Записки натуралиста - Водяницкий Владимир Алексеевич. Страница 30

Надо отметить, что Украинская Академия впервые ввела гидробиологию в число «академических наук»: еще в 1939 г. Днепровская биологическая станция была преобразована в Гидробиологический институт. Однако общее положение гидробиологии в системе академических паук продолжало оставаться не вполне удовлетворительным. Она по-прежнему отсутствовала среди проблем, разрабатываемых Отделением, будучи перекрыта «динамикой численности рыб».

Правда, состоявшаяся в декабре 1951 г. конференция по рыбному хозяйству не поддержала мнения Г. В. Никольского о нецелесообразности «существования гидробиологии как самостоятельной науки». Ее участники признали, что проблема продуктивности требует глубокой разработки, как любая общебиологическая проблема. Именно это отрицали Г. В. Никольский и его сторонники. В унисон с ними звучали выступления ряда видных гидробиологов (например, С. В. Карзинкина). Они провозглашали чуть ли не «непознаваемость» сложных биологических взаимоотношений, складывающихся в водоеме, и предлагали поэтому ограничиться изучением лишь «непосредственных требований промысловых организмов, фактический размер добычи которых только и представляет собой биологическую продуктивность водоема». Таким образом, продуктивность отрицалась как объективный всеобщий процесс, подлежащий планомерному изучению.

Эта точка зрения, несмотря на ее показной практицизм, именно на практике научного исследования опровергается на каждом шагу: сами ихтиологи неизменно обращаются к комплексному исследованию, охватывающему все стороны процесса. В этом направлении велись работы и на нашей станции.

Второй набор аспирантов на станцию в некоторых отношениях отличался от первого. К нам по рекомендациям кафедр Московского университета пришли две очень способные девушки — Ольга Карандеева и Клара Захваткина. О. Карандеева, работая на кафедре гидробиологии у С. Н. Скадовского, уже приобрела хорошие навыки в организации экспериментальных работ. К тому же она со школьных лет участвовала в юннатских кружках, работала в уголке Дурова и в Зоопарке, словом, имела вкус к натуралистическим исследованиям. Карандеева взялась за тему по выживанию некоторых моллюсков в условиях недостатка кислорода, справилась с нею хорошо и в срок представила диссертацию, после чего... категорически отказалась остаться нашим сотрудником, считая, что должна работать в Москве (в ее решении, очевидно, сыграла роль и сильная привязанность к семье, живущей в Москве). Через пять лет Карандеева вернулась к нам. За это время она работала в Москве, занимаясь радиобиологией и осморегуляцией. Но вскоре Ольга снова перешла на другую работу. Думаю, что здесь «виновато» то обстоятельство, что в сфере своей специальности (Карандеева продолжала у нас работы по осморегуляции) она не нашла какого-либо цельного направления исследований. Вот грустный пример неудачного становления ученого при наличии у человека отличных способностей, хорошей подготовки, экспериментальной хватки и знания языков. Я чувствовал и нашу вину: мы не сумели ввести в надлежащее русло усилия способного человека.

Одновременно в аспирантуру мы приняли К. Захваткину. Ее рекомендовал Л. А. Зенкевич. Новая аспирантка взялась за изучение личинок двустворчатых моллюсков. Но случалось, что в важный момент развития личинок она могла бросить исследования и умчаться в Москву, уверяя, что в будущем году успеет все доделать; или подолгу не являлась на работу, хотя и не болела. Не закончив исследований, она уехала и, естественно, не была зачислена в число сотрудников. Через некоторое время Захваткина вновь появилась на станции и несколько месяцев работала, не получая зарплаты, потом снова исчезла. Она все же представила для опубликования в «Трудах» станции собранные материалы и... устроилась вирусологом в Медицинский институт. Через пять лет она приехала в Севастополь и, поработав три месяца со старыми материалами, написала вполне удовлетворительную диссертацию. Вскоре отлично защитилась в Киеве. Мы потеряли очень способного человека, который своим поведением решительно не укладывался в рамки трудовой дисциплины.

