Фантастика глазами биолога - Галина Мария Семеновна. Страница 32
Читая фэнтези, человек не просто верит описанным в ней событиям (вера в печатный текст входит в условия игры), но погружается в них, проживает их. Для этого, разумеется, фэнтези должна быть, во-первых, складно написана, во-вторых, содержать, в скрытом или явном виде все эти универсальные сюжетные комплексы. Популярность Говарда, Толкиена и Ле Гуин и объясняется именно сочетанием этих необходимых условий.
Надо сказать, что у современного человека есть еще по крайней мере одна возможность очутиться в мифологическом времени — поучаствовать в ролевой или компьютерной игре. Дело даже не в том, что здесь программист или бухгалтер может стать эльфом или рыцарем с Заокраинного Запада. Дело в том, что любую игру в принципе можно переиграть, повторить, причем повторить с «плавающим», неопределенным финалом — кольцо отдать Саруману или Саурону, Эовин выдать замуж за Арагорна и т. п. А потом, в другом месте и в другое время, сыграть еще раз. То есть, погрузиться в цикл, в котором одни и те же события раз за разом повторяются, но с известной степенью неопределенности. Недаром фэнтези обрела такую популярность в эпоху компьютерных игр и наоборот. А уж что говорить о играх ролевых! Это, пожалуй, единственная возможность переиграть, сделать мифологическим не только истинно мифологическое, но и историческое, линейное время (в исторических моделях, раз за разом воспроизводимых, но каждый раз слегка по-разному).
Отсюда и те противоречия, которые можно наблюдать, изучая любой мало-мальски целостный миф (герой умирает, возносится на Олимп, спускается в Аид, с ним случается то-то и одновременно что-то другое, его близкие на один и тот же момент могут быть мертвы/живы, он может находиться в одном/другом месте одновременно и т. д.). А просто в данный момент равнозначны и равноправны ВСЕ варианты события, так как одновременно накладываются друг на друга все циклы замкнутого времени.
Кстати, столь презираемые всякими высоколобыми мексиканские телесериалы — вообще мыльные оперы — тоже ведь обрели свою фантастическую популярность вовсе не из-за клинической тупости смотрящих их домохозяек. Просто там раз за разом воспроизводятся те же мифологические схемы, архетипы, которые сопровождали человечество на всех этапах его истории — чудесное спасение, подмена, утрата и обретение, появление волшебного помощника. Тот, кто читал пропповскую «Морфологию волшебной сказки» отлично может сам вычленить все недостающие элементы.
И еще. Время — историческое время — на самом деле не столь уж прямолинейно. Мы-то с вами знаем, что оно движется по спирали. Но это уже, как говорили классики, совсем другая история.
Полигимния в чужой земле
В бессмертном «Понедельнике…» Стругацкие ехидно отмечали, что если уж в НФ-текстах попадаются стихи, то либо известные, либо плохие. До какого-то времени так оно и было. Начнем с известных.
«В мыслях настойчиво прозвучал рефрен стихотворения поэта эры Разобщенного Мира, переведенного и недавно положенного на музыку Арком Гиром…
Это был вызов древнего мужчины силам природы, взявшим его возлюбленную».
— Это великолепно! — Эвда Наль поднялась на колени. — Современный поэт не сказал бы ярче про мощь времени. Хотелось бы знать, какое из наваждений Земли он считал лучшим и унес с собой в предсмертных мыслях?»
Напевая эти древние слова на мелодию «Вспаханного Рая», Чеди Даан ворвалась в круглый зал, увидела Фай Родис, склонившуюся над машиной для чтения и смутилась.
— Вхожу в мышление ЭРМ, — пояснила Чеди, — сегодня ровно двадцать дней, как мы затормозили и висим в подпространстве».
— В синем спектре? — спросила Чеди.
— Зеленом. Я взяла мелодию из «Равнодушной Богини».
— «Миг между светом и тенью!» — задумчиво повторила строку Чеди. — Прекрасная вещь! Запомнилась навсегда. И как подходит она к нашему будущему пути на грани между звездными просторами Шакти и бездной Тамаса!»
«…Они торжественно запели древний иранский гимн: «Хмельная и влюбленная, луной озарена, в шелках полурасстегнутых и с чашею вина… Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ!». Гром инструментов рассыпался дробно и насмешливо, заставив зрителей затаить дыхание…»
«… В этот хаос ломающейся, скачущей мелодии вступил голос Фай Родис:
— Что это было? Откуда? — задыхаясь, спросила Чеди.
«Прощание с планетой скорби и гнева», пятый период ЭРМ. Стихи более древние, и я подозреваю, что поэт некогда вложил в них иной, лирический смысл…»
Сейчас этот пафосный стиль кажется смешным. Но в середине ХХ века он выглядел вполне органично, а благодаря славе Ефремова вызвал немало подражаний. Я же хочу обратить ваше внимание на полную анонимность этих цитат! Отгадки оставлю знатокам поэзии: мне же удалось опознать только Эдгара По («Аннабел-Ли»), Хафиза («древний иранский гимн»), и, наконец, Гумилева («Двадцать дней как плыли каравеллы»). «Час быка», откуда и взята эта цитата, впервые опубликован в 1968 году, когда имя Гумилева находилось под запретом, и можно предположить, что дымовой завесой всеобщей анонимности Ефремов воспользовался для того, чтобы «нелегально протащить» строки поэта. Примерно тогда же (и по той же причине) Гумилева анонимно цитировал в своих новеллах, например, Константин Паустовский, а астроному Шкловскому удалось даже опубликовать его «анонимный» отрывок из стихотворения «На далекой звезде Венере» в… «Правде», прицепив его к статье об изучении Венеры. Можно лишь отдать должное такому улиссовскому хитроумию в битве с государственной машиной, но с легкой руки Ефремова этот прием был подхвачен вполне лояльными авторами; мудрое лукавство было принято за компонент универсального рецепта успеха и пошла писать губерния… Ценились, естественно, строфы с «космическим» размахом наподобие есенинского «Там, где вечно дремлет тайна». Постепенно мода стала сходить на нет (как сошла на нет причина, ее породившая), но все же она благополучно дожила до 90-х годов, и у Василия Головачева можно встретить, скажем, цитату из Блока, у Александра Бушкова — из барда Егорова, а у Дана Марковича — из Мандельштама. Последняя — в сюрреалистическом, но прекрасно имитирующем «старый стиль» ключе: