Моральное животное - Райт Роберт. Страница 66
Её можно лучше всего оценить после того, как эволюционные корни его страхов и амбиций стали ясны. Пока же, давайте оставим историю в 1854 году, когда последняя из книг о моллюсках была издана, и настало время мобилизовать весь его энтузиазм для приближающейся кульминации главной работы его жизни. Он написал Хукеру: "Как ужасна тоска, которая последует, если, когда я сведу вместе мои примечания по видам, всё это лопнет, как пустой гриб-дождевик".
Глава 12: Социальный статус
Осознав древность этих знаков, не удивляешься тому, настолько трудно их скрыть. Человек оскорблённый может простить своего врага и не хотеть бить его, но ему гораздо труднее при этом выглядеть спокойным. Он может презирать человека и не говорить ничего, но без предельной силы воли ему будет трудно удержать свою губу от напряжённого обнажения его клыков. Он может быть удовлетворённым самим собой и не говорить об этом вслух, однако его шаг станет выпрямленным и жёстким как у индюка.
Среди того, что беспокоило Чарльза Дарвина у индейцев Огненной Земли, было очевидное отсутствие их социального неравенства. Он написал в 1839 году: "Сейчас даже кусок ткани рвётся в клочки и распределяется; и никто из них не становится богаче другого". Он опасался, что такое "совершенное равенство надолго замедлит их оцивилизацизовывание". Дарвин отметил, приведя в пример жителей Таити, "которые в момент их открытия жили в наследуемой монархии и уже достигли намного более высокого уровня развития, чем другая ветвь тех же самых людей, новозеландцев, хотя их внимание было обращено к сельскому хозяйству и они были республиканцами в полном смысле слова". Итак: "На Огненной Земле, пока некий вождь не достигнет власти, достаточной для поддержки каких-то благоприобретённых новшеств (типа одомашнивания животных или других ценных приобретений), политическое устройство страны вряд ли может быть улучшено".
Затем Дарвин добавил: "С другой стороны, трудно понять, откуда может появляться вождь, если не существует собственности, на основании которой он мог бы провозглашать и далее наращивать свою власть".
Если б Дарвин обдумывал эту запоздалую мысль немного дольше, он мог бы задаться вопросом, а имелось ли у Огнеземельцев на деле "совершенное равенство"? Естественно, что общество, которое всегда находится на грани голода, будет казаться воспитанному среди слуг состоятельному англичанину абсолютно эгалитарным. [71] Там не будет никаких пышных выразителей статуса, никаких резких различий. Но социальная иерархия может принимать самые разнообразные формы, и каждое общество находит свою.
Социальная иерархичность не спешила выходить из тени. Одна из причин этого в том, что в двадцатом веке многие антропологи, подобно Дарвину выросшие в высоко стратифицированных обществах, были поражены, а иногда и очарованы относительной бесклассовостью охотничье-собирательских народов. Антропологи были также загипнотизированы романтичной верой в почти бесконечную податливость человеческой психики, верой, особенно возлелеянной Францем Босом и его знаменитыми учениками — Рутом Бенедиктом и Маргарет Мид. Предубеждение Боса против влияния природы человека было в каком-то смысле похвальным, как преисполненная благих намерений реакция против грубых политических толкований дарвинизма, одобряющих бедность и прочие другие социальные беды, как «естественные». Но предубеждение, даже с благими намерениями — это, тем не менее, предубеждение. Бос, Бенедикт, и Мид не учли большие фрагменты биографии человечества. И среди этих не учтённых частей — глубоко человеческая жажда статуса и, по-видимому, универсальное присутствие иерархии.
Позднее антропологи дарвиновской школы стали рассматривать проявления социальной иерархии более пристально. И нашли их в самых невероятных местах.
Поначалу кажется, что Аче, племя охотников-собирателей в Южной Америке, обладает идиллическим равенством. Они вносят добытое мясо в коммунальный пул, тем самым лучшие охотники помогают менее удачливым соседям. Но в 1980-ых годах антропологи изучили это общество более пристально и обнаружили, что лучшие охотники хотя и делятся великодушно мясом, запасают ресурсы более фундаментально. У них более оживлённые внебрачные дела и больше внебрачных детей, чем у менее удачливых охотников. И их дети имеют больше шансов на выживание, очевидно, потому что получают индивидуальный уход. Репутация хорошего охотника, другими словами, есть неформальный ранг, который оказывает влияние и на мужчин, и на женщин.
У пигмеев Ака в центральной Африке тоже, на первый взгляд, отсутствует иерархия, поскольку у них нет никакого вождя, никакого выраженного политического лидера. Но у них есть человек, которого они называют «комбети», который искусно, но мощно влияет на важные решения группы (и который часто достигает этого ранга посредством мастерской охоты). И это приводит к тому, что комбети имеет львиную долю продовольствия, жён и потомков.
И так далее. По мере того, как всё больше и больше обществ переоценивались в незавидном свете дарвинистской антропологии, становилось всё более сомнительно, что какое-либо истинно эгалитарное человеческое общество когда-либо существовало. В некоторых обществах отсутствуют социологи, и таким образом они ничего не знают о концепциях различий статусов, но различия статусов у них есть. У них есть люди высокого и низкого статуса, и все члены этого общества знают, кто есть кто. В 1945 году антрополог Джордж Питер Мурдок, идя вразрез с господствующей доктриной Боса, издал эссе под названием "Общий знаменатель культур", в котором он отважно назвал "дифференцирование статусов" (наряду с дарением подарков, правами собственности, браком и множеством других вещей) универсальным элементом человеческой культуры. И чем пристальнее мы их изучаем, тем более убеждаемся в правоте этих слов.
Вездесущность иерархии — в некотором смысле загадка для дарвинизма. Почему проигравшие продолжают играть игру? Какие генетические резоны побуждают низкостатусных людей обращаться к высокостатусным с почтением? Зачем они отдают свою энергию системе, которая обделяет их?
Причины этого можно представить. Возможно, иерархия делает всю группу настолько монолитной, что совокупно выгодна всем или большинству членов группы, даже если они вносят свой вклад неравномерно — именно на такую будущую судьбу Огнеземельцев и надеялся Дарвин. Другими словами, иерархии, возможно, служат "пользе группы" и таким образом одобряются "групповым отбором". Эта теория была принята популярным автором Робертом Ардрей, видным членом поколения группы эволюционистов, чья деятельность была знаковой в деле восхода новой дарвиновской парадигмы. Ардрей писал, что "если бы люди не были прирождённо способны к подчинению, то организованное общество было бы невозможно, вместо этого была бы анархия".
Ладно, пусть это так. Но картина огромного количества по существу асоциальных видов показывает, что естественный отбор вряд ли разделяет беспокойство Ардрей по поводу социального строя. Совершенно достаточно позволять организмам достигать собственной приспособленности в рамках анархии. Кроме того, если обдумать этот сценарий группового отбора более тщательно, то открываются проблемы. Согласен, что в ситуации, когда два племени встречается в бою или конкурируют за один и тот же ресурс, более иерархичная и сплочённая группа может победить. Но с чего началась эта иерархичность и сплочённость? Как могли бы гены, рекомендующие подчинение и, следовательно, понижающие выживаемость, получить точку опоры в обстановке каждодневного соперничества генов внутри общества? Разве на них не действовала бы тенденция к вытеснению из генетического пула группы до того, как они бы получили шанс продемонстрировать свою ценность для всей группы? С этими вопросами теория группового отбора, так же как и дарвиновская теория моральных чувств, сталкивается часто и часто не в состоянии ответить.