Сильнее только страсть - Джеймс Роби. Страница 34

Поддаться противнику, говаривал он, иногда необходимо в ходе битвы как род тактики, один из приемов для достижения намеченной цели. Чтобы в конечном итоге выиграть бой. Если тебе приходится идти на уступки, говорил он, сделай так, чтобы условия были для тебя наиболее выгодные. Во всяком случае, такие, чтобы не чувствовать себя потерпевшей поражение...

И она твердила себе сейчас: «Я не буду чувствовать поражение. Что бы он ни сделал, я не стану считать себя побежденной...»

С той минуты, как ее руки обхватили его поясницу, Карлейль ощутил, что их поездка в Эдвитову рощу не станет напрасной, хотя в его намерения входило увезти ее туда в любом случае. Проснувшееся в ней вожделение, которое передалось и ему, лишь облегчало задачу, однако он уже достаточно хорошо усвоил степень ее упрямства и дикой неуступчивости, от которых вдоволь натерпелся, чтобы наперед знать, чем все окончится.

Они проехали через деревню, где их появление не вызвало особого ажиотажа, но и не прошло незамеченным среди людей, входящих в клан Карлейля.

Вообще шотландский клан представляет собой сплоченную Труппу людей, фанатически преданных вождю и друг другу. Клан Карлейля поддерживал его во всем и желал, чтобы их глава был если не безмерно счастлив, то уж, во всяком случае, на высоте положения во всем, в том числе и в супружеской жизни. Он же на протяжении всей зимы добровольно шел на риск вызвать их неодобрение, а возможно, и насмешки и лишь теперь, дойдя до определенной точки кипения, задумал, видимо, прибегнуть к еще одной, последней и решающей, попытке: вспомнил про Эдвиту и поставил себе целью, как и тот викинг, не проиграть. Так рассуждали те, кто видел его, мчащегося в сторону Эдвитовой рощи.

Саладин свернул на юг, вдоль Лох-Уича, дорога здесь была мягкая, и его рысь стала не такой упругой. Легкий ветер шуршал в береговых камышах, действовал успокаивающе на взволнованные души всадников. Джиллиана, крепко прижавшаяся к телу Карлейля, различала спокойный ритм его сердца и почти безмятежно размышляла о том, куда он ее везет, все время повторяя, что она останется такой, какой была...

Там, где Лох-Уич сужался, превращаясь из озера в реку, стремящуюся на юг по долине Олдерсайт, находился брод, по которому Карлейль пустил коня на другую сторону, откуда рукой подать до склонов горной гряды Корри. Весна сюда словно пришла раньше: здесь все цвело, воздух напоен ароматами, поэтому утро казалось более ярким и радостным.

Карлейль умерил бег коня на пологом склоне долины, где стояли дома четырех семейств из его клана. Многие работали сейчас в своих садах и на огородах или ходили с собаками по долине, собирая разбредшиеся стада овец л подсчитывая зимнюю прибыль в ягнятах.

Те из них, кто постарше, хорошо помнили, каким несчастным выглядел их глава после смерти жены Марты, как омертвела его душа, и они совершенно не понимали и осуждали поведение его новой жены, о которой, если и не видели ее, были достаточно наслышаны. Однако Джон Карлейль сам выбрал ее, и не им, а ему решать, как поступать дальше.

Глядя им вслед, они хотели надеяться, что зима прошла не только в природе, а, дай Бог, и в отношениях супругов, – не зря же они направляются, судя по всему, в Эдвитову рощу, которая усмиряла не таких, как та, что стала женой Джона Карлейля...

Четыре дома четырех семей остались позади, склон становился более крутым, почва более каменистой. Их окружали скалы, по расщелине одной из них они начали подниматься. Рядом, по другой расщелине, струился, бурля, водопад.

Карлейль направил коня в очень узкий и незаметный проход между двумя огромными валунами, которые почти задевали ноги всадников и где царила непроглядная темень. Но конь уверенно шел по щели, ведя их к яркому свету из тени скал, и оказался на плоскогорье, в Эдвитовой роще.

