Алтайские сказки - Гарф Анна Львовна. Страница 3

— Позвольте, — говорит, — бабушка, из вашего костра головешку взять.

Старуха позволила. Обрадовалась Боролдой-Мерген. Прибежала домой, зажгла большой костер. До неба взвилось желтое пламя. «Ну, — думает, — сейчас я опять на гору пойду, чесноку, луку соберу».

Только хотела выйти за дверь, но будто кто держит ее, держит, не пускает. Боролдой-Мерген обернулась и видит: едва уловимая глазом, прозрачно-тонкая нить висит у нее на подоле. Боролдой-Мерген выхватила нож из-за пояса, отсекла нить и побежала к ярко-голубой скале.

— Ярко-голубая скала, откройся! Мою жизнь спаси!

Ярко-голубая скала отворилась и закрыла девочку. А старуха, наматывая шелковую нить на палец, шла по долинам, по холмам, через реки, сквозь леса. Там, где меж стволами и змее не проползти, пролезала старуха. Она была людоедка, и ей вдруг захотелось съесть Боролдой-Мерген. Вот пришла к аилу брата и сестры. А там нет никого.

— Казан, казан, — запела старуха, — где Боролдой-Мерген?

— Ой, — зазвенел казан, — если б Боролдой-Мерген жива была, я бы холодный здесь не пылился!

Старуха повернулась к костру:

— Огонь, огонь, где Боролдой-Мерген?

— Ой, ох, — вспыхнул костер, — когда бы Боролдой-Мерген жива была, я белым пеплом не был бы покрыт!

Старуха подошла к постели:

— Кровать, кровать, где Боролдой-Мерген?

— Аааа… — заскрипела кровать, — умерла наша верная Боролдой-Мерген…

Старуха полезла под кровать. Там валялись зазубренные палки — эдирек. Боролдой-Мерген этими палками всегда мяла, колотила шкуры звериные, кожу конскую.

— Эдирек, эдирек, где Боролдой-Мерген? — спросила старуха.

— Она жива, жива, жива! — застучали эдирек. — Она сюда придет, нас опять прибьет. Пойдите, бабушка, к голубой скале.

Старуха прибежала к ярко-голубой скале. Опустилась на правое колено, погладила левую косу:

— Скала, скала, выдай мне Боролдой-Мерген!

Но тут как раз пришел с охоты Барабош-Ару.

Увидела его старуха и сейчас же превратилась в мышь.

Однако у мыши были такие длинные уши, что всякий сразу узнал бы людоедку. Обернулась она лошадью, но уши опять ее выдали. Тогда старуха превратилась в зайца и убежала в лес.

Барабош-Ару спустил по следу двух серых собак. Спасаясь от псов, все зайцы бежали прямо на охотника. Только один, самый крупный, повернул обратно в лес.

Барабош-Ару прицелился и спустил медную семигранную стрелу. С не человечьим, не звериным криком ушастая старуха упала вверх животом. Из круглой раны стали выходить проглоченные людоедкой люди. Все они с гневом подступили к Барабош-Ару. Как галки, разом загалдели:

— Кто тебя просил нас спасать? Зачем ты старуху убил? Разве нам плохо было у нее в животе? Мы там солнца не видели, зато дождь нас никогда не мочил. Цветов не нюхали, зато зимы не знали. Не хотим жить на воле! Сажай нас обратно старухе в живот!

Но тут из раны выбежали еще и другие люди. Эти, плача и смеясь, целовали меткого охотника;

— Нам, солнца не знавшим, ты солнце дал! Луны не ведавшим — луну подарил. Будь же ты, Барабош-Ару, как заяц белый, как овца жирный! Сто лет живи, проворным конем владей!

Эти слова заглушили воркотню недовольных. Когда весь народ разбрелся по густой траве искать себе место для стойбища, Барабош-Ару увидал сестру свою Боролдой-Мерген. От радости брат слова забыл. Нежно ладонями ей щеки отер и тихо сказал:

— Ыйлаба, сыйным! (Не плачь, сестра!)

Шелковая Кисточка — Торко-Чачак

Жила-была девочка, звали ее Шелковая Кисточка — Торко-Чачак. Глаза у нее были как ягоды черемухи. Брови — две радуги.

Однажды заболел старик-отец. Вот мать и говорит:

— Пойди, Шелковая Кисточка, позови мудрого кама [6]. Поспеши, дитя мое Торко-Чачак!

