Изабелла Баварская - Дюма Александр. Страница 32

Предписания мэтра Гийома насчет здоровья короля исполнялись неукоснительно, особенно когда речь шла о развлечениях. Дня не проходило, чтобы не совершалась прогулка верхом, не давался обед в Лувре или во дворце, а каждый вечер во дворце Сень-Поль устраивались танцы; приближенные изощрялись в хитроумных выдумках, лишь бы угодить королю, и самые невероятные из них тот особенно приветствовал. Что касается Одетты, то она, скромная, всегда печальная, и так держалась вдали от увеселений, а тут обнаружилось, что ее ждет святое материнство.

Король любил ее глубокой, полной признательности любовью, на которую способны лишь возвышенные натуры; он ежедневно находил час, чтобы провести его в обществе своей милой врачевательницы, и среди празднеств, которые заканчивались ночью и возобновлялись вечером, этот час был самым ярким в его жизни.

Мы подвинули наш рассказ к тому месту, когда шевалье Вермандуа, из свиты короля, задумал жениться на немке — приближенной королевы. Высокие покровители молодых, поразмыслив, решили сочетать их браком во дворце Сен-Поль, и тут со всех сторон посыпались предложения, как сделать празднество приятным и радостным, таким, какого еще не бывало. Предполагалось, что будет устроен костюмированный бал, и король склонял Одетту принять участие в бале, но она решительно отказалась, сославшись на слабость и предвидя возможную опасность для ее положения.

Приближался день свадьбы, все втихомолку готовились к празднеству, помышляя лишь об одном: чем бы поразить собрание. Бал открылся кадрилью, маски были обычные; но в одиннадцать часов послышались крики: «Расступись!», пиковый и бубновый валеты, одетые в соответствующие костюмы, с алебардами в руках, встали по обе стороны двери, и дверь почти тотчас же отворилась, пропустив игру в пикет; короли шествовали друг за другом в порядке старшинства: первым шел Давид, за ним — Александр, далее — Цезарь и, наконец, — Карл Великий. Каждый подавал руку даме своей масти, за которой тянулся шлейф, поддерживаемый рабом. Первый раб был наряжен как для игры в мяч, второй — в бильярд, третий изображал шахматы, четвертый — игру в кости. Далее следовали, составляя штат королевского двора, десять тузов, одетых гвардейскими капитанами и возглавлявших каждый девять карт. Кортеж замыкали трефовый и червовый валеты; они затворили двери, дав таким образом понять, что все в сборе. Тотчас дали сигнал к танцам, и короли, дамы и валеты составили кружки по три — по четыре одинаковых фигуры, — это привело всех в неописуемый восторг, затем красные масти встали с одной стороны, черные с другой — и игра завершилась общим контрдансом, где смешались все масти и люди разных полов, возрастов и рангов.

Еще не смолкло веселье, вызванное выдумкой, которую все нашли весьма забавной, как в соседней зале раздался чей-то голос, на варварском французском языке потребовавший, чтобы ему указали, где вход. Все решили, что это новая маскарадная затея, и выразили готовность поддержать ее. И вправду, тот, кто требовал указать ему вход, был вождь дикого племени, тянувший за веревку пятерых своих подданных, привязанных друг к другу и облаченных в белые балахоны, на которые с помощью смолы были наклеены нити, выкрашенные в цвет волос, — создавалось впечатление, что мужчины наги и волосаты, как сатиры. Дамы вскрикнули и отпрянули назад, а в середине залы образовался круг, где и принялись отплясывать свой дикий танец вновь прибывшие. Через несколько секунд дамы осмелели до того, что приблизились к дикарям, только герцогиня Беррийская одиноко стояла в уголке. Главарь дикарей, чтобы попугать бедняжку, устремился прямо к ней. Вдруг раздались громкие крики: герцог Орлеанский неосторожно приблизил факел к одному из дикарей, и все пятеро тотчас оказались объятыми пламенем. Один из них бросился к дверям, другой же, не помышляя о собственном спасении, забыв о боли, кинул в залу потрясшие всех слова:

— Спасайте короля! Небом заклинаю, спасайте короля!

Тогда герцогиня Беррийская, решив, что подошедший к ней вождь дикарей не кто иной, как сам Карл, обхватила его обеими руками, но он рвался к своим товарищам, хотя ничем не мог им помочь и ему грозила опасность сгореть вместе с ними; однако герцогиня крепко держала его и звала на помощь. Отовсюду неслись крики отчаяния, и все тот же голос тревожно взывал:

— Спасайте короля! Спасите короля!

