра же попросит об этом. Что она и сделает. Надеюсь, его преосвященство епископ Пармский не откажет мне, он умен, и ему должен понравиться такой человек, как вы, также не лишенный ума, я уверена в этом. Вы, аббат, станете капелланом.

— Да услышит и благословит вас Всевышний, госпожа герцогиня! Вы положили начало блестящей карьере и не раскаетесь в этом.

Свои слова он сопровождал тысячами гримас и ужимок, так что все присутствующие умирали со смеху, а ее высочество в особенности. Она пришла в полный восторг, заставила повторить эти трюки и до слез смеялась, воображая, каково будет ближайшее окружение этого человека и как он будет управлять страной, если станет первым министром. Вспоминала ли она впоследствии нашу прогулку, когда аббат и в самом деле стал им? Мне не раз хотелось спросить ее об этом.

Госпожа герцогиня велела написать епископу Пармы; он предоставил место капеллана аббату, после чего и началось возвышение Альберони.

Перед отъездом аббат пришел проститься с герцогиней, с моей свекровью и со мной. Он присылал нам из Пармы великолепное варенье до тех пор, пока не покинул Италию. Я всегда удивлялась, что человек, умевший быть таким благодарным, смог достичь столь высокого положения. Обычно главным условием продвижения бывает неблагодарность к тем, кто оказал вам услугу.

III

Мне кажется, что я довольно долго рассказывала о делах других. Пора вернуться к тому, что происходило со мной, и ввести вас в курс событий. Я была свидетелем всего, о чем писала выше. Повидала и многое другое, но мне приятно вспомнить о том, что я испытала сама, поделиться моими сердечными тайнами, и я с наслаждением доверяю все это бумаге, этому безобидному и верному другу, который не бранится, не упрекает меня, принимает все как есть и не предаст меня — по крайней мере, при моей жизни. А если после моей смерти такое и случится, я уже не узнаю об этом; будущее меня мало волнует — я в него просто не верю.

Но, может быть, эти строки попадут в руки доброжелательного человека, чья тонкая душа сумеет понять, зачем я их написала, оценит чувства и мысли бедной женщины, чьи ошибки не принесли зла никому, кроме нее самой. Мне приятно думать об этом и очень хотелось бы увидеть того далекого друга, кто будет дарован мне Небом; я заранее благословляю его и говорю: спасибо вам за то, что вы поможете другим лучше понять меня, объясните будущим векам, что Царица Сладострастия не была ни честолюбивой, ни алчной; она была чувствительна, а порой была несчастна, что бы о ней ни думали; и если бы Бог наделил графа ди Верруа таким же сердцем, как у нее, эта пара могла бы служить образцом для всех супругов на свете, — я уже не раз говорила это и могу повторить опять.

Нет нужды рассказывать, каким огромным и полным было наше счастье после пребывания на вилле. Госпожа ди Верруа закрыла на все глаза, притворяясь, что ничего не замечает, и теперь не входила ни к сыну, ни ко мне без предупреждения.

Что касается аббата делла Скалья, то он отсутствовал, в очередной раз уехав по какому-то поручению герцогини, очень его уважавшей и доверявшей ему многие тайны. Мы с мужем жили тихо и спокойно, старались не выдавать своих нежных чувств и на людях вели себя так же, как прежде. Это было труднее всего.

Свекровь теперь реже встречалась с сыном, была подчеркнуто холодна и строга, надеясь, видимо, таким образом вернуть его и заставить прийти к ней с повинной. Когда меня не было рядом, он действительно начинал дрожать, но стоило мне появиться, встретиться с ним взглядом, как он вновь обретал мужество и надежду. Мы везде бывали вместе, часто ездили на нашу виллу, поднимались в спальню, украшенную венгерским кружевом, без конца вспоминали первые минуты счастья, полагая, что оно продлится вечно. Вполне естественное событие, обычно переполняющее радостью семейный очаг, а для нас означающее открытое признание наших возобновившихся, или скорее начавшихся, брачных отношений, лишь затруднило вдвойне и без того сложное положение, в котором мы находились.

Надо было открыться г-же ди Верруа. Мы вовсе не собирались делать тайну из того, что у нас должен был родиться малыш, ведь этот ребенок был плодом нашей любви, и мы радовались, что он появится на свет, но нужно5 было, чтобы и свекровь восприняла его как благословение свыше, как Божий дар всем нам, а я была не совсем уверена, что она согласится с этим.

Сколько было возможно, мы скрывали эту новость. Даже согрешившая девица не принимает столь тщательных предосторожностей. Но мое плохое самочувствие выдало меня. Госпожа ди Верруа обо всем догадалась по моей бледности и постоянным моим недомоганиям. Каждый раз, когда она смотрела на меня, я заливалась краской. Мой супруг краснел еще больше, отворачивался и уходил, опасаясь объяснений. Я тут же следовала за ним, испытывая не меньший страх.

Однажды, когда я была уже готова удалиться к себе, г-жа ди Верруа окликнула меня. Я не осмелилась идти дальше, поняла, что надо вернуться и что пришло время разоблачения. Свекровь снова позвала меня, я повиновалась и подошла. Она окинула меня полным ненависти колючим взглядом и без всякого предисловия спросила: