Графиня Солсбери - Дюма Александр. Страница 10

— Но разве нам не грозит опасность столкнуться с кем-нибудь из бретонских, нормандских, пикардийских, испанских или генуэзских пиратов, рыщущих вдоль берегов Фландрии, получая деньги от короля Филиппа? Неужто вы считаете, что Гуго Кьере, Никола Бегюше или Барбавера будут обходиться с нами лучше, нежели мессир Ги Фландрский, dukere Хэллоуина или Иоанн Родосский? — спросил Уолтер (ему не хотелось попасть в лапы гарнизона Кадсана).

— Вот именно! Пираты больше гоняются за товарами, чем за купцами, им скорее нужна шерсть, а не сами бараны. В случае встречи с ними, мы отдадим им наш груз, и дело с концом.

— Значит, в порту Хариджа вас ждет принадлежащий вам торговый корабль?

— Нет, к сожалению. У меня всего лишь маленькая галера, ничуть не больше баржи; я нанял ее, уезжая из Фландрии; в ее трюме может поместиться только триста мешков с шерстью. Знай я, что так легко и по такой дешевой цене найду товар, нанял бы судно побольше.

— Но я знаю, что король Эдуард наложил эмбарго на английскую шерсть, — удивился Уолтер, — и под угрозой весьма суровых наказаний запретил вывозить из королевства.

— Пустяки! Этот запрет лишь усилил торговлю. Поэтому я, едва узнав о том, что Якоб хочет направить посла к королю Эдуарду, и попросил послать меня, ибо смекнул: англичане будут думать, что в качестве посланца славных городов Фландрии мне больше придется заниматься политикой, нежели торговлей, а следовательно, мне будет легче совершить выгодную сделку. И я не ошибся, ведь если мы благополучно доберемся до Гента, то поездка моя окажется очень выгодной.

— Но если бы король Эдуард, вместо того чтобы отправлять посла на прямые переговоры с Якобом ван Артеведде, немедленно, по вашей просьбе, снял запрет на вывоз шерсти, то мне кажется, сделка ваша была бы менее выгодной, поскольку, я полагаю, свои закупки вы сделали до приезда в Лондон, а значит, сговариваясь о покупке запрещенного товара, должны были бы платить за него дороже.

— Сразу видно, юный мой собрат, что вы больше занимаетесь делами рыцарскими, нежели торговыми, — с улыбкой ответил Гергард Дени, — и, сдается, что, окажись вы на моем месте, вас сильно затруднила бы подобная безделица.

— Признаю, что ваше замечание справедливо, хотя все-таки жажду знать, как вы поступили бы в этом случае?

— Я помедлил бы с оповещением о снятии запрета и поспешил бы с продажей шерсти. А так как в моих руках были бы и королевский указ, и шерсть, то я держал бы свой бумажник закрытым, а мои мешки открытыми, но это продолжалось бы недолго, — со вздохом пояснил Гергард, — ибо три четверти наших мануфактур стоят, хотя, слава Богу, не из-за отсутствия едоков, а по недостатку для них пищи.

— Значит, во Фландрии голод на английскую шерсть?

— Вот именно, голод. Послушайте, — доверительным тоном продолжал Гергард, вплотную подъехав к Уолтеру и понизив голос, хотя на дороге они были вдвоем, — если вы желаете, можно попробовать совершить хорошую сделку.

— Какую же? Я и не желаю ничего лучшего, как завершить свое торговое образование, тем более что вы кажетесь достойным учителем, необходимым мне, чтобы быстро постичь эту науку.

— Что вы намерены делать в Ярмуте?

— Взять корабль королевского флота, как то дозволяют мои полномочия.

— Это разрешение действительно в одном порту?

— Нет, во всех портах Англии.

— Прекрасно! Тогда возьмите в Харидже такой же корабль, какой рассчитывали взять в Ярмуте; нет нужды, чтобы он был размерами с «Эдуарда» или «Христофора», как говорят, самых больших кораблей, что когда-либо были построены на верфях; взять надо судно средних размеров, чтобы трюм мог бы вместить состояние двух человек, а когда вы его возьмете, мы набьем ему брюхо самой лучшей шерстью Уэльса, он поведет на буксире и нашу маленькую галеру — ее жалко бросать — и, приплыв в Гент, мы по-братски разделим доходы. Если у вас нет при себе денег — это неважно, мне поверят в долг.

— Ваша мысль превосходна, — ответил Уолтер.

