Метаэкология - Красилов Валентин Абрамович. Страница 5

В предыдущей и последующих главах я принимаю традиционную интерпретацию мифических сюжетов или предлагаю собственную, если она кажется мне более убедительной. Ключ к символике мифов дает сравнительная мифология, обнаруживающая повсеместный параллелизм мифотворческих процессов. Мифы, родившиеся в тропических джунглях, на просторах тундры, говорят, на разных языках, об одном и том же — то внятно, то туманно, и в этом смысле дополняют друг друга, помогают заполнить пробелы и расчистить позднейшие наслоения. Мифотворческий параллелизм свидетельствует о единстве первичных духовных потребностей человечества, отраженных в древнейших метаэкологических системах.

Если рассматривать миф как изложение каких-то, пусть даже отчасти или целиком вымышленных, событий, то нетрудно обнаружить в нем отклонения от элементарной логики. Словно мифотворчество руководствуется какой-то своей, особой логикой. Однако логическая структура мифа проявляется не в житейском, а в метафорическом значении описываемых событий. В процессе духовной эволюции метафоры претерпевали определенные изменения (например, олицетворение родовой сущности утрачивало зооморфные черты и приобретало антропоморфные; путь души пролегал не по звездному небу, а по каменистой земле). Соответственно вносились поправки в их событийное оформление (супругом Европы становился уже не бык, а Зевс, принявший облик быка; созвездие Девы заслоняла девственная жена плотника), постепенно утратившее всякое правдоподобие. В этом, по-видимому, и заключается секрет мифопоэтической логики, которая, как утверждают многие — и особенно настоятельно Я.Э. Голосовкер в «Логике мифа» — не имеет ничего общего с формальной.

Иначе говоря, есть разные способы представления, но нет разных логик. Основу логики составляют причинно-следственные отношения, которые неизбежно возникают в любой системе как результат воздействия её элементов друг на друга. Поскольку не может быть мира без воздействий (о таком мире мы просто не можем судить, существует он или нет, так как существование проявляется не иначе как в воздействии), то нет и мира без причинно-следственной логики. По сути, логика — это единственное общее для всех мыслимых миров, главное, что связывает физические системы с метаэкологическими.

Мифы убедительно опровергают мысль о производности духовной жизни от материальной. Мы видим богатство и сложность метаэкологических систем при убожестве и простоте экологических и наоборот. Космизм древнего человека не имел никакой опоры в материальных условиях и потребностях его существования. Человеку нужен был космос для приведения в порядок круговращений души задолго до появления потребности в календарях и навигационных приборах, которые заставили забыть о космосе. Человек мог думать о главном, пока его не убедили в том, что главное находится вне компетенции человеческого разума.

Геракл

Геракл оторвал Антея от матери его, Земли, и победил. Это ключ ко всем его подвигам. Человек мучительным усилием отрывался от вскормившей его природы и побеждал природное начало в себе самом. Этот подвиг запечатлен в мифах.

Экскурс в мифологию понадобился нам для того, чтобы развеять ещё бытующие представления о мифотворчестве как наивной попытке древних объяснить окружающий мир. Мифы в гораздо большей степени относятся к внутреннему миру, чем к внешнему, который лишь давал материал для символического самовыражения. С этой точки зрения мы не находим в мифах ничего наивного. Наоборот, они поражают уже недоступной современному человеку смелостью и глубиной постижения духовных проблем. Буквалистское прочтение подвигов Геракла как истории супермена или скитаний Авраама как древнееврейской хроники («нашей семейной истории», как любят говорить в Израиле) свидетельствует лишь о духовном оскудении людей технического века с его ущербной метафизикой.