Четверо охваченных огнем мужчин являли собой ужасное зрелище. Никто не пытался приблизиться к ним: смола горячим потоком сочилась из них и капала на пол, они рвали на себе одежду — эту тунику Нееса — и вместе с тряпьем вырывали куски живого мяса; жалость и ужас брал, говорит Фруассар, слышать вопли и смотреть на тех, кто находился в полночный час в этой зале; двое из четверых, уже мертвые, распростерлись на полу — один был герцог Жуани, другой — сир Эмери де Пуатье, а двух других унесли обгоревшими в их особняки, то были мессир Анри де Гизак и побочный сын де Фуа, у него еще достало сил, не думая о своих муках, слабеющим голосом сказать:

— Спасайте короля! Спасайте короля!

Пятый, господин де Нантуйе, тоже весь охваченный огнем, кинувшись вон из залы, внезапно вспомнил о складе бутылок, мимо которого он проходил, он видел там огромные чаны с водой, в них обычно полоскали стаканы и кубки; он помчался туда и бросился в воду, — присутствие духа спасло его.

Король заявил, что занят своей тетушкой герцогиней Беррийской, а та, указав ему на Изабеллу, лежавшую в обмороке на руках у своих дам, настояла, чтобы он пошел сменить одежду; через несколько минут Карл вернулся, уже не в маскарадном костюме, а в своем обычном платье, и страх за короля утих. Услышав его голос, Изабелла пришла в себя, но долго еще не могла успокоиться и поверить, что действительно видит короля и что он в безопасности.

Герцог Орлеанский пребывал в отчаянии, но как он ни горевал, ясно было, что беда случилась из-за его неосторожности и неблагоразумия и что помочь горю нельзя. Однако герцог продолжал яростно винить себя, он готов был поплатиться за несчастье, он говорил, что причина всего — его безрассудство и что он рад отдать свою жизнь, лишь бы возвратить жизнь несчастным, которых он погубил. Король простил его: ведь то, что свершилось, свершилось не по злому умыслу.

Новость о несчастном случае быстро распространилась по городу, но никто точно не знал, жив ли король, вот почему на другой день толпы заполонили улицы Парижа, народ вслух высказывал недовольство молодыми повесами, которые увлекали короля в подобного рода увеселения; народ требовал отмщения, смутно намекали на герцога Орлеанского, якобы повинного в смерти короля, чей трон он наследует.

Утром во дворце Сен-Поль встретились герцоги Беррийский и Бургундский: один приехал из дворца Нель, другой из дворца Артуа. Им пришлось преодолеть огромный людской поток, они слышали глухой рык разгневанного льва, — они знали и боялись его. И вот они примчались к королю, дабы посоветовать ему сесть на коня и проехать по улицам Парижа; король согласился, тогда герцог Бургундский велел открыть окно и, выйдя на балкон, громко крикнул:

— Король жив, друзья! Вы увидите его!

И впрямь, спустя некоторое время король в сопровождении своих дядей вышел из дворца и проехал верхом через весь Париж; народ успокоился, и король отправился в Нотр-Дам послушать мессу и сделать пожертвования. Таким образом, он исполнил свой долг; король возвращался домой, как вдруг на улице Садов, по которой он проезжал, неожиданно раздался крик, — Карл вздрогнул и поднял голову. Та, что испустила вопль, была молодая девушка, бессильно повисшая на руках своей служанки. Едва король узнал ее, он тут же спрыгнул с коня и, велев дядьям возвращаться домой, бросился к дому девушки. Мигом взбежав по лестнице, он ворвался в комнату и в страхе проговорил:

— Дитя мое, что с тобой? Отчего ты так бледна и дрожишь?

— Я подумала, — отвечала Одетта, — мне почудилось, будто вы умерли. И вот теперь умираю я.

ГЛАВА XI

Произнося эти слова, Одетта и вправду подумала, что умирает: она потеряла сознание. Карл взял ее на руки и отнес на кровать, где она только что лежала. Жанна брызнула ей в лицо водой, Одетта открыла глаза и со словам»: «Ах, мой Карл, мой король, мой господин, так вы живы?» — обвила руками шею возлюбленного и вперила в него взор, в котором отразилась вся ее ангельская душа.