Так называемое зло - Лоренц Конрад З.. Страница 39

Внутри стаи быстро распространяются сообщения – посредством передачи настроений. Кроме того, что всего важнее, приобретенный опыт сохраняется и передается путем традиции. Если крысы находят новую, до тех пор незнакомую им пищу, то, по наблюдениям Штейнигера, в большинстве случаев первое животное, нашедшее ее, решает, будет ли семья ее есть. «Стоит лишь нескольким животным из стаи наткнуться на приманку и не взять ее, и ни один из членов стаи к ней больше не подойдет. Если первые не берут отравленную приманку, они метят ее мочой или калом. Помет на отвергнутой отравленной приманке часто можно обнаружить даже в таких местах, где испражняться крайне неудобно – например, если приманка оставлена высоко над землей». Но вот что всего поразительнее: знание об опасности той или иной приманки передается из поколения в поколение и надолго переживает тех индивидуумов, которые столкнулись с неприятными переживаниями. Успешно бороться с серой крысой – наиболее преуспевшим биологическим противником человека – особенно трудно прежде всего потому, что крыса пользуется средствами, в принципе подобными человеческим: передачей опыта путем традиции и распространением его внутри тесно сплоченного сообщества.

Серьезная грызня между крысами, принадлежащими к одной большой семье, возникает лишь в одном-единственном случае, очень интересном в разных отношениях: когда к ним попадает чужая крыса, пробуждающая внутривидовую и внутрисемейную агрессивность. То, что вытворяют крысы, когда на их участок забредает или подсаживается экспериментатором член чужого крысиного клана – это одно из самых впечатляющих, самых ужасных и самых отвратительных зрелищ, какие можно наблюдать у животных. Минуту, а то и дольше, чужая крыса может бегать, не подозревая об ожидающей ее страшной участи, а местные могут столь же долго заниматься своими обычными делами, – до тех пор, пока, наконец, чужак не приблизится к одной из них настолько, что та учует его запах. Тогда она вздрагивает, как от электрошока, и в одно мгновение всю колонию охватывает тревога – благодаря передаче настроения, которая у серых крыс осуществляется только выразительными движениями, а у черных еще и резким, сатанински-пронзительным криком, который подхватывают все, кто его слышит. С вылезшими из орбит глазами, с поднявшейся дыбом шерстью крысы начинают охоту на крысу. Они приходят в такую ярость, что если две их них натыкаются друг на друга, то сначала на всякий случай ожесточенно кусаются. «Они сражаются таким образом в течение трех – пяти секунд, – сообщает Штейнигер, – затем основательно обнюхивают друг друга, сильно вытянув шеи, и мирно расходятся. В день травли чужой крысы все члены стаи раздражены и недоверчивы». Очевидно, таким образом, что члены крысиного клана узнают друг друга не лично, как, скажем, галки, гуси или обезьяны, а по общему запаху - точно так же, как пчелы и другие общественные насекомые.

Как и в случае насекомых, в эксперименте можно поставить на члене крысиного клана клеймо ненавистного чужака – или наоборот, – искусственно изменив запах. Когда Эйбль брал из крысиной колонии одно животное и пересаживал его в заранее приготовленный другой вольер, то уже через несколько дней клан встречал его при возвращении как чужого. Но если вместе с крысой он брал из вольера немного земли, кусочков гнезда и т.п. и помещал все это на пустое и чистое стекло, так что изолированное животное получало приданое из предметов, сохранявших на себе запах клана, то такую крысу безоговорочно признавали даже после отсутствия в течение нескольких недель.

Прямо-таки кошмарной была участь одной черной крысы, которую Эйбль отсадил и затем вернул в родной вольер в моем присутствии. Зверек, видимо, не забыл запах своего клана, но не знал, что его собственный запах изменился. Поэтому, попав на прежнее место, он чувствовал себя вполне уверенно, как дома, так что свирепые укусы его бывших друзей были для него совершенно неожиданны. Даже после нескольких серьезных ранений он все еще не пугался и не пытался спастись отчаянным бегством, как поступают действительно чужие крысы после первой же встречи с нападающим членом местного клана. Успокою мягкосердечного читателя, а ученому читателю скрепя сердце признюсь: в этом случае мы не стали дожидаться печального конца, а посадили подопытного зверька в родном вольере под защиту маленькой проволочной клетки, чтобы он восстановил свой национальный запах.

