По следам минувшего - Яковлева Ирина. Страница 12

Образец прижимается к бешено вращающемуся шлифовальному диску. Томительные минуты, наполненные гудением и звоном машины, — и один миллиметр породы превратился в пыль, а на шлифованной поверхности проступили белые разводы кости. Теперь обработка ксилолом, чтобы яснее проступил рисунок. И фотография. Еще миллиметр пришлифовки, и снова фотография. Десять сантиметров — сто пришлифовок. Двадцать сантиметров — двести фотографий. Только эти фотографии и остаются от образца к концу работы.

Впрочем, какой там конец!

Работа только начинается. Ведь любой из этих двухсот разрезов мало что говорит даже специалисту. Чтобы заставить их говорить, Стенше с фанатическим терпением лепит из цветного воска объемную модель. Это делается так. Фотографии увеличены в десять раз. Вот на первой из них в левом углу маленькое колечко. На следующей тоже. Значит, на модели проходит еще один сантиметр круглой трубки. На третьей фотографии рядом с большим колечком — колечко поменьше. Значит, трубка ветвится.

Эрику кажется, что работе не будет конца. Но на столе в прозрачном ящике уже лежит то, что было внутри костной сковороды. Это мозг.

Великолепный мозг позвоночного!

Сказочный спрут, раскинувший ветвистые щупальца нервов, опутанный сетью вен и артерий. Он принадлежал существам бесконечно далекого от нас мира, но все-таки был узнаваем. Мозг пращура, предсказанный А. Н. Северцовым в 1916 году и открытый Эриком Стенше в 1927 году.

Рассказывают, что и сейчас, полвека спустя, у подъезда лаборатории в Стокгольме даже после окончания рабочего дня и по выходным плавно тормозит машина и из-за руля поднимается Эрик Стенше — самый известный палеонтолог мира. Уважаемый патриарх и основатель новых методов, глава блестящей «шведской школы».

И он же — великий бунтарь, ниспровергатель общепризнанных истин, творец «безумных идей». Поэтому с ним спорят и вызывают на бой, как вызывали Ланселота рыцари Круглого стола.

Скрестить копья с самим Стенше и остаться в седле — большая честь. Но, это редко кому удается. Здесь не достаточно ума, отваги и четкой логики. Ведь пенсионер из Стокгольма уважает одни лишь факты. Его можно одолеть только работой.

А как переработаешь человека, который вот уже 70 лет не признает выходных дней?

Рыбы, изображенные на этом рисунке, в прошлом доставили немало хлопот палеонтологам. Закованный в панцирь птерихтис был типичным обитателем пресноводных водоемов девонской эпохи. Его жесткие членистые конечности настолько непохожи на плавники остальных рыб, что некоторые ученые всерьез считали это существо потомком ракообразных. Три глаза птерихтиса (два настоящих и теменной) посажены вплотную один к другому на самой середине лба.

Сейчас родство птерихтиса с остальными панцирными рыбами не вызывает сомнений. Установлено, что странные плавники при плавании работали как крыло с изменяемой геометрией у современных истребителей, а на быстром течении служили надежным якорем. Большинство акантод с характерными плавниковыми шипами также были пресноводными рыбами. В отличие от всех остальных позвоночных они имели больше двух пар конечностей: у некоторых акантод было до десяти парных плавников.

ВНИЗ ПО ЛЕСТНИЦЕ, ВЕДУЩЕЙ ВВЕРХ

Раскрыв тайну панцирных рыб, которые оказались вовсе не рыбами, а родичами миног и миксин — бесчелюстными, Стенше доказал правильность основных выводов Северцова. Однако при этом он невольно нарушил ранее твердо установленную морфологами последовательность эволюционных событий.

Как вы знаете, рыбы делятся на костных и хрящевых. У костных, например у карася, есть внутренний костный скелет. Это череп, позвоночник. Есть и наружный — чешуя. Четыре парных плавника, соответствующие конечностям наземных животных, и челюсти у карася тоже имеются.

У хрящевых, то есть у акул, тоже есть парные плавники, челюсти и наружный скелет в виде жесткой щетины из мелких зубов, растущих не только во рту, но и по всему телу. А внутри у них только хрящ.

