Обман и чудачества под видом науки - Гарднер Мартин. Страница 12

Доказывается, будто непрерывность вещей совместима с тем, что их разделяет пропасть. Так, некоторые существа трудно отнести к растительной или животной жизни, однако между фиалкой и бегемотом разница очевидна. «Никто не станет слать букет гиппопотамов в знак внимания». Видимо, Форт так и не задумался, что разница между правдоподобными и несусветными теориями аналогична.

На этом положении “Wild Talents” стоит задержаться как на несущей конструкции книги. Если ложь от истины не отличишь, как науку — от псевдонауки, героями Форта может стать хоть Дарвин, хоть Ньютон. Форт не против. Для нас разница есть. Да, многие мыслители затесались на ничейной земле между краснотой и желтизной, достоинством и ничтожеством, здравомыслием и безумием. Но глядя на крайности, на цветок и на зверя, мы видим всю цену великовщины и общей теории относительности. Не сомневаемся, что и на Эйнштейна бывает проруха, что и Великовский имеет шанс (незначительный) оказаться правым, однако крайности континуума вопиющи — делить людей на учёных и лжеучёных имеем все права.

В любом случае Форт, как все люди, следует демаркационной линии. Деда Мороза признавать не хочет:

Недостаток документации такого рода питает уверенность Форта, будто Деда Мороза не существует.

Далее “Wild Talents” опровергает историчность газетного сообщения о собаке, которая сказала: «Доброе утро» и растаяла в жидковатом зелёном дыму. Проблема не в пёсьей болтливости (газетных вырезок о говорящих животных у Форта хватает), а в дематериализации:

Между правдой и вымыслом Форт таки проводит границу. Только не признаётся.

Возможно, серьёзность тут пошла, а мы попадаемся в Фортову ловушку. Человек-ведь неглупый, грамотно обсуждает тот же принцип неопределённости. Хоть искать скрытые параметры электрона неактуально, Форт критикует не хуже Эйнштейна, Бертрана Рассела. Даже промахи не знаешь, насколько искренние.

Любопытно слабое касательство Форта к научной фантастике. Чтобы он был в ней начитан, не похоже. Форту при знании поразительного недостаёт изобретательности. То же вращение звёздной сферы итальянская лженаука предлагала до него. Форту приписывают огромное влияние на писателей-фантастов, но, видимо, зря. При том, что его идеи разошлись по десяткам образцов короткой и большой прозы, научного в такой фантастике кот наплакал. В НФ-лексикон вошли немногие Фортовы словечки вроде «телепортации». И не более. Фортистика чересчур космична, чтобы служить литературным приёмом. Одно время Драйзер доказывал Г. Уэллсу научно-фантастичность сочинений Форта, но для того Форт остаётся свалкой научной несуразности.

Живучесть Фортова общества непостижима. В научнограмотном обществе подобная кунсткамера служила бы учёным как напоминание и предостережение. Обилие же астрологических журналов и великовсковских книг свидетельствует, насколько нам до такого общества далеко.

В 1931 году успех был — к нашему времени журнал “Doubt” остался шуткой, над которой давно отсмеялись. Штампы нараспев, новостная сухомятка, тухлые заметки Форта. Сомнительно, безрадостно. Громы на тонзиллэктомию (вызывает де полиомиелит), вивисекцию. От редактора в печать политические предрассудки.

Прославленные фортовцами «учёные» лишены ума и вдохновения. Примером генерал-майор Альфред Уилкс Дрэйсн, второй после Форта. Королевское военучилище Вулиджа, профессор. В новое столетие вошёл с теорией кувырков земной оси, увязываемых с ледниковым периодом.

В Англии Дрэйснова гипотеза дико популярна, особенно в военных кругах. Дрэйсн публикует книги, брошюры за свой и значительный счёт. От астрономических ортодоксов одна реакция — аж света не взвидел. Вряд ли Вам захочется изучать его теорию, но в этом случае читайте “The Drayson Problem” (1922) Фортовского астролога Альфреда Бэйли. Прочие ценные сведения в “Draysonia” (1911) адмирала сэра Алгернона де Горси, в нескольких брошюрках майора Мэриота.

