Две королевы - Дюма Александр. Страница 6

— Господа, — в гневе вскричал Филипп Орлеанский, — у меня появился наставник! Карету мне… Я уезжаю.

Но он не уехал, ибо слишком любил участвовать в сражениях, а принялся отчаянно браниться. И многие годы спустя он не мог вспоминать об этом хладнокровно.

Принц Евгений и Виктор Амедей поднялись на Супергу, чтобы осмотреть окрестности, сам город и войска. Оглядев все орлиным взглядом, принц Савойский заметил какие-то непонятные передвижения противника и тут же сказал:

— Дорогой кузен, считайте, что эти люди наполовину уже разбиты.

Сражение началось почти сразу же и было страшным, противники дрались с беспримерным ожесточением; но на этот раз судьба улыбнулась Виктору Амедею — никогда прежде он не одерживал столь полной победы.

Маршал де Марсен был убит, герцог Орлеанский довольно серьезно ранен, армии пришлось спасаться бегством и отступить к Пинероло. А что представляет собой наше отступление, когда к нему примешивается паника, вы можете себе представить.

В качестве трофеев победители брали все, что бросили побежденные: пушки, зарядные ящики, палатки, деньги, скот, не считая бесчисленных пленных. Солдаты Виктора Амедея с восторгом осматривали поле сражения, а еще больше радовались, набивая карманы добычей, поскольку противник оставил здесь настоящие сокровища: дорогую посуду и драгоценности.

Возвращение принцев в Турин вызвало настоящее ликование: толпы людей, окружив их, мешали им продвигаться вперед, люди целовали даже гривы коней победителей.

В церкви святого Иоанна отслужили «Те Deum» note 2, и ее своды огласились радостными и восторженными криками.

Маркизе ди Сан Себастьяно оказывали почести не только вельможи, но и простые люди, а десятка два озорников попытались понести ее на руках как победительницу. Но у нее хватило скромности отказаться от этого и заявить, что сражение выиграла вовсе не она.

Вечером герцог Савойский привел в ее покои своего отважного кузена, и они отужинали вместе. Принц Евгений почти не разговаривал, вел себя очень сдержанно, а на следующий день, когда его королевское высочество захотел узнать причину этого, ответил:

— Мне больше нравилась госпожа ди Верруа, она не скрывала, что является вашей любовницей, и с ней можно было шутить. А эта дама строит из себя недотрогу, но, на мой взгляд, она хитрая бестия. Остерегайтесь ее, дорогой кузен! Я наблюдал, как вела себя на первых порах госпожа де Ментенон: у нее были те же повадки.

Предвидение оправдалось. Принц Евгений вспомнил о нем во время недавних событий и написал мне об этом. Тем не менее победа и снятие осады стали для маркизы звездным часом: из-за отсутствия герцогинь она оказалась первой дамой в государстве, ей были оказаны величайшие почести, она наслаждалась ими, и впоследствии ей было нелегко спуститься с таких высот.

Виктор Амедей пожелал увековечить память об этом прекрасном дне, бесспорно самом прекрасном за все время его правления. Он учредил ежегодные торжества по случаю победы, приурочив их ко дню Рождества Богоматери, а трофеи, добытые у врага, использовал для строительства великолепного сооружения на холме Суперга, на том самом месте, где вместе с принцем Евгением он принял окончательный план битвы. Герцог приказал построить храм, своего рода савойскую церковь Сен-Дени, где хотел упокоиться сам и устроить усыпальницу для своих преемников; он поселил поблизости священников и монахов, чтобы они служили мессу и молились о спасении Савойи. Постройка потребовала немыслимых средств — оно и понятно, ведь на холме не было источников, и всю воду, необходимую здесь для жизни, приходилось привозить на спинах мулов. Камни и мрамор также доставляли из отдаленных карьеров. Затраты оказались огромными, но, как уверяют, храм получился великолепный и в Европе нет сооружения красивее.

К великой радости итальянцев, французы вынуждены были покинуть Италию, чему они тоже радовались. Они проклинали эту страну, испокон веков несущую гибель французскому оружию. Очевидно, Всевышнему не угодно, чтобы мы там обосновались: две похожие жемчужины — это слишком много для одной короны.