Наконец, у бесчелюстных, как мы уже говорили, нет ничего: ни плавников, ни костного скелета, ни челюстей. Вместо челюстей у них круглая присоска.

Следовательно, общий предок всех позвоночных был гол и бескостен. Зачатки скелета, челюстей, зубов, рук и ног мы получили позднее от акулоподобных существ.

Стенше показал, что костная ткань была и у древних бесчелюстных. У некоторых из них были даже грудные подвижные плавники. Отсюда можно сделать вывод, что современные миноги не столько просты, сколько опростились за миллионы лет, основательно подрастеряв полученное наследство. Главное же состоит в том, что общий прародитель позвоночных должен иметь кости, а значит, его можно найти.

Академик Северцов и большинство других теоретиков с возмущением отвергли эту гипотезу. «Пусть панцирные рыбы — родичи миног! — говорили они. — Но они вовсе не их предки. Они вообще ничьи предки. Это боковая ветвь, выродки среди голокожих бесчелюстных. К тому же ветвь эта не очень древняя — все «рыбы», с которыми работал Стенше, не древнее 400 миллионов лет».

Отыскать позвоночное постарше оказалось несложно. В одном из музеев Америки уже лежало ископаемое, найденное почти одновременно с «древнезубом» и «старозубом». Оно всего 30 миллионов лет не дотянуло до рекорда Рогона. Ему дали красивое имя «астраспис», что значит «звездный щит». После пропажи «старозубов» к нему перешел титул древнейшего позвоночного Земли.

После работ Стенше несложно было выяснить и чрезвычайное сходство новоявленного старейшины с давно известной группой панцирных рыбообразных — птераспидами. Птераспиды, или «крылатые щиты», наверное, одна из самых необычных личин, под которыми скрывались позвоночные на бесконечном карнавале природы.

Когда в прошлом веке были найдены первые птераспиды, их приняли за каракатиц. Сейчас они кажутся скорее созданиями техники, чем творениями природы.

Взгляните на изображения птераспид, и вам невольно вспомнятся знакомые силуэты батискафов, глиссеров, реактивных истребителей, виденные если не в жизни, то на страницах журналов. Жесткие обтекаемые корпуса, четкие линии стабилизаторов, короткие стреловидные крылья. Короче говоря, весь сегодняшний день техники неожиданно открывается в позавчерашнем дне природы.

Похоже, что и на самом деле эволюция позвоночных опробовала пути, по которым пошли полмиллиарда лет спустя авиационная и морская техника человека.

Рядом с любой современной рыбой «крылатый щит» выглядит нелепо: никаких плавников, кроме хвостового, и тяжелая панцирная голова почти вдвое длиннее тела. У рыб же туловище в четыре-пять раз длиннее головы. Их тело — это мышцы, это двигатель, это свободное и легкое скольжение в воде. Поэтому палеонтологи решили, что этот урод и не плавал вовсе, а сидел на дне, как улитка в раковине, и лишь при крайней необходимости переползал с места на место.

Однако первые же опыты в аэродинамической трубе, такой же, в какой испытывают модели самолетов, показали, что это вовсе не так. «Крылатый щит» действительно был крылом, которое легко удерживало животное в толще воды. Притом крылом надежным. Если волна или поток воды переворачивали его брюхом вверх, он тут же принимал правильное положение без всяких дополнительных усилий. Двигать такое крыло мог и слабенький хвост-пропеллер.

Но вот что бросается в глаза: значительную часть головы занимают жаберные мешки. И эти мощные насосы выбрасывали воду не в стороны, как жабры миноги или акулы, а назад, через два костяных «сопла». Получается, что еще безногий и безрукий предок-недотёпа сидел в кабине реактивного самолета!

Но это и многое другое мешало признать крылатые щиты предками позвоночных. Слишком уж они специализированы! Сомневались и в том, что сами они — древнейшие позвоночные. Слишком сложны!

Не решился на такое и сам Эрик Стенше. В конце концов, между находкой Рогона и первыми панцирниками лежат 30 миллионов лет. В этом интервале и нужно искать предка попроще. Не в рыцарских латах, а в кольчуге из акульих зубов, вроде тех, что нашел Рогон. Такое предположение выдвинул и горячо защищал известный советский палеоихтиолог Дмитрий Владимирович Обручев.