Пророчество любви - Джеймс Саманта. Страница 54

Кто?

Как кто? Кроме ведьмы некому! Алана! Желваки заходили на скулах Меррика.

— Не смейте возводить на нее напраслину, люди! В последнее время она не покидает замок, а если и выходит, то только в сопровождении моей сестры, — его губы искривились. — Не знаю, по чему только вы обвиняете ее! Какое зло причинила она вам? Почему вы так к ней жестоки? Что она сделала тебе? — вопросил Меррик, указав на говорившего.

Крестьянин промолчал. Меррик повернулся к женщине, державшей на руках ребенка.

— А тебе? Что она сделала тебе? Женщина покраснела и, запинаясь, ответила:

Н-нич-чего, милорд!

Меррик обвел взглядом остальных. Никто не сказал ни слова, не желая испытывать терпение лорда. Но одна храбрая душа осмелилась заговорить:

— Ну а кто же тогда, милорд, если не она? — спросил один из крестьян.

— Не знаю. Но вот что я скажу вам! Оглядитесь-ка вокруг себя да поищите этого человека среди вас! Потому как кто-то настолько хитер и труслив, что готов обвинить другого в своем омерзительном поступке!

— Но зачем доброму христианину вытворять такое?

— Найдите того, кто это сделал, и вы получите ответ, — сказал Меррик.

Виллан, первым обратившийся к Меррику, выступил вперед.

— Вы ошибаетесь, милорд! Среди своих нам никого искать не надо. Это та девка! Алана! Мы знаем точно, это она! Все знаем…

Мерриком овладела безудержная ярость. Он схватил виллана за ворот рубахи и приподнял над землей.

— Вы ничего не знаете, — гневно процедил он сквозь зубы. — Вы считаете, что Алана виновата во всем плохом, что только происходит! А на самом деле она тут вовсе ни при чем! — он встряхнул крестьянина, как собачонку. — Во имя Пресвятой Девы, я не желаю больше слушать ваши глупости! И клянусь, отрежу язык у любого, кто осмелится обвинять Алану!

Он отпустил крестьянина, шарахнувшегося тотчас же прочь.

Однако в течение следующих недель люди продолжали находить мертвых животных с вырезанными глазами. Слухи о колдовстве быстро распространились, хотя все помнили о предостережении Меррика и помалкивали при лорде, но между собой шептались, что Алана и на лорда навела какое-то колдовство, чтобы он помогал ей в гнусном деле.

Алана переживала трудные времена. Для ее разбитого, измученного сердца все это было еще страшнее, чем ее жуткий сон. Она сама не понимала, как могла жить вот так, день за днем, и не сойти с ума. Теперь она редко ужинала в зале, потому что стоило ей появиться, как все замолкали. Женевьева оставалась ее единственным другом… а Меррик — единственной надеждой.

Он хотел и с нетерпением ждал появления ребенка — в этом она больше не сомневалась. Но для него она по-прежнему была собственностью, добычей, горько размышляла о своей участи Алана. Да, теперь он был заботлив, добр — потому что хотел заполучить ребенка! Но никогда он не говорил, что любит… никогда… даже в пылу ослепительной страсти, бушевавшей между ними ночами.

А молодая саксонка отчаянно хотела услышать эти самые слова — о любви. Только тогда она могла бы не сомневаться в том, что сердце подсказывало ей давным-давно.

Нет… нет! Она сама его любить не смела. Нет! Она не любила Меррика! Потому что… потому что никогда не должна была забывать: он воин до мозга костей. Он потребует, чтобы она сдалась на милость победителя, отдав ему свое сердце…

А на самом деле это уже произошло.

Алана часто ходила на берег моря. С лесом осталось связано слишком много воспоминаний: хороших — об Обри, дурных — обо всем прочем.

Отчаяние тяжело давило на сердце. Быть может, виной тому были эти ужасные умерщвления животных, но будущее представало перед Аланой во все более мрачном свете.

Повзрослев, Алана часто размышляла, почему ее мать предпочла остаться в Бринвальде — в тени жены Кервейна. Да, ее мать любила отца, но ведь эта горькая и мучительная любовь приносила лишь одни страдания им всем, никого не исцеляя.

И теперь она сама тоже должна родить дитя лорда Бринвальда — человека, который не был ей мужем… и никогда не будет ее мужем. Отец не женился на крестьянке. И Меррик не женится.