Не так давно Форт-тенденция затронула эшелоны науки. Отчасти на волне обострения религиозной ортодоксии, отчасти из неприятия ядерного оружия. Ловчее всего тенденция проявилась в отдельных секциях движения Хатчинса — Адлера. Конечно, вне официоза, но этих просветителей слабонервному лучше не слушать. Для них учёные (кроме гуманитарной профессуры из числа либератиков и завербованных) — сплошь безмозглое стадо.

Хатчинс-адлеровцы издали 54 тома сборника Великие книги западной цивилизации (1952), содержание которого представляет интерес разве что для историков науки. Один из таких историков, гарвардский доцент Бернард Коген, сказал на интервью:

В аннапольском колледже Святого Иоанна педагогические проекты Роберта Хатчинса воплотились максимально. Не обошлось без скандала. Кичатся повышенной требовательностью к математическому и экспериментальному мастерству, излишне углублённым изучением инструментных мелочей вплоть до компасов, штангенциркулей, линеек — а историю науки преподают в ущерб науке.

Антоний Штэнден, британский (теперь американский) химик предпринял наиболее громкую атаку на «сциентизм». Написал книгу “Science Is a Sacred Cow” (1950). В 1942 – 1946 годах Штэнден учился в колледже Святого Иоанна. От этого он «в конце концов обратился к церкви».

Которой теперь подвывает: учёные какие-то напыщенные пошли, чванливые, вконец зазнались и не столько умны, как думают. Иное преподаватели старины — Мортимер Адлер, Роберт Хатчинс — аскеты, подвижники, скромняги. Достаётся Джону Дьюи: нечего в пропаганде естествознания видеть будущее цивилизации. Не сказано ли Хилэром Беллоком, что чем учёней народ, тем мир хуже?

Аристотель rules — Галилей drools: при падении тяжелее и вправду означает быстрее, раз тяжестям воздух сопротивляется хуже. А что из этого факта Аристотель заключает невозможность существовать вакууму, Штэнден умалчивает.

Общественные науки расписываются в своей нелепости, когда этику отделяют от богословия. Биологи томят затяжной эволюцией, когда её скачкообразность не бездоказательней. (К чему Штэнден клонит, с ходу не поймёшь. Соль в том, что если эволюция скачками, то у человеческой души с животной психикой ничего общего.) На биологические огрехи вроде: удобство — основополагающая цель животного существования, Штэнден отвечает: «Как в лужу булькнул» — вывод:

О том же Форт:

Для Штэндена наука — «священная корова». Хоть каплю чувства юмора в учёные головы, и засмеют де свой же авторитет. Всё-таки они скорее засмеют другую корову: Форт отыскал выпуск “Toronto Globe” за 1899 год, где сообщается, будто корова родила телёнка и двух ягнят.

Вперёд к мирам — вперёд, мура!

Летающие тарелки

Форт умер ещё за полпоколения до тарелочного безумия. Очень жаль. Увидел бы, до чего довела фортистика. Небеса закишели дисками. В официоз и всякую науку не вписываясь. Фортёныши строят абсудные токлования. Интеллигенты дискутируют о них, умно кривляясь. Да и Форт об этом. Однако начну с начала.

Начало было 24 июня 1947 года. Кен Арнольд, обладая противопожарной фирмой на Бойсе, в его самолёте двигался над уашингтонскими Каскадными горами. 35-летний Арнольд отлично выглядит, атлетичный (игра за Северо-Дакотскую футбольную сборную впрок). Самолёт его — для сообщения с клиентами. Возле пика Рейнир — откуда-то круглые девять предметов. Летели выстроившись по диагонали чрезвычайно быстро километра на три от Арнольда. Оценил их размеры — слегка меньше DC-4, тоже бывшего в небе. Летали, «что сцепленные», скользили над пиками «подскакивая, вообще переменчиво».