Эдвитова роща имела два кольца деревьев. Внутреннее – из бело-зеленых берез и внешнее – из темно-зеленых сосен. А под теми и другими – море альпийских цветов: белых, розовых, золотистых и свежая зелень молодой травы. В самом центре чудо-поляны находился круг из камней, каждый из которых походил на небольшой алтарь. Живущие поблизости люди издавна прозвали его Священным кольцом, ибо оно и напоминало кольца друидов [3].

Карлейль остановил коня. Джиллиана огляделась, остро ощущая цепенящую тишину и какую-то особенную открытость неба.

Соскочив на землю, Карлейль снял с седла Джиллиану и медленно опустил на траву. Он не отнял рук от ее тела, его серые глаза смотрели прямо ей в лицо, в них не было ни угрозы, ни вызова.

– Я люблю тебя, жена, – произнес он.

Она положила обе руки ему на плечи, внимательно взглянула на него, дыхание у нее участилось.

– Да, – прошептала она.

Он ждал, скажет ли она что-нибудь еще, что-нибудь вроде ее постоянного в последнее время припева: «Но вам меня не сломить». Однако она больше ничего не добавила.

Он взял с седла привязанный сверток из одеяла и, держа его в одной руке, повел Джиллиану по лужайке к центру каменного круга. Конь, оставшийся возле кольца берез, опустил голову и захрустел травой.

Развернув одеяло, Карлейль достал оттуда флягу с бренди, кружку и небольшой моток веревок. Глаза Джиллианы расширились. Глядя на нее, он сказал:

– Нет, нет, я не собираюсь сразу пользоваться ими, но, если ты не скажешь «да», боюсь, мне придется прибегнуть по совету добрых друзей к чему-то из привезенного мною набора.

Ее глаза потемнели – от обиды, от страха, а может, от смеха. Но как бы то ни было, она понимала: шутит он или нет, но уже не отступится, не может отступиться, и, если она не пойдет ему навстречу, все окончится гораздо хуже, чем оба хотели бы или могли предположить.

Тем временем он поставил флягу и кружку на траву, расстелил меж камней на согретой солнцем земле одеяло. Потом взял ее руки в свои и ласково заставил лечь. Сердце у нее забилось вдвое быстрее, ни страха, ни обиды уже не было. Широко раскрытыми глазами смотрела она, как под далеко не теплым небом Карлейль снимает с себя куртку, рубаху, кожаные рейтузы... И, как всегда, не могла не любоваться его сильным, гибким телом, которое понравилось ей с самого первого раза, когда увидела его.

Он опустился на одеяло рядом с ней и начал ласкать ее, не раздевая, через одежду. Ощущение для нее было новым и поначалу не производило особого впечатления, но постепенно она все больше и больше возбуждалась. Груди под платьем напряглись, соски отвердели до боли, и только тогда он расстегнул ей платье, и его руки заскользили по обнаженному телу.

Протянув пальцы к его голове, она пропускала через них его густые рыже-каштановые пряди и старалась не думать ни о чем. Жить только чувствами и только в чувствах находить ответы на все свои вопросы... Нет, лучше и не задаваться никакими вопросами. Словом, жить так, как, наверное, не жила почти никогда раньше. Ее пальцы скользнули ниже, она принялась гладить шрамы на его щеках, бороду. Глаза у нее закрылись, она уже не могла видеть, каким ласковым стал его взгляд.

Он отвел ее руки от своего лица, взял их в свои: когда она касалась его шрамов, он ощущал себя слабым и беспомощным и боялся такого касания, как бы не желая отдаваться на милость ее нежности.

Она предоставила ему действовать, как он хочет, помогая, когда он начал снимать с нее платье. Он не переставал целовать и ласкать ее, и она вдруг, как уже бывало не один раз раньше, испугалась силы своего возбуждения, однако, к собственному удивлению, ни сознательно, ни инстинктивно не попыталась сейчас уклониться от его рук, его тела, не пожелала умерить силу нахлынувшей на нее волны наслаждения.

Почувствовав молчаливое согласие, он выпустил ее запястья, быстро снял с нее платье и некоторое время смотрел на обнаженное смуглое тело, задерживаясь взглядом на сравнительно свежем шраме у бедра. Склонившись, он поцеловал его, затем его рука скользнула между ее бедрами. Несколько раз он медленно повторял это движение, пока она не пошевелилась, предоставив ему более полную возможность действий.