Недостающее звено - Иди Мейтленд. Страница 10

Так выглядит в очень упрощенном изложении процесс видообразования. Именно этот процесс привел к возникновению не только низших обезьян, человекообразных обезьян и человека, но и вообще всех живых существ. Зная его механизм, теоретически мы можем, опираясь на характерное расположение зубных бугорков, рассортировать окаменевшие зубы по степени стирания этого различия вплоть до полного его исчезновения, что и укажет нам с достаточной точностью момент, когда началось разделение обезьян на низших и человекообразных. Так оно и будет, если удастся найти достаточное количество зубов древних приматов. Или же возможность установить искомую дату дадут другие особенности челюстей, черепа и скелета, а также их сочетания. Когда накапливается значительное количество подобных свидетельств, становится возможным с определенной уверенностью нанести искомое разветвление на генеалогическое древо.

Указать на генеалогическом древе место, где произошло разделение низших и человекообразных обезьян, — значит завершить один из важных этапов в прослеживании происхождения человека. Соблазнительно, конечно, считать взаимосвязь людей и человекообразных обезьян даже еще более важной, поскольку родство между ними теснее, а разделились они много позже. Однако на самом деле важен каждый этап этого пути, причем среди них нет ни более, ни менее важных, ибо развитие каждого звена в цепи жизни, ведущей к человеку, оказывалось возможным только благодаря развитию предыдущих звеньев. И, чтобы понять по-настоящему, что такое люди, мы должны рассматривать всю цепь. В частности, нам следует перенестись в прошлое более чем на 75 миллионов лет и повнимательнее разглядеть кое-каких насекомоядных млекопитающих, которые видом и размерами походили на крысу и шныряли по земле во влажном тропическом лесу.

Некоторые из этих древних млекопитающих перебрались затем на деревья — предположительно потому, что конкуренция на земле была крайне ожесточенной, а на деревьях их ждала обильная пища. Кое-где и сейчас еще живут подобные млекопитающие, которые с тех пор изменились относительно мало. Это тупайи. Зато другие изменились. И настолько радикально, что даже трудно поверить в их родство с тупайями. От небольших насекомоядных зверьков произошли все разнообразнейшие полуобезьяны, низшие обезьяны, человекообразные обезьяны и гоминиды. И тут мы оказываемся перед новым коварным вопросом: если все эти животные так преуспели в своем развитии, то почему относительно мало изменившиеся тупайи все еще существуют в современном мире?

Причина проста: им незачем было особенно изменяться. Среда их обитания сохранилась почти в первозданном виде и по-прежнему подходит им во всех отношениях. Следует сразу же уточнить, что биологический вид вовсе не обязательно должен эволюционировать. Дело в том, что против эволюции действует множество мощнейших факторов. Природа консервативна, и популяция, которая в определенных условиях чувствует себя хорошо, меняется мало. Благодаря естественному отбору ее члены в подавляющем большинстве всегда будут очень похожи друг на друга. Почти все они приближаются к своего рода "оптимальной модели" для данного времени, данного места и данного образа жизни. Если они в чем-либо отклоняются от этой оптимальной модели, у них неизбежно возникают какие-то трудности. Возможно, они проживут не так долго, как их более удачливые собратья. Или же дадут меньше потомства, а потому черта, отличающая их, либо полностью исчезнет, либо сохранится в рецессивном состоянии, скрытая в генах, и вновь, да и то не обязательно, проявится только у некоторой части потомства той пары, у которой она была присуща и самцу и самке. Такие потомки, скорее всего, не выживут — в отличие от тех, у которых эта черта останется в рецессиве.

Вот почему все мы носим в своих генах порядочный груз неадаптивных черт. Некоторые из них действуют как сортировщики и бракуют нас, если мы слишком уж отклонимся от оптимальной модели. Иногда такая неприспособленность принимает очевидные формы ("обнаженное" сердце при не сформировавшейся грудной клетке обрекает новорожденного на мгновенную смерть).