Без такого сочувственного вмешательства жребий крысы из чужого клана поистине ужасен. Самое лучшее, что с ней может произойти, – смертельный шок от безмерного ужаса, который наблюдал в отдельных случаях С. А. Барнетт. Иначе собратья по виду будут долго разрывать ее на куски. Редко можно так отчетливо видеть у животного отчаяние, панический страх и в то же время сознание неотвратимости ужасной смерти, как у крысы, готовой к тому, что сородичи ее казнят. Она больше не защищается! Невольно напрашивается сравнение с поведением той же крысы, когда ее загнал в угол крупный хищник. Тогда у нее не больше шансов спастись, чем от крыс чужого клана. Однако она противопоставляет подавляюще сильному врагу безгранично храбрую самозащиту, лучший из всех способов обороны, – нападение. Кому когда-нибудь бросалась в лицо с пронзительным боевым кличем своего вида загнанная в угол серая крыса, тот поймет, что я имею в виду.

Для чего же нужна эта партийная ненависть между стаями крыс? Какая задача, имеющая значение для сохранения вида, породила такое поведение? Самое ужасное обстоятельство - для нас, людей, в высшей степени тревожное – состоит здесь в том, что этот старый добрый дарвинистский ход мыслей применим только тогда, когда отбор происходит под действием какой-то внешней причины, то есть причины, лежащей в окружающем мире, внешнем по отношению к данному виду. Только в этом случае отбор приводит к приспособлению. Но когда отбор происходит под действием одного лишь соперничества собратьев по виду – тогда возникает, как мы уже знаем, огромная опасность, что в слепой конкуренции они загонят друг друга в самые нелепые тупики эволюции. Выше мы познакомились с двумя примерами таких уводящих в сторону путей развития: крыльями большого аргуса и темпом работы в западной цивилизации. Таким образом, вполне возможно, что царящая у крыс партийная ненависть между кланами – это на самом деле всего лишь «изобретение дьявола», ни для чего не нужное. С другой стороны, нельзя, конечно, исключить и того, что были и есть какие-то еще неизвестные нам факторы внешнего мира, осуществляющие отбор. Но одно мы можем утверждать с уверенностью: борьба между кланами не выполняет тех видосохраняющих функций внутривидовой агрессии, о которых мы уже знаем и о необходимости которых говорилось в 3-ей главе. Эта борьба не служит ни пространственному распределению, ни отбору сильнейших защитников семьи, – ими, как мы видели, редко бывают отцы потомства, – ни какой-либо другой функции из тех, что были перечислены в 3-ей главе.

Кроме того, вполне понятно, что постоянное состояние войны, в котором находятся соседние большие семьи крыс, должно оказывать сильнейшее селекционное давление в направлении непрерывно возрастающей боеспособности, так что клан, который хоть немного в этом отстанет, обречен на быстрое истребление. Вероятно, естественный отбор назначил премию самой многочисленной семье: поскольку ее члены, безусловно, помогают друг другу в борьбе с чужими, меньший народ заведомо находится в худшем положении, чем больший. Штейнигер обнаружил на маленьком островке Нордероог в Северном море несколько крысиных стай, которые поделили землю, оставив между собой полосы ничьей земли, «no rat’s land», [«Земля без крыс» (англ.), по аналогии с военным выражением «no man’s land» (земля без людей)] шириной примерно 50 метров, в пределах которых идет постоянная война. Так как фронт обороны для малочисленного народа относительно более растянут, чем для большого, первый оказывается в невыгодном положении. Напрашивается мысль, что на этом островке будет оставаться все меньше и меньше крысиных популяций, а выжившие будут становиться все многочисленнtе и все кровожаднее, так что премия отбора назначена за усиление партийной ненависти. Об исследователе, всегда помнящем об угрозе гибели человечества, можно сказать то же, что говорит Альтмайер о Зибеле в погребке Ауэрбаха: