Бык из моря - Джеллис Роберта. Страница 29

Возвращаясь, она совсем запыхалась, не столько от спешки, сколько от беспокойства — но все было в порядке, и она отнесла отвар в спальню, пристроив его на полке рядом с бальзамом. А после задумалась. Что толку прятать мазь, если полуобнаженный Дионис открыт всем взорам? Но он слишком большой, чтобы она могла одеть его в жреческий хитон. У Ариадны ушло пол-утра, чтобы соорудить более или менее приличное одеяние из ткани, выбранной ею для себя, — но когда она закончила, Дионис еще спал. В конце концов Ариадна поела одна и велела Хайне, чтобы днем еду подали еще раз. Наконец она начала подумывать, что ей тоже стоит чем-нибудь заняться, — и тут из спальни донесся голос Диониса. Сперва — во всяком случае, после того, как отвар подействовал — приготовления Ариадны, а она собиралась сама таскать горячую воду, чтобы слуги не увидели бога исцарапанным и в синяках, весьма позабавили Диониса. Потом он начал бросать на нее косые взгляды, и ко времени, когда, закончив есть, откинулся в кресле с кубком вина в руке, смотрел на нее уже так пристально, что девушку охватила дрожь. Заметив это, Дионис поманил ее — она подошла и села у его ног.

— Итак, ты размышляешь, кто я, да?

— Ты мой господин и мой бог. — Ариадна опустила голову.

— Не важно, бог или нет? Ты ведь так думаешь?

— Ты мой господин и мой бог, — упрямо повторила Ариадна.

— Ты так говоришь потому, что боишься того, что я натворю, если ты усомнишься в моей божественности?

Она вскинула глаза и смело встретила его взгляд.

— Потому что я люблю тебя. Потому что ты был ко мне добрее всех в мире. Потому что... — Голос девушки слабел и угасал и вдруг внезапно окреп: — Потому что ты — живой. — Она снова опустила голову. — Мать тоже добра ко мне. Я чувствую Ее тепло. Она дает мне силу. Но... но Она... она вне пределов моего понимания, вне моей досягаемости. — Ариадна подняла взгляд. — Ты мой бог, Дионис, мой прекрасный бог.

Ясно — она знает, что он не бог. Дионис смотрел на вино в кубке, а не на хрупкую девочку у своих ног. Он знал, что скажут Зевс, Афина или Аполлон — что он должен убить ее, прежде чем она... Прежде чем она — что? Расскажет об этом всем? Чепуха. Разве не он сам сейчас смеялся над ней, выполняющей работу слуг, лишь бы только быть уверенной, что никто в храме не узнает, что бога может мучить похмелье, что он может быть ранен?

Она куда больше самого Диониса заботится о том, чтобы ни у кого не возникло сомнений в его божественности. И ей известна суть его Силы. Она ощущает ее даже тогда, когда Сила эта не направлена на нее — недаром же в день посвящения она умоляла его помиловать тех, в святилище. Нет, Ариадна никому не позволит даже помыслить о том, что ему можно бросить вызов — ради их же, смертных, собственной пользы.

Другая сторона ее знания более опасна. Если Ариадне известно, что он — не бог, не догадается ли она, что и другие маги-олимпийцы также лишены божественности? Уж они-то будут к ней не столь милосердны.

— Значит, я твой бог, потому что ты любишь меня — а как же те, кого ты не любишь? Посейдон, например?

Ариадна содрогнулась.

— Тот, кто живет на Крите, не спрашивает, кто такой Колебатель Земли. Думаю, задавать такой вопрос про других — еще менее разумно и куда более опасно. Но даже если они иные, чем Мать, они все равно имеют право властвовать над нами — ведь право это даровано им Ею, и они обладают Силой, чтобы удержать власть и пользоваться ею.

— Очень мудрое рассуждение. Еще мудрее будет не говорить об этом ни с кем.

Теперь Ариадна улыбнулась.

— А с кем мне говорить? Жрицы слишком богобоязненны и, правду сказать, слишком стары, чтобы интересоваться тем же, что и я; а ученики, что при храме недавно, — слишком малы.

— У тебя есть отец, мать, сестра, братья... — Голос Диониса смолк: он увидел ее лицо. И заметил, хотя глаза Ариадны и были опущены, что она отвела взгляд. — Ага, — сказал он, — значит, твоя семья вновь потревожила тебя? Полагаю, на сей раз речь шла о лишенных благословения лозах? — Оба вопроса прозвучали почти утвердительно.

