Две королевы - Дюма Александр. Страница 55

— Этот карлик всегда с вами, ваше величество?

— Всегда!

— Будьте осторожны! У королевы Марии Терезы, вашей августейшей тетки, произошла некрасивая история с карликом.

— Королева Мария Тереза, сударыня, святая женщина!

— Этой святости никто не оспаривает. Ее величества никогда и ничто не коснулось, даже клевета. Однако молодой королеве не стоит долго смотреть на таких уродцев. Мария Тереза привезла из Испании одного карлика; она любила его и постоянно держала при себе; этот карлик был мавр. И она родила мавританку, которую я видела в Море, в лесу Фонтенбло; ее содержат в этом монастыре как монахиню и выплачивают ей солидное содержание.

— Со мной такого не случится, — вздохнув, заметила Мария Луиза.

Госпожа де Суасон затронула опасную тему, но она не хотела упускать удобный случай и решила идти до конца, несмотря на присутствие карлика, который казался ей злым псом, готовым защищать свою хозяйку. У графини была лишь одна цель — завоевать полное доверие королевы, а для этого надо было прочитать ее мысли, посочувствовать ее боли, но, чтобы пожалеть королеву, сначала следовало хорошо изучить ее.

— О да, — сказала графиня, — ведь у вашего величества нет детей.

— Да, сударыня, у меня нет детей, и это несчастье моей жизни.

— В вашем возрасте, сударыня, как и в возрасте короля, разве можно отчаиваться?

— Когда супруг — последний представитель великой и славной династии, основной долг королевы — подарить ему наследников. Если же Бог отказывает ей в этом, она не нужна в этом мире, и ей следует исчезнуть: смерть была бы для нее благодеянием.

— Смерть в двадцать пять лет! У вашего величества грустные мысли.

— Могут ли они быть веселыми в этой стране и в этом дворце? Вы не знаете испанского двора. Молодость, радость, надежды быстро увядают здесь. Скука — главный повелитель в Испании, которую так превозносят. И если испанская королева не стала матерью, ей остается только сделаться богомолкой: Бог или материнство — третьего не дано.

— Возможно, и дано, — заметила г-жа де Суасон с улыбкой.

— Что же это?

— В Испании нет недостатка в красивых и элегантных кавалерах, рыцарственных и блестящих сеньорах, а любовная интрига…

— Сударыня, — перебила ее Мария Луиза, — вы, как видно, не знаете ни меня, ни Испании. Так остановимся на этом, прошу вас; советую вам получше изучить наши обычаи, если дорожите тем, как вас здесь принимают.

Госпожа де Суасон не ожидала подобного ответа. Она поняла, что пошла по ложному пути и слишком рано предприняла атаку на сердце, защищенное абсолютной невинностью, а может быть, и настоящей страстью. Однако эти два состояния, с точки зрения графини, не могли существовать одновременно. Госпожа де Суасон неспособна была понять возвышенные и целомудренные чувства, которые питали друг к другу королева и де Асторга, и, хотя слышала об этом, поверить в них не могла. Она считала, что герцог — ловкий соблазнитель, а королева — одна из тех осведомленных Агнес, которые охотно грешат, якобы не понимая, что они делают.

Эта любовь способствовала осуществлению планов Австрии. Если бы королева была менее добродетельной, она, возможно, не умерла бы столь молодой; по крайней мере, таково мое убеждение, и его разделяют все, кому известны интриги при испанском дворе.

Госпожа де Суасон очень быстро нашла выход и ловко повернула разговор на другую тему, вспомнила о Франции, о дофине, о желании г-жи Генриетты, зародившемся в те времена, когда и дофин, и Мария Луиза были еще детьми, поженить их в будущем, и заметила при этом, что было бы намного лучше, если бы король осуществил этот семейный замысел.

— Подобный союз был бы намного удачнее. Супруга дофина, несмотря на ее замечательные достоинства, не знает Франции так, как принцесса из славного рода Бурбонов, родившаяся у нас; я говорю «у нас», ваше величество, потому что стала настоящей француженкой; у меня нет иной родины, кроме той. где я провела свои лучшие дни. Франция — единственная страна, которую я люблю, единственная, о которой я буду тосковать всю жизнь! О Франция! Франция! Тот, кто покинул ее, сударыня, никогда не утешится.