В армии принца Евгения находились два француза-перебежчика, имена которых нашумели на весь свет; особенно отличился один из них — граф де Бонневаль.

Побывав на службе у всех держав, оказавшись изгнанным из всех стран, в том числе из своей, куда он не мог вернуться под угрозой смертного приговора, граф задумал стать пашой и отправился в Турцию, где сейчас занимает видное положение и где о нем много говорят.

Это был человек исключительной храбрости — даже принц Евгений восхищался им и рассказывал о Бонневале своим друзьям, да и мне писал о нем много раз. Граф отличался умом в той же степени, что и отвагой, но, увы, был немного мошенником и немного вором: за то, что он растратил королевские деньги, предназначенные его полку, его изображение подвергли на Гревской площади казни через повешение; но графа это вовсе не взволновало, он посмеялся над этой церемонией от всей души, вовсе не отрицая, что поправлял свое финансовое положение за счет тех, кто не мог сравняться с ним в изобретательности.

Другим французом, кому принц Евгений оказал гостеприимство, чтобы «насолить», как он говорил, королю Франции, был дослужившийся до чина генерал-лейтенанта г-н де Лангаллери, милый и остроумный человек с необыкновенно странным характером. Все безумства мира населяли его воображение, и он осуществлял их одно за другим.

Прежде всего он покинул армию императора, чтобы поступить на службу к царю, что не принесло ему большего удовлетворения. Тогда он отправился в Голландию, поселился в Амстердаме, не найдя ничего лучшего, как обратиться в протестантство и ходить на здешние проповеди. Он, представьте себе, заставлял таким образом оказывать ему благотворительность, ибо в кармане у него не осталось ни су.

Прекратив опустошать кошельки, он сговорился с другим авантюристом, который себя именовал графом де Линанжем и выдавал за морского офицера, состоящего на службе в королевском флоте. Вместе они нанялись на какой-то корабль, кажется корсарский, с тем чтобы, командуя им, отправиться неизвестно куда и, действуя один с суши, другой с моря, установить там республику и новую религию. Но они плохо обезопасили себя, попались агентам, посланным в погоню за ними, и император велел их просто-напросто повесить без всякого суда. (Я познакомилась с этим Лангаллери в Турине, куда он однажды приезжал.) Герцог перенес театр военных действий в окрестности Милана, где его ожидала очередная победа. Удача повернулась к нему. Было решено начать кампанию в Провансе и в Дофине. Принц Евгений и Виктор Амедей вошли туда, затем осадили Тулон. Однако им пришлось снять осаду, а на следующий год то же самое произошло в Бриансоне — оттуда они даже выбрались с трудом.

— Во Францию легко войти, — говорил Евгений, — однако оттуда трудно выйти.

Война продолжалась, но как-то вяло. Шли негласные переговоры. Людовик XIV несколько раз пытался оторвать Виктора Амедея от Лиги, но тот неизменно отказывался вести переговоры без участия союзников, ибо надеялся добиться лучших условий мирного договора, если будет диктовать их вместе с ними, что и случилось. Интриги опутали все и вся, несколько проектов были заново пересмотрены и отвергнуты; Англия, и в первую очередь королева Анна, поддерживала герцога Савойского и хотела передать ему Сицилию вместе с титулом короля, которого он жаждал больше всего. По поводу передачи ему королевства на севере Италии возникли разногласия: Людовик хотел этого, Англия — нет, и она победила. Сначала по Утрехтскому, затем по Раштадтскому договору это королевство, предмет давних желаний герцога, все же было передано ему. Виктор Амедей добился к тому же больших преимуществ: взамен потерянных крепостей были получены другие, не считая всякого рода иных уступок; никогда в жизни он не был так доволен.

— Что ж! — говорил он. — От Турина до Палермо далеко, но кто знает, если запастись терпением, то со временем Савойский дом возвысится до такой степени, что мы будем ездить в Палермо по своим владениям. Италия — это артишок, который нужно съедать по листочку.