Зевс превратил свою любовницу Ио в корову, которая кружным путем, через Кавказ и Босфор, бежала в Египет, где превратилась в богиню Исиду. Проще было бы сказать, что Исида была коровой (а ее муж Осирис — быком), но дошедший до нас поздний миф не может допустить такой бестактности. Ведь когда Ио-Исида была тотемической коровой, те из людей, с кем нельзя спариваться, отождествлялись с животными, на которых было наложено аналогичное табу (кстати сказать, даже эпизодическое спаривание с животными может привести к проникновению в человеческую популяцию дотоле неизвестных вирусов, распространяемых половым путем). Образы животных так прочно ассоциировались с сексуальными ограничениями, что вошли в генетическую память и до сих пор возникают как сексуальные символы в наших снах.

Тотемизм — это метафизическая система, в которой духовный мир получает внешнее выражение в виде символов, заимствованных из природного окружения. След тотемизма в генетической памяти еще угадывается в детском влечении к животным (своеобразное повторение истории рода человеческого в индивидуальном развитии), в ласковых прозвищах влюбленных (рыбки, птички, кошечки — в прошлом обычные тотемы), в сексуальной символике сновидений (редко достигающей откровенности «фольклорного» сна пушкинской Татьяны, где медведь служит посредником между нею и возлюбленным), в зоологической образности парнасцев и есенинской «деревенской» лирики, рождественских елках и священных деревьях гинкго у буддийских храмов.

В эпоху тотемизма формировалось нормативное — нравственное — отношение к природе, которое в дальнейшем, к сожалению, было значительно ослаблено, поскольку новые метафизические системы, развиваясь на удобренной тотемизмом почве, в то же время расчищали для себя место, подавляя и выкорчевывая культ попираемой природы. Развитие внутреннего мира и его обособление требовали смены символов, которая давалась не без усилий. Последствия этих подвигов все еще с нами.

Подвиги Геракла — это победы над наиболее распространенными тотемами — змеей, львом, быком (на Крите), собакой и лошадью (кони Диомеда, кентавры), причем на первый взгляд не относящаяся к этой теме очистка скотного двора Авгия тоже содержит тотемические аллюзии, поскольку на этом дворе содержались священные быки Гелиоса. Бык-производитель, вне сомнения, был самым могущественным тотемом, давшим начало многим верховным богам. Он был зооморфным заместителем Осириса (Аписа), Зевса, Посейдона (Таврия), Гелиоса и даже Диониса. Не только еврейский Иегова, но и другие боги мечтали избавиться от этого навязчивого образа. Отсюда тавромахия, выродившаяся в кровавый спектакль — корриду с ее сексуальными обертонами.

Не менее драматично складывалась история другого практически неистребимого тотема — змеи. Недаром Библия называет ее самым хитрым из всех живых существ. Еще основатель Афин Кекроп был наполовину змеей. Кадм построил Фивы на месте, указанном ему священной коровой, но ему тут же пришлось вступить в бой со змеем. Он посеял зубы змея и пожал распрю между его отпрысками, сам в конце концов превратившись в змею. Это метафора духовного перерождения завоевателей, которые, следуя за своими коровами в поисках новых пастбищ, вторглись в пределы племен, почитавших верховным тотемом змею. Междоусобные стычки между этими племенами дали пришельцам власть над новыми землями. Однако, восприимчивые к изощренной восточной метафизике, они со временем и сами приняли культ змеи.

Со змеем сражались древнейший герой Гильгамеш, хеттский бог грозы Те-шуб, его греческий заместитель Зевс, и, в одном из своих обличий, стреловержец Аполлон, названный по этому подвигу Пифийским (поскольку к нему перешли свойства поверженного тотема). Его жрица в Дельфах, Пифия, была, в сущности, прирученной змеей в человеческом облике. Геракл душил змей еще в колыбели.

Смена зооморфных богов гибридными полулюдьми-полуживотными, которые затем переходили в ранг чудовищ, отражает не только отчуждение от окружающей природы, но и извращение природных инстинктов (символом коего может служить Геракл в женской одежде). Змей, а также сфинкс символизировали порочность, инцестуальный грех.