Графиня де Монсоро. Том 2 - Дюма Александр. Страница 24

– У господина герцога Анжуйского? – повернулся граф к Шико. – Значит, принц не мертв?

– Гм! – хмыкнул гасконец. – По-моему, он сейчас все равно что покойник.

Главный ловчий теперь окончательно запутался, он все больше убеждался в том, что герцог Анжуйский не выходил из Лувра.

Кое-какие слухи, донесшиеся до него, и замеченная им беготня слуг укрепляли его в этом предположении.

Не зная истинных причин отсутствия принца на церемонии, Монсоро был до крайности удивлен, что в столь решительный момент герцога не оказалось на месте.

Король и на самом деле отправился к герцогу Анжуйскому. Главный ловчий, несмотря на свое горячее желание узнать, что случилось с принцем, не мог проникнуть в его покои и был вынужден ждать вестей в коридоре.

Мы уже говорили, что четыре миньона смогли присутствовать на заседании, потому что их сменили швейцарцы, но как только заседание кончилось, они тотчас же возвратились на свой пост: сторожить принца было невеселым занятием, однако желание досадить его высочеству, сообщив ему о триумфе короля, одержало верх. Шомберг и д'Эпернон расположились в передней, Можирон и Келюс – в спальне его высочества.

Франсуа испытывал смертельную скуку, ту страшную тоску, которая усиливается тревогой, но, надо сказать прямо, беседа этих господ отнюдь не содействовала тому, чтобы развеселить его.

– Знаешь, – бросал Келюс Можирону из одного конца комнаты в другой, словно принца тут и не было, – знаешь, Можирон, я всего лишь час тому назад начал ценить нашего друга Валуа; он действительно великий политик.

– Объясни, что ты этим хочешь сказать, – отвечал Можирон, удобно усаживаясь в кресле.

– Король во всеуслышание объявил о заговоре, значит, до сих пор он скрывал, что знает о нем, а раз скрывал – значит, боялся его; и если теперь говорит о нем во всеуслышание, следовательно, не боится больше.

– Весьма логично, – ответствовал Можирон.

– А раз больше не боится, он накажет заговорщиков. Ты ведь знаешь Валуа: он, конечно, сияет множеством добродетелей, но в том месте, где должно находиться милосердие, это сияние омрачено темным пятном.

– Согласен.

– Итак, он накажет вышеупомянутых заговорщиков. Над ними будет организован судебный процесс; а если будет процесс, мы сможем без всяких хлопот насладиться новой постановкой спектакля «Амбуазское дело».

– Прекрасное будет представление, черт возьми!

– Конечно, и для нас будут заранее оставлены места, если только…

– Ну, что «если только»?

– Если только.., такое тоже возможно.., если только не откажутся от судебного разбирательства ввиду положения, которое занимают обвиняемые, и не уладят все это при закрытых дверях, как говорится.

– Я стою за последнее, – сказал Можирон, – семейные дела чаще всего так и решаются, а этот заговор – самое настоящее семейное дело.

Орильи с тревогой посмотрел на принца.

– Одно я знаю, – продолжал Можирон, – по правде сказать, на месте короля я не стал бы щадить знатные головы. Они виноваты вдвое больше других, позволив себе принять участие в заговоре; эти господа полагают, что им любой заговор дозволен. Вот я и пустил бы кровь одному из них или парочке, одному-то уж обязательно, это определенно; а потом утопил бы всю мелюзгу. Сена достаточно глубока возле Нельского замка, и на месте короля, я, клянусь честью, не удержался бы от соблазна.

– Для такого случая, – сказал Келюс, – было бы недурно, по-моему, возродить знаменитую казнь в мешке.

– А что это такое? – поинтересовался Можирон.

– Королевская выдумка, которая относится к тысяча триста пятидесятому году или около того. Вот в чем она состоит: человека засовывают в мешок вместе с парой-другой кошек, мешок завязывают, а потом бросают в воду. Кошки не выносят сырости и, лишь только очутятся в Сене, тотчас же начинают вымещать на человеке свою беду; тогда в мешке происходят разные штуки, которые, к сожалению, увидеть невозможно.

– Да ты просто кладезь премудрости, Келюс, – воскликнул Можирон, – беседовать с тобою одно наслаждение.

– Этот способ к главарям можно было бы не применять: главари всегда имеют право требовать себе привилегию быть обезглавленными в публичном месте или убитыми где-нибудь в укромном уголке. Но для мелюзги, как ты выразился, а под мелюзгой я понимаю фаворитов, оруженосцев, мажордомов, лютнистов…

– Господа, – пролепетал Орильи, весь белый от ужаса.

– Не отвечай им, Орильи, – сказал Франсуа, – все это не может относиться ко мне, а следовательно, и к моим людям: во Франции не потешаются над принцами крови.

– Нет, разумеется, с ними обращаются по-серьезному: отрубают им головы. Людовик Одиннадцатый не отказывал себе в этом, он – великий король! Свидетель тому господин де Немур.

На этом месте диалога миньонов в передней послышался шум, дверь распахнулась, и на пороге комнаты появился король.

Франсуа вскочил с кресла.

– Государь, – воскликнул он, – я взываю к вашему правосудию: ваши люди недостойно обходятся со мною. Но Генрих, казалось, не видел и не слышал принца.

– Здравствуй, Келюс, – сказал он, целуя своего фаворита в обе щеки, – здравствуй, дитя мое, ты прекрасно выглядишь, просто сердце радуется; а ты, мой бедный Можирон, как у тебя дела?

– Погибаю от скуки, – ответил Можирон. – Когда я взялся сторожить вашего брата, государь, я думал, он гораздо занимательнее. Фи! Скучнейший принц. Что, он и в самом деле сын вашего отца и вашей матушки?

– Вы слышите, государь, – сказал Франсуа, – неужели это по вашей королевской воле наносят подобные оскорбления вашему брату?

– Замолчите, сударь, – сказал Генрих, даже не повернувшись к нему, – я не люблю, когда мои узники жалуются.

– Узник да, если вам так угодно, но от этого я не перестаю быть вашим…

– То, на что вы ссылаетесь, как раз и губит вас в моих глазах. Когда виновный – мой брат, он виновен вдвойне.

– Но если он не виновен?

– Он виновен.

– В каком же преступлении?

– В том, что он мне не понравился, сударь.

– Государь, – сказал оскорбленный Франсуа, – разве ваши семейные ссоры нуждаются в свидетелях?