В эти же годы наш коллектив пополнился группой воспитанников Ленинградского университета. Среди них был Л. Н. Пшенин. Он воевал под Ленинградом и имел ранения, после демобилизации поступил на биолого-почвенный факультет университета. Пшенин специализировался по микробиологии, и нам его рекомендовала профессор А. Р. Родина. Темой для диссертации он избрал азотфиксирующие микроорганизмы в море. Некоторые крупные микробиологи предупреждали Пшенина, что тема рискованная и из нее ничего не получится. Но не часто попадаются такие целеустремленные исследователи, как Лев Николаевич. Он преодолел все трудности и разносторонне изучил вопрос, при этом обнаружив даже ряд новых видов азотфиксирующих микроорганизмов. Правда, временами у него бывали неожиданные отклонения. То он увлекался изобретением способа откачки глубинных вод из моря (и впоследствии даже получил за него авторское свидетельство), то вдруг начал писать огромный литературный обзор всей проблемы азотфиксации и даже выступил с докладом по этому вопросу на Ученом совете станции. Когда же мы его упрекали за то, что он не заканчивает диссертацию и берется за другую работу, Пшенин чистосердечно утверждал, что для диссертации уже все сделал и считает своим долгом написать этот обзор.

Диссертацию он подал с большим опозданием, но его оппоненты — два члена-корреспондента Украинской Академии наук — прислали мне письма, в которых сообщали, что работа заслуживает докторской степени и они готовы это отстаивать в своих отзывах. Однако для этого нужно было перенести защиту в другой институт, имевший право присуждать докторскую степень, и назначить еще одного оппонента. Л. Н. Пшенин отказался от этих почетных осложнений и защищался в Институте микробиологии в Киеве, получив степень кандидата. В дальнейшем Пшенин расширил свои исследования, применив новейшие методы. Много сил и времени положил он и на организацию при станции кабинета масс-спектрометрии.

Одновременно с Л. Н. Пшениным к нам в аспирантуру был принят В. Д. Чухчин. Этого чрезвычайно молчаливого и тихого, преданного науке человека нам рекомендовал В. И. Жадин. На станции Чухчину поручили изучать личинок брюхоногих моллюсков. Но работа эта оказалась ему не по душе. Выполнив сравнительно небольшое количество описаний развития личинок ряда моллюсков и представив к печати статью, он отказался от этой диссертационной темы. К этому моменту серьезно увлекся изучением биологии и функциональной морфологии знаменитого вселенца в Черное море — дальневосточного моллюска рапаны. Конечно, диссертацию он подал со значительным опозданием. Владеющий несколькими языками, отличный зоолог, очень сведущий и разносторонний человек, Чухчин стал участником многих экспедиций и автором ряда хороших работ по бентосу. Он в сущности работал с глубоким научным интересом, но для себя: общие задачи коллектива его сравнительно мало беспокоили, он никогда и ни по какому поводу ничего не спрашивал и ни о чем не высказывался. Не уклоняясь от обязательных научных заданий. Чухчин выполнял их не без нажима. Но уж если он чем-нибудь увлекался, то уходил в дело с головой, хотя и работал втихомолку. Этот несомненно очень полезный и ценный человек окружил сам себя каким-то искусственным средостением пассивного неприсутствия. Он слыл заядлым туристом, много видавшим и знающим. Однако никогда ни о чем не рассказывал и путешествовал зачастую в одиночестве.

Е. В. Павлова (Федорова) — воспитанница Ленинградского университета и ученица профессора Е. Ф. Гурьяновой — получила тему по изучению биологии ветвистоусого планктонного рачка — пенилии, его питания, дыхания, размножения, годичной смены и распределения. Этот рачок играет важную роль в питании пелагических рыб в теплое время года. С морфологической стороны он хорошо описан, но в его биологии оставалось много неизвестного. В частности, он не был охарактеризован с энергетической стороны. В этом направлении серию работ с разными организмами одновременно с Е. В. Павловой начали Т. С. Петипа и Е. П. Делало. Опыта в такого рода исследованиях мы еще не имели, и нашим молодым зоопланктонистам пришлось заново осваивать методику наблюдений. Значение этих работ было велико: от их результатов зависела в конечном итоге общая характеристика круговорота веществ и потока энергии в планктонном сообществе.