Алтайские сказки - Гарф Анна Львовна. Страница 11

Ер-Боко-Каан кинулся под кровать, его жены влезли в сундуки.

— Эй, большой хан! — запел мышонок. — Ваш приказ исполнен.

— Ммаааш, маш, маш! — подхватил медведь.

Ер-Боко-Каан выполз из-под кровати, семь раз вокруг костра обежал, не знает, как спастись.

— Маа-маш! — рычит медведь.

— Ой, Чичкан, зачем ты привел сумасшедшего зверя? Мне бешеный медведь совсем не нужен, уведи его скорей!

Чичкан поднял нос повыше и говорит:

— Сначала велят медведя ко дворцу тащить, теперь приказывают в пещеру гнать.

— Милый, верный сынок мой Чичкан, я тебе полцарства дам — только уведи!

Чичкан слез с медведя.

— До свиданья, друг мой, — сказал спереди желтый, сзади черный хан-медведь.

И пошел он к истоку семи рек, к семи горам, в свою глубокую пещеру.

А Чичкана Ер-Боко-Каан во дворец позвал. Сам Ер-Боко-Каан боялся за дверь выйти. В открытом поле говорить с Чичканом не посмел.

А у мальчика колени трясутся, зубы трещат, словно конопля в раскаленном чугуне. Взгляда не смеет от земли поднять.

— Не бойся, сынок, — сладким голосом просит Ер-Боко-Каан, — я твою долю из моего хозяйства выделить хочу. Что дать тебе, дитя, не знаю.

Во дворце на полу жарко трещал большой костер. Против костра лежала овца. Она терла шершавым языком только что родившегося ягненка. Нагнулся Чичкан, ягненка ладонями поднял, в глаза поцеловал.

Обрадовался Ер-Боко-Каан.

— Помни, Чичкан: сам ты этого ягненка выбрал. Больше у меня ничего не проси, иди куда хочешь.

До земли поклонился Чичкан. Зацепил волосяным арканом своего ягненка, надел узду гнедому и пошел искать себе новое стойбище.

Семь дней все трое шли ровно, на восьмой ягненок высунул розовый язык. Живот часто-часто бьется. Глаза помутнели.

— Не можешь идти? — усмехнулся Чичкан и обхватил ягненка левой рукой. Потом и правой обнял, но маленького ягненка поднять невозможно. Его копыта до бабок в землю вошли. Чичкан обвязал ягненка ремнем, сам в этот ремень впрягся и гнедого впряг. Рванулись они вперед: аркан лопнул, гнедой перекувыркнулся. Чичкан упал, а ягненок стоит.

— Ме-е! — смеется он. — Стыд какой! Ме-е! Один скоро мужчиной будет, другой уже конем стал, а ягненка вдвоем не могут поднять.

От стыда Чичкан бросил шапку наземь, сам лицом в шапку упал. Сколько ночей, сколько дней спал, не помнит. Когда проснулся, сам себя не узнал. Вместо кожаного тулупа с девяноста девятью заплатами на нем красная шелковая шуба. Вместо дырявых чоботов — красные монгольские сапоги. Под головой у Чичкана черный бобровый мех. Одеяло из красных лисьих шкур. Постель покрыта шкурой волка. Белая, как сахар, кошма натянута на белые березовые колья.

Чичкан вышел из своего аила: против двери золотая коновязь. У коновязи гнедой конь. Сбруя шита жемчугом. Седло отделано бронзой. Направо посмотрел Чичкан — долина будто снегом заметена: столько там белых овец. Налево взглянул — красные табуны на холмах стоят.

Чичкан по-богатырски закричал, по-орлиному заклекотал. Приложил к губам железный комус, густую песню через все долины протянул. Двухструнный топшуур [15] взял, и легкая песня по лесам разлилась. Эту песню услыхали пастухи Ер-Боко-Каана, подъехали поближе, увидели неисчислимые стада и сейчас же доложили об этом хану.

Ер-Боко-Каан, как река, забурлил, как лед, затрещал. Сел на каурого коня, поднялся на вершину горы и горько-ядовито крикнул:

— У коровы длинный хвост, только шерсть на нем короткая. Богатый человек в эту долину скочевал, да не жить ему здесь. Перед завтрашним солнцем мой отцовский лук покажет свою меткость. Матерью рожденные руки свою силу попробуют.