Алана часто тешила себя, цепляясь за слабый лучик надежды, что когда-нибудь лорд полюбит ее так сильно, что женится, но в тот день, когда она пошла на берег моря, надежды не было. Она боялась повторить судьбу своей матери, но слепо повиновалась року, смирившись с будущим, а оно сулило одни лишь страдания.

Алана думала о своем ребенке, который порой сильно бился у нее в животе. Будут ли у него такие же волосы, как у его отца, — чернее воронова крыла. Или он родится с волосами бледно-золотистыми, как лунный свет? Она часто вспоминала слова Обри — его предсказание, что родит Меррику сына. Алана молилась, чтобы Обри оказался прав. Старик говорил с такой уверенностью! И она даже привыкла думать о ребенке как о мальчике.

Сердце горестно сжалось. Невыносимо было предполагать, что Меррик однажды возьмет к себе в постель другую женщину. Мысли блуждали, и бежать от грустных раздумий было невозможно.

Что случится, когда он женится? А ведь это когда-нибудь случится! Что тогда? Как же будет жить она? Ведь остаться рядом с ним не сможет.

И как же ребенок? О ее сыне Меррик будет заботиться не больше, чем о ней самой. Алане не хотелось бы, чтоб ее ребенок испытал то, что пришлось пережить ей. Невыносима была мысль, что сын познает тот тайный стыд, который всегда был ее уделом. Бастрад лорда!

Снова и снова проносились в голове Аланы горестные картины будущего. Хотя летнее солнце заливало мир золотыми лучами, черная туча печали окутывала саксонку. С опущенной головой она медленно брела по песчаному берегу, не обращая внимания на волны прибоя, которые время от времени захлестывали ее башмаки. Она так глубоко погрузилась в свои переживания, что не заметила, как кто-то встал у нее на пути. Слишком поздно увидела Алана человека, преградившего ей дорогу, — лишь когда наткнулась на твердую мужскую грудь.

Это был Рауль. Грубые руки поднялись, чтобы поддержать ее, но она отшатнулась, избегая его прикосновения.

Он мягко рассмеялся.

— Привет, Алана.

Саксонка промолчала, но кивнула, давая понять, что не собирается задерживаться, останавливаясь перед ним. Он снова протянул к ней руку, но она отступила.

— Ты презираешь меня?

— Да, — коротко ответила Алана. — Мне кажется, у тебя нет ни глаз, ни ума, и я не нуждаюсь в твоей поддержке, норманн.

Он лишь улыбнулся в ответ на ее холодность.

— Твоя сестра далеко не так равнодушна к моим знакам внимания!

«У моей сестры и у меня мало общего», — чуть не отрезала Алана, но не сказала и была очень рада, иначе ей самой показалось бы это суетным и мелким.

Наметанным взглядом он оглядел ее фигуру, задержав взор на пышной груди. Алана мучительно покраснела.

— Однако, — заявил Рауль, — на твоем месте я бы не отказывался от моих услуг столь поспешно, Алана, потому как, вполне может быть, тебе вскоре гораздо больше потребуются мои знаки внимания, чем ты полагаешь сейчас, — он засмеялся, и от его смеха у Аланы мурашки пошли по коже.

Она с презрением глянула на него.

— Что ты имеешь в виду? Насмешливая улыбка продолжала играть на губах Рауля. Он широко развел руки.

— Только то, что сказал. Я понимаю, почему Меррик так покорен столь очаровательной женщиной, как ты, но вряд ли ваше счастье продлится долго. К сожалению, должен тебя предупредить, оно скоро закончится.

Алана глубоко вздохнула. Она понимала: Рауль преднамеренно делает ей больно, однако высказывал он те же самые мысли и опасения, что волновали и ее встревоженную душу.

Но во имя Господа, она не позволит ему догадаться об этом! Алана распрямила плечи и взглянула норманну прямо в глаза.

— А я, к сожалению, должна попросить тебя, Рауль, заниматься своими делами и не вмешиваться в мои.

Рауль по-прежнему улыбался. Он приблизился.

— Клянусь, леди, придет время, когда вы обратитесь ко мне! — он рассмеялся, и от этого смеха вновь озноб пробежал по спине Аланы. — И если ты угодишь ко мне в постель, может быть, я даже женюсь на тебе.