Девочка прыгнула в седло и поехала. Кам жил в белом берестяном аиле. Аил стоял над бурной рекой.

Кам сидел у своего порога и большим ножом резал березовые чойчойки. Брови у него были как мох. Борода росла от глаз и до земли. Еще издали увидал он Шелковую Кисточку.

Уздечка ее лошади прыгала, как хвост трясогузки. Кольца сбруи весело звенели. Кисточка на шапке сияла, как лунный луч.

Нож выпал из правой руки кама и до крови царапнул ногу. Из левой покатилась в костер чойчойка. Торко-Чачак три раза повторила:

— Дядя, мой отец заболел. Помогите нам!

И, только когда Шелковая Кисточка сказала свою просьбу восьмой раз, кам медленно зевнул, как бы пробуждаясь от сна.

— Завтра, на утренней заре, приду.

Еще не успели в стойбище расстелить на полу белую кошму, еще не заквасили чегеня для араки [7], как уже стал слышен звон бесчисленных бубенчиков с шубы кама и грозный гул его кожаного бубна.

Кам приехал затемно, задолго до зари. Молча, не открывая глаз, слез он с коня и вошел в аил. Люди внесли за ним его тяжелую шубу. Большой бубен повесили на гвоздь и зажгли под бубном костер из душистых ветвей можжевельника. Весь день, от утренней зари до вечерней, кам сидел молча, не поднимая век, отказываясь от пищи. Поздней ночью он глубоко, до бровей, надвинул свою красную шапку. Перья, выдернутые из хвоста филина, торчали на шапке, словно уши. Две тряпки свисали сзади, как два крыла. На лицо упали крупные, как град, бусы. Кряхтя, поднял кам с земли свою двухпудовую шубу. Просунул руки в тяжелые рукава. По бокам шубы висели сплетенные из трав лягушки и змеи. На спине болтались шкурки дятлов.

Длинные тряпки вздрогнули. Бубенцы зазвенели. Кам упал наземь, и люди видели только темный бубен да слышали страшный стук деревянной колотушки.

Кам встал, отблески пламени зажглись на его бубенцах. Кам вдел ноги в серебряные стремена и стал медленно кружиться. Он кружился все быстрей и быстрей.

Вдруг бубенцы разом стихли. В тишине, как удар грома, ухнул кожаный бубен. Кам выпрямился. Руки его раскинуты. Бусы упали с лица на темя. Он сел, протянул руку к берестяному подносу, съел сердце козла и сказал:

— Надо уничтожить Шелковую Кисточку — Торко-Чачак. Нечистый дух Дер-Ээзи, хозяин земли, наслал на нас ее красоту. Пока девочка ходит здесь, коровы не дадут приплода, дети вымрут, болезнь старика не пройдет.

Женщины упали лицом вниз. Старики прижали руки к глазам, и сквозь стиснутые пальцы просочились слезы. Молодые люди два раза покраснели, два раза побледнели.

— Посадите Шелковую Кисточку в деревянную бочку, — гудел кам, — окуйте бочку девятью железными обручами, заколотите дно медными гвоздями и бросьте в бурную реку.

Кам скинул свою тяжелую шубу. Снял шапку, сел в седло и уехал.

— Эй, — сказал он дома своим слугам, — идите на берег бурной реки — вода принесет мне большую бочку. Поймайте, выловите ее и поставьте в мой аил. Сами бегите в лес. Плач услышите — не возвращайтесь. Стон, крик по лесу разольется — не приходите. Раньше чем через три дня в мой аил не показывайтесь.

Семь дней люди не решались выполнить приказ кама. Семь дней плакала Шелковая Кисточка. На восьмой ее посадили в большую бочку, оковали бочку девятью железными обручами, забили дно медными гвоздями и бросили в бурную реку.

А у реки в этот день удил рыбу сирота-рыбак — Балыкчи. Ом первый увидел большую бочку, выловил ее, принес в свой зеленый шалаш, взял топор, выбил дно и увидел девочку. Как стоял Балыкчи с топором в руке, так и остался стоять. Словно кузнечик, прыгнуло его сердце.

Шелковая Кисточка рассказала Балыкчи про злого кама. Рыбак вынул девочку из бочки, посадил туда злую собаку и бросил обратно в реку.

Слуги кама поймали бочку, отнесли в аил, а сами убежали в лес: так приказал кам. Они еще недалеко ушли, когда из аила послышался крик, стон, вой.