Заплакал сирота Чичкан: он никогда не держал в руках лука, воевать нигде не учился.

Эхо его плача еще не утихло, а большой медведь уже здесь.

— Не горюй, сирота! Возьми свой стальной нож. Из гибких ветвей натяни тугие луки, стрелы из орешника режь. Стволы пихт годятся на копья.

Как медведь голову повернул, видел Чичкан, а куда ушел медведь, Чичкан не заметил. Он сел под круглый кедр и стал строгать пики, луки, стрелы. У него каждая ветка в дело шла: были копья — как столбы, и пики — всего с большой палец; луки — как сопки, и луки — с ладонь.

Утром пришел большой медведь. За медведем — маленькие сурки в желтых дохах. За сурками шли барсуки в шубах из серого меха. За барсуками — росомахи; эти надели что похуже, потому что не знали, куда попадут. За росомахами двигались в бурых тулупах большие медведи.

Самые мелкие пики и луки пришлись впору суркам, оружие покрупней расхватали барсуки. Росомахи долго спорили, кому что брать, потом все разом вцепились в луки. Тяжелые копья медведи легко подняли.

— Ложись! — приказал хан-медведь.

Впереди всех залегли сурки. За сурками повалились барсуки. За барсуками — росомахи. За росомахами — медведи. На одном конце войска черно-желтый зайсан-медведь стоит. С другого — Чичкан-мышонок верхом на темногнедом коне встал.

В далеком краю неба показалась полоса зари. Из серой долины двинулся к черной горе Ер-Боко-Каан со всем своим войском. Большой медведь дал ему совсем близко подойти да как рявкнет:

— Э-э мааш! Ончогор тураар!

Все звери, как один, встали. Все, как один, подняли пики. Ер-Боко-Каан едва успел коня осадить: перед ним пики — как частый лес. Глаза зверей синим пламенем горят. Дыхание расстилается, словно густой туман.

— Э-э мааш, кондутеер! — приказал медведь.

Вскрикнули сурки. Захрюкали барсуки. Росомахи фыркнули. Медведи, как гром, рычат.

— Ойто кайрааа! — взвизгнул Ер-Боко-Каан. — Назад, назад!

И, не помня себя, он первый повернул повод коня. За ним побежали богатыри, силачи и герои.

Реки выходили из берегов, когда это войско бродом шло. Камни в горах рассыпались, как зола. Все цветы в долинах увяли. Ер-Боко-Каан сам не заметил, как своими пятками белый дворец, все добро свое в пыль столок.

Вот как быстро бежал Ер-Боко-Каан от сурков и от барсуков! Бег его ни скалы, ни моря остановить не могли.

К какому краю земли отступил Ер-Боко-Каан, никто не знает. Пришел ли ум к нему обратно, этого тоже нам не могли сказать. Даже имя Ер-Боко-Каана на Алтае давно позабыто.

Зато хорошо помнят люди, как большой медведь помог сироте Чичкану. В память той дружбы алтайцы считают медведя старшим братом человека. Никогда его имени просто не назовут, а всегда с уважением медведя Абаай — дядей — зовут.

Летучая мышь

Теперь летучая мышь только ночами летает. А было время — она летала и днем.

Летит она как-то, а навстречу — ястреб.

— Однако, — говорит, — почтенная, я тебя три года ищу.

— Зачем же вы меня ищете?

— Все птицы свою дань давно уплатили, ты одна в долгу.

— Я? — удивилась летучая мышь. — Да разве я птица?

Спустилась в траву и побежала.

«В самом деле, — подумал ястреб, — это зверь».

Прибежала летучая мышь к холмам, где частые сосны растут, а навстречу ей серебряная лиса.

— Добрый день, уважаемая! Я тебя седьмой год ищу.

— Зачем же вы меня ищете?

— Все звери мне подать уплатили, только с тебя еще причитается.

— С меня? — удивилась летучая мышь. — Да разве я зверь?

Расправила крылья и улетела.

«В самом деле, — подумала лиса, — это птица».

С того времени, боясь лисы, летучая мышь бегать совсем перестала: от страха у нее ноги отсохли. И летать днем она тоже не смеет — ястреба опасается.

Жадный глухарь

Поздней осенью прилетели птицы из опушку леса. Пора им в теплые края. Семь суток собирались, друг с другом перекликались: