Обман и чудачества под видом науки - Гарднер Мартин. Страница 18

«Я приму без рассуждений,

что сверчковым стрекотаньем

иль чириканьем стрижовым

воздух весь кругом пронизан,

как любая вещь, что в нём,

его атомом телесным —

так душистые частицы

с тайных комнат вылетают,

что на розовых цветах».

Его Преподобие Холл был пойман на слове, что кузнечика можно услышать на расстоянии полутора километра. Будь волновая теория звука права, тысячи тонн воздуха должны взбалтываться слабой козявкой. В это не поверит никто — как будто в затопление огромного пространства букашечными частицами поверить можно! За такие возражения от Холла ждите в глаз. Десяток лет потрачено на правку ежемесячника “The Microcosm”, где задирался к современникам науки. Они игнорировали — Холл подумал, что спор выиграл.

В Америке у корпускулярной теории звука ещё один неутомимый защитник — Осип Бэтель (1839 – 1915) из Мидлбари, Вермонт. Распоряжался не одной фермой, 8000-ми гектаров вермонтских лесов, морганскими лошадьми, издательством. Последнее напечатало его главную работу — три 600-страничных тома “Ellen or the Whisperings of an Old Pine”.

Немногие американские книги превзошли чудаковатость “Ellen”. Все тома подражают Платоновым диалогам: 16-летняя Эллочка беседует с рассказчиком, оказавшимся древней вермонтской сосной. Откуда у обоих такая научная эрудиция, непонятно. Как Холл, Бэтель на дух не переносит волновые теории, которые в акустике — «чудовищная ложь». Не колебания камертона передаются зубцам и делают звук, но воздушный звук излучается камертоном и колышет его зубцы. Нападки на ортодоксальную алгебру с геометрией, 200 фотографий вермонтских ландшафтов. На всех побывала Эллочка.

Зато после Эйнштейна Ньютоновы теории уже не страшны. В физике со времён Ньютона Эйнштейн произвёл величайшую революцию — предсказуема злоба безумцев, сопоставимая с филиппиками на выдающегося предшественника. Только теперь еретики выступают под знамёнами Ньютона.

Поначалу не всё, что возражали (в основном, на французском и немецком) Эйнштейну, было лженаукой. Часто новую причудливую доктрину коллеги схватывали не сразу. Так, Чарльз Пур, профессор небесной механики в Колумбийском университете, написал книгу “Gravitation versus Relativity” (“Putnam's”, 1922), в которой критикует тогдашнюю экспериментальную базу теории относительности. Возражения серьёзные, заключения недогматичные. «Может, теория относительности права, но в её поддержку не предложено ничего решающего». Куда менее сдержана другая, всё равно полезная книга “The Case Against Einstein” (1932) Артура Линча. Много антиэйнштейновщины 1920–30-х годов — труд скорее неучёных исследователей и журналистов, нежели чудаков. Всего лишь поспешили напечататься до того, как поняли, против чего воюют. Даже в наше время многие уважаемые физики холят идеи, с теорией относительности несовместимые: удивительна хотя бы «кинематическая теория относительности» Э.-А. Милна.

Но есть антиэнштейновщина другого пошиба. Подобно ниспровергателям Ньютона и Дарвина её авторы обладают характером скверным, а умом скудным. Несмотря на все возможности, в критикуемом материале не разобрались. Даже если когда-нибудь признают ошибочность Эйнштейна, до уровня научной дискуссии такая критика не поднимется. Нынешняя физика сближает теорию относительности (в принципе эквивалентности, например) с опытом и здравым смыслом, а слепые эйнштейноборцы так и останутся не уместнее Холлов с Бэтелями.

Напрасно тужится французский «физик» Георгий де Ботэза́ в недавнем образчике ан­ти­ре­ля­ти­вис­т­ско­го жанра “Back to Newton”. Издано в Америке в 1936 году — за считанные лета до смерти автора.