— Вы согласны? — с сияющими от радости глазами воскликнул Гергард.

— Но есть лишь одно препятствие, ибо, говоря по совести, я не могу ее осуществить.

— Как это? Почему? — удивился Гергард.

— Потому что именно я посоветовал королю Эдуарду не разрешать вывозить ни одного тюка шерсти из портов Англии. (Гергард вздрогнул от изумления.) Но пусть то, что я вам сказал, вас не беспокоит, мой славный спутник, — усмехаясь, продолжал Уолтер, — хорошо, что вы купили ваши триста мешков, увозите их с собой, но поверьте человеку, дающему вам дружеский совет: пусть это будет ваша последняя незаконная сделка. Я же, как вы угадали, больше занимаюсь делами рыцарскими, чем торговыми, а так как два этих состояния несовместимы, то я делаю свой выбор и желаю оставаться рыцарем. Роберт, дайте мне Осторожного.

Сказав эти слова, Уолтер посадил на левую руку сокола прекрасной Алике и, переехав на другую сторону дороги, оставил старшину цеха ткачей ехать в одиночестве; Гергард был совершенно изумлен тем, как было встречено его предложение, столь естественное по его мнению, что на месте Уолтера он посчитал бы его весьма выгодным.

Оставим теперь их молчаливо продолжать путь на Харидж и для понимания последующих событий и новых героев, коих мы скоро выведем на сцену, бросим взгляд на Фландрию — благословенную землю, где в средние века царили три короля западной торговли — города Ипр, Брюгге и Гент.

Междуцарствие, наступившее после смерти Конрада, казненного в 1268 году по приказу Карла Анжуйского, брата Людовика Святого, вызвало в Германии долгие споры по поводу того, кого избрать императором, постепенно позволив сеньорам, как мы уже сказали, избавиться от власти Империи; в свою очередь и города, наученные поданным им примером, приняли меры, чтобы выскользнуть из рук феодальной державы. Майнц, Страсбург, Вормс, Шпейер, Базель и все остальные города от Рейна до Мозеля заключили между собой наступательный и оборонительный союз, ставящий целью противостоять насилию владычествующих над ними сеньоров, одни из которых зависели от Империи, другие — от Франции. К этой защите от феодалов города подвигла прежде всего любовь к собственности, внушенная им огромными богатствами, что благодаря торговле скапливались у банкиров. В ту далекую от нас эпоху, когда путь вокруг мыса Доброй Надежды не был открыт Бартоломеу Диасом и пройден Васко да Гамой, все перевозки осуществлялись караванами; караваны отправлялись из Индии, где накапливались все дары ее океана, поднимались на север по берегам Персидского залива, достигая Родоса или Суэца, своих главных складов; в двух этих местах караванщики пересаживались на грузовые суда, доставлявшие их в Венецию. Там все товары сначала выставлялись на великолепных базарах Светлейшей республики, которая затем с помощью тысячи своих кораблей переправляла их в другие порты Средиземного моря, но, чтобы направлять к океану торговую реку, питавшую страны, лежавшие к северу и западу от Венеции, снова снаряжала караваны. Путь этих новых караванов лежал через независимые графства Тироль и Вюртемберг, шел по берегам Рейна до Базеля, под Страсбургом пересекал реку, пролегал через архиепископство Трирское, Люксембург и Брабант, заканчиваясь во Фландрии; по дороге эти караваны наполняли рынки Констанца, Штутгарта, Нюрнберга, Аугсбурга, Франкфурта и Кёльна, этих городов-гостиниц, караван-сараев Запада. Поэтому Брюгге, Ипр и Гент превратились в богатые филиалы Венеции; со складов этих городов вывозили в Бургундию, Францию и Англию пряности с Борнео, ткани из Кашмира, жемчуг из Гоа и алмазы из Гуджарата. Монополию же на торговлю страшными ядами с острова Целебес оставила за собой Италия. В обмен на эти товары ганзейские города получали кожи из Франции и шерсть из Англии — они производились почти исключительно в этих странах, — и те вместе с отдохнувшими караванами доставлялись в глубь Индии, где и находился исток этого караванного пути.

Поэтому легко понять, что богатые горожане, способные соперничать в роскоши с князьями Империи и вельможами Англии и Франции, с трудом мирились с бесчинствами своих герцогов и графов. И посему феодалы почти всегда находились в состоянии войны с горожанами, если не воевали против Франции.