Вместо ответа, королева обратила глаза к Небу: они были залиты слезами. Однако, с тех пор как она полюбила герцога де Асторга, у нее появилась привязанность к Испании. Страсть к герцогу, безраздельно овладевшая ее сердцем, помогла ей забыть о своих сожалениях и обрести родину в отечестве обожаемого ею человека. И только слова, прозвучавшие из уст подобной ей изгнанницы, заставили королеву вспомнить о Франции, и снова перед ее глазами промелькнули картинки детства, и снова она задумалась о своей первой любви.

На одну секунду перед мысленным взором королевы предстали прекрасные уголки, которые ей никогда больше не суждено было увидеть. Она вспомнила отца, сестер, своего юного брата и дофина, который так быстро бросил ее, потому что не нашел в себе мужества сдержать данное ей слово, и сердце ее дрогнуло от этих воспоминаний.

— О сударыня, — воскликнула она, — вы еще можете туда вернуться, а я уже никогда не увижу Францию!

— Нет, ваше величество, я туда не вернусь; меня, так же как и вас, выслали из страны; нам обеим придется терпеть жизнь в изгнании: вам — на троне, мне — в тех условиях, которым многие завидуют, хотя плохо их себе представляют. О, как же я несчастна!

И графиня заплакала! Карлик широко раскрыл глаза, не зная, как понимать этот странный разговор. У него уже тоже возник вопрос, не ошибся ли он насчет такой чувствительной женщины. Но случайного слова, сорвавшегося с ее языка, одного взгляда, вспыхнувшего как молния, было достаточно, чтобы к Наде вернулись прежние сомнения.

— Людовик Четырнадцатый — неблагодарный человек, он все забывает; но я ничего не забываю.

В этих нескольких словах сквозила ненависть. И если бы король Франции видел в этот миг мать принца Евгения, он, наверное, скорее нашел бы объяснение неприязни, которую тот питал к нему с малолетства.

Однако лед растаял, и в дальнейшем между королевой и г-жой де Суасон возникла какая-то странная близость. В тот день они провели вместе более двух часов, и Мария Луиза была опутана тысячью нитей, которых не избежала бы и более искушенная женщина, нежели она. Графиня играла роль то доброй матери, то нежной подруги, то преданной сестры, то верной подданной, то терзаемой скорбью супруги. Но прежде всего она выказывала ум и величайшую проницательность, а знание человеческой натуры преподносила как итог своего горького жизненного опыта.

Она сумела подольститься к королеве через ее сердце, на сей раз не допустив ошибки, грубого вмешательства в дела любви, являвшейся для Марии Луизы святыней. Последние слова, которые при расставании произнесла г-жа де Суасон, были:

— Мне кажется, что, беседуя с вашим величеством, я снова вижу и слышу вашу незабвенную матушку: вы все больше и больше напоминаете мне ее.

Когда вернулся король, со всех сторон ему только и повторяли имя графини. Министры, поощряемые г-ном фон Мансфельдом, превозносили г-жу де Суасон как лицо, пользующееся особым доверием императора, чьей армией командовал ее сын. Королева уверяла его, что графиня — самая замечательная и самая любезная из женщин. А Нада добавил: если сказанное не соответствуют действительности — значит, эта женщина самая страшная злодейка на свете.

Герцогиня де Альбукерке восхищалась ее совершенным знанием придворных обычаев многих стран и великолепным тактом, с которым она отдавала должное каждому из них.

Один только герцог де Асторга хранил молчание. Он не смог одолеть в себе естественную потребность отстраниться от этой чужеземки, напомнившей королеве страну ее детства, над которой одержала верх его любовь. С ревностью относясь к тоске Марии Луизы, он хотел подарить ей новую родину, достаточно прекрасную, чтобы она забыла о прежней и никогда не вспоминала о ней.

В отпет на все эти похвалы Карл II заявил, что он еще встретится с г-жой де Суасон и что он собирается на несколько дней увезти королеву в Эскориал и дать девятидневный молитвенный обет, чтобы Бог послал ему детей, а пока он с королевой будет находиться там, племянница Мазарини сможет представиться придворным с большей легкостью, чем в Мадриде, где их величества не настолько свободны.