Ботэзово «строгое опровержение» теории относительности — ругань вместо аргументации. Эйнштейну не «просто кишка тонка осмыслить величие теорий Ньютона», Эйнштейну не понять даже теорий Эйнштейна. Релятивнутые учёные демонстрируют «общую физическую неграмотность, глубокую неспособность ознакомиться с предметом». Широкое признание теории относительности объяснимо «подрывом критического мышления учёных вследствие мировой войны».

Щадя читательский интерес, не стану углубляться в путаность и убожество книги. Стоит лишь отметить выпад, роднящий Ботэзу с прочими про­ти­во­ре­ля­ти­ви­с­та­ми, — спекуляции на труде доктора Дейтона Миллера. Который в 1920-х добросовестно повторил опыт Майкельсона — Морли, получил результаты, релятивистам малоудобные.

Указанный опыт чуть ли не главнейшее экспериментальное обоснование эйн­штейн­ов­щи­ны. Было известно, что скорость источника света не влияет на скорость света. Значит, попутно земному вращению частицы света должны двигаться не с той же скоростью, что противно или перпендикулярно ему. Когда в 1887 году Майкельсон с Морли проделали измерения скоростей света в разных направлениях на земной поверхности, они удивились отсутствию разницы. Развитие естествознания пережило неожиданный поворот. В какой-то степени Эйнштейнова специальная теория относительности сослужила объяснением Майкельсонову провалу.

Но миновало сорок лет, доктор Миллер повторяет эксперимент. Получил мелкие скоростные отличия в распространении света — Эйнштейн не прав. Снова и снова положительный результат. Множество статей Миллера в различные журналы и страстная убеждённость в добротности проделанной работы до самой смерти в 1941 году.

По сей день Миллеровы опыты — загадка. Вот только Ботезоиды скрывают от читателей тысячи повторений Майкельсонова опыта и Майкельсонова результата. Каждая просвещённая нация любой страны в любое время года различными инструменами получила отрицательный результат. Весь учёный мир сошёлся в том, что локальные влияния на аппаратуру или несознательные ошибки повлияли на Миллеровы данные².

Нередки громы на матчасть. При этом рационализируют своё непонимание, настаивают, что природа подчиняется только простым математическим закономерностям. Прекрасным примером американский химик Фома Грэйдн из Санта-Моники, Калифорния. Его New Laws for Natural Phenomena (1938) заключаются в следующем:

«Иду против подогнанной методологии, что служит многосложности… Мой подход не ласкает слух интеллигенции, занявшей передовые позиции благодаря путаности их ортодоксальных методов».

Грйэднов метод упрощения астрономии состоит в подмене всемирного тяготения всемирным отталкиванием — антиньютоновская банальщина.

“Relativity's Failure”, мимеографированный в 1947 году, приветило Фортово общество. Для которого Эйнштейнова теория тяготения меркнет в сравнении с теорией отталкивания. Но даже без гравитации планета упадёт на солнце, «стремясь к наименьшей напряжённости или минимальному времени обращения». К счастью, пихательная сила достаточна для удержания планет на их месте. Но зачем тогда телам падать на землю? «Потому что земля излучает не достаточно, чтобы они оставались на своих орбитах подальше от земной поверхности».

Конечно, Грэйдн видит себя новым Галилеем. Цитирует критическое письмо издателю от видного астронома, для которого предлагаемые упрощения если бы имели ценность, то признаны были бы давно. «Находчивость автора письма не далеко ушла от антигалилеевской риторики астронома Франческо Сицци, признание которого пришлось на момент изобретения Галилеем телескопа для открытия юпитерианских лун».

Экзотичнее Грэйдна другой фаворит Тиффани Тэйр — Георгий Франциск Джилет, автор «спиральной вселенной». О нём только и знаем, что родился в 1875 году, учился в Мичиганском университете, инженерствовал при некоторых крупных предприятиях. Зато в четырёх, изданных за личный счёт книгах проявляет всю оригинальность и остроумие.

«Эйнштейн — учёный? В голове не помещается, чтобы кто-то был ещё большей противоположностью учёности… Как для физика, скрипач неплохой».