— Сперва явился Главк — с претензиями, но быстро растерял весь свой гонор и удалился. Потом приходил отец. — Она помолчала. — Он удвоил свои приношения храму и обещал, что, когда я вновь приду во дворец как твои Уста, меня выслушают уважительно и без угроз. Он сказал, что, поскольку его лозы сохнут, тогда как все остальные наливаются силой, это дает основание равно черни и знати думать, что он не годится в цари, ибо не мил тебе, — и тем подрывает его власть. Он униженно молил тебя благословить его лозы.

Дионис вгляделся в нее чуть пристальнее обычного — и засмеялся.

— Тебе надо было поведать мне эту историю, когда я только вошел в твою спальню. А теперь я выспался и сыт — и могу разглядеть то, что стоит за словами. Ты сказала мне хорошее — так переходи к плохому.

Ариадна взглянула на него из-под своих длинных ресниц.

— Скажи я тебе все, когда ты только вошел, — ты понесся бы во дворец и залил его кровью. А это не то, чего я хочу, хотя мои родные давно уже — ничто для меня. Ты вот заговорил о тех, с кем я могла бы быть откровенной, — так вспомни: у меня нет ни матери, ни отца; я посвящена тебе. Я не беседую о сокровенном ни с кем — кроме, разумеется, тебя.

— Но ты же пытаешься защитить свою семью от меня...

— Не от тебя, господин. От Посейдона. Он склонил голову к плечу.

— Ты хочешь, чтобы я встал между ними и Посейдоном?

— Нет! Матерь упаси! Я только хочу, чтобы ты не натворил ничего, что оскорбило бы Посейдона.

— Зачем мне оскорблять Посейдона? Из всех олимпийцев он — последний, с кем я стал бы иметь дело. — Губы его скривились. — Да и со всеми остальными я почти не имею дел.

Ариадна молчала, опустив голову. Спустя какое-то время Дионис поставил кубок на стол. Тогда она подняла взгляд.

— Отец не пожелал избавиться от того, что носит Пасифая. Дионис пожал плечами.

— Он дурак, но мне-то что с того?

— По-моему, он намерен использовать то... того... чтобы уменьшить твое влияние на Крите. Быть может — и вообще изгнать тебя.

Слова вырвались из нее на едином дыхании, и Ариадна умолкла. Дионис расхохотался.

— И что? От этого пострадают только лозы Крита и его вино. Возможно, мне и жаль немного тех купцов и виноделов, что пострадали от моего прошлого пренебрежения. Но неужто ты думаешь, что этот островок — все мое царство? Мое царство — Египет и все земли к востоку и западу отсюда. Как по-твоему, сильно ли заботит меня Крит?.. — Он наклонился и пальцем приподнял за подбородок головку Ариадны, заглянув ей в глаза. — Здесь меня заботишь только ты, Избранница.

Она глубоко вздохнула, придвинулась и положила голову ему на колено.

— Тогда меня тоже ничего здесь не заботит. — Мгновением позже она вскинула умоляющий взор. — А ты расскажешь мне о тех, других землях, господин?

Дионис улыбнулся ее интересу.

— Расскажу с удовольствием, только, боюсь, знаю я немного. — Он улыбнулся еще шире. — Я ведь путешествую не для удовольствия, не для того, чтобы любоваться видами. Мне знакомы лишь храмы да виноградники... — На какое-то время он задумался. — А впрочем, нет. Возможно, кое-где я видел и кое-что еще... — Дионис коротко глянул на Ариадну и тряхнул головой. — Это только здесь, в Кноссе, я привязан к храму.

Ариадна ответила усмешкой:

— Из-за меня?

— Да.

— Тогда я вдвойне рада, что ты бываешь в других местах: во-первых, ты можешь рассказать мне о них, а во-вторых — это означает, что ни с одной жрицей тебе не бывает так хорошо, как со мной.

Он слегка щелкнул ее по носу.

— Не задирай его. Может, раньше мне просто не приходило в голову дружить со жрицами.

Хотя то, что он говорил раньше, и позволило Ариадне думать, что та, прежняя жрица, была ему и другом, и возлюбленной, девушка не собиралась обсуждать с ним этого. Она поймала его руку.

— Не надо, господин мой, не ищи других. Я не возгоржусь, обещаю. И буду такой, как ты пожелаешь. Только выскажи свою волю.