Но по большей части генетическая изменчивость гораздо менее опасна и гораздо менее драматична. Она создает бесчисленные, но незначительные отличия у всех нас. Однако если она потенциально опасна, то неизбежен вопрос, почему она сохраняется. Почему ни один вид постепенно не избавился от неадаптивных черт и не состоит исключительно из особей, наиболее соответствующих тому образу жизни, который свойствен данному виду?

Достаточно немного подумать, и станет ясно, что изменчивость — непременное условие всякой жизни. На то существуют две причины. Во-первых, оптимальная модель — еще не значит совершенная модель. Постоянно действующий естественный отбор поддерживает тенденцию вида к улучшению, к развитию и усилению тех черт, благодаря которым он будет еще лучше приспосабливаться к условиям окружающей среды. Во-вторых, никакая среда не остается постоянной. Вид должен обладать генетическим разнообразием, иначе он не сможет измениться в соответствии с изменениями окружающей среды. А потому то, что сегодня у любого вида кажется избыточным генетическим грузом, завтра может преобразиться в средство спасения.

История приматов прекрасно иллюстрирует эти две соперничающие силы эволюции — тенденцию к изменениям и тенденцию к устойчивости. Одни наши древнейшие насекомоядные предки эволюционировали мало и крайне медленно, другие же — гораздо быстрее. Причины, пришпоривавшие эту эволюцию, могли быть едва заметными: например, какой-то самец тупайи оказывался чуть сообразительнее или чуть сильнее остальных — чуть более ловко хватал насекомых или был привлекательнее для самки на соседнем суку. Много времени спустя кое-где появились "улучшенные" тупайи. Под воздействием требований древесного образа жизни они начали изменяться довольно быстро. По ветвям было удобнее и безопаснее передвигаться, прыгая и цепляясь, чем бегать наподобие крыс, как прежде. Задние лапы удлинились. Крысиные когти на передних лапах постепенно преобразились в плоские ногти — отличительный признак всех современных приматов. Все четыре лапы начали превращаться в руки. Пальцы удлинялись, становились гибче и приобрели на концах осязательные подушечки. Все эти новые качества помогали животным "новой модели" ловко передвигаться по деревьям, стремительно хвататься за ветку или молниеносно ловить быстрых насекомых и юрких ящериц.

По мере того как прыжки, цепляние за ветки и ловля добычи лапами становились формой существования, обоняние все больше уступало главенствующее место зрению — ведь эти животные жили теперь не в двумерном мире плоской поверхности земли, а в трехмерном мире деревьев и им чуть ли не каждую минуту требовалось точно определять расстояние до другой ветки или до ящерицы. Это преобладание зрения над обонянием привело к тому, что форма головы древней тупайи тоже начала изменяться. Морда стала короче, череп округлился. Глаза увеличились и мало-помалу сдвинулись вперед, так что поле зрения одного глаза наложилось на поле зрения другого и животное получило объемное, или стереоскопическое, зрение.

Стереоскопическое зрение позволило оценивать расстояние с гораздо большей точностью, чем это доступно, например, кролику, чьи глаза расположены по бокам головы. Кролик должен постоянно следить, не подкрадывается ли к нему враг сбоку или сзади, зато ему не обязательно видеть то, что он ест, — трава не убегает и ее нетрудно находить с помощью обоняния. И вообще питание травой не требует особой сообразительности — во всяком случае, куда меньше, чем охота за ускользающей добычей среди ветвей. И со временем округленный череп обитателей древесных крон стал вместилищем более крупного мозга.

За 10–20 миллионов лет эти изменения продвинулись настолько далеко, что уже можно выделить новую группу животных-приматов. Самые древние из них-полуобезьяны и их потомки, — как и тупайи, дожили до наших дней. Это лемуры, лори, долгопяты и галаго. Некоторые из них, в частности крупные лемуры, и видом и поведением очень напоминают низших обезьян. Если бы низшие обезьяны не появились, вполне вероятно, что места их нынешнего обитания населяли бы лемуры.