Орангутан - Харриссон Барбара. Страница 3

Это был разборчивый едок. Получив фрукты или овощи, он сперва уписывал самые лакомые куски и лишь несколько погодя доедал все остальное. Таким образом, Боб почти целый день был чем-нибудь занят, хотя мы установили строго определенные часы кормления: три раза в день давали ему молоко с рисом, два раза — фрукты. Если он не занимался плодами, или листьями, или корой, то принимался за клетку, находил оторвавшийся угол проволочной сетки, дощечку, щепочку. Предметом его неустанного внимания была также дверь. Без конца ковыряя ее, Боб иной раз ухитрялся случайно выбраться наружу.

Ева льнет к Бидаи, Боб, как всегда, занят едой

Каждый вечер мы выводили Боба и Еву в сад, чтобы они могли хорошенько размяться. Как только открывали клетку Боба, он начинал носиться по траве, словно угорелый. Иногда затевал замысловатый танец — переступал широко расставленными ногами и быстро-быстро крутил руками в воздухе. Обычно лее он передвигался на четвереньках, опираясь корпусом на кулаки и подтягивая слегка расставленные ступни.

Ева тоже научилась ходить. Мы с Бидаи опускали ее на траву и становились метрах в десяти. Сперва она кричала и жаловалась, что ее бросили, потом, продолжая кричать, начинала ползти к нам. Мы медленно отступали, сохраняя дистанцию. Мало-помалу Ева так увлеклась процессом передвижения, что перестала кричать. Вскоре она уже научилась уверенно ходить и в нашем обществе охотно исследовала сад. Правда, далеко отходить от нас не отваживалась, а потеряв нас из виду, визжала от страха.

Боб довольно равнодушно относился к Еве. Он трогал ее, толкал, обнюхивал, несколько раз пытался затеять игру, тихонько покусывая ее за живот. После чего обычно отправлялся обозревать сад, который казался ему куда интереснее. Особенно нравились ему грядки с ананасами. Боб дергал зубами плотные листья, обкусывал полуспелые плоды. Искал муравьев и прочих букашек, с удовольствием жевал землю.

К вечеру Боб обычно оказывался довольно грязным. Раз в неделю мы непременно отмывали его и Еву в ванне. Они не очень любили воду, тем более, холодную, но быстро приходили в себя после первого испуга и даже наслаждались купанием. Причем каждый требовал свое полотенце. Сидя в клетке с гордым видом, клали полотенце себе на голову или обматывали вокруг шеи, а в заключение разрывали в клочья — своего рода компенсация. На ночь, чтобы было тепло и уютно, им выдавали по мешку. После ужина на закате они забирались в метки и засыпали, лежа на боку, на полу клетки. Причем Боб часто похрапывал. До самого утра оба спали как убитые.

Первое время мы страшно баловали Еву, добиваясь, чтобы ей у нас было хорошо. Она пристрастилась к молоку и постепенно прибавляла в весе. Шерсть у нее стала длинная и блестящая. Каждое утро Ева сидела у дверцы своей клетки, греясь на солнышке и требуя от проходящих, чтобы ее взяли на прогулку. Пока она оставалась такой милой крошкой, справиться с ней было несложно.

Но все-таки она была очень тщедушной на вид, и я все время беспокоилась за ее здоровье. Мне в жизни не приходилось ухаживать за маленькими детьми, поэтому я без конца расспрашивала знакомых мамаш. Однажды у Евы обнаружились глисты. В тот же день мы отнесли ее к врачу и потом постоянно проверяли их с Бобом.

Ева строго следила за тем, чтобы не пачкать там, где спала. Сидя у меня на руках, она обычно тоже вела себя прилично. Но с чужими она не очень церемонилась, о чем я всякий раз предупреждала, когда давала подержать ее кому-нибудь из знакомых.

Хотя Боб и Ева хорошо росли, прибавляя в месяц по полкилограмма, я не очень-то полагалась на эти признаки. Оранг-утаны медленно вырастают, лишь к десяти годам они достигают полной зрелости. И если все детство они проводят в неволе, им потом уже не выжить в джунглях. Так что у нас были две возможности: либо растить наших малышей так, чтобы они потом и в лесу не пропали, либо готовить из них экспонаты для зоопарков.

Весной 1958 года Бобу было около трех лет, и мы часто задумывались над тем, что же с ним будет дальше. Нам сдавалось, что он слишком привык к жизни с нами, вряд ли удастся привить ему новые навыки, да и как это сделать? Пока что Боб явно чувствовал себя отлично и нисколько не походил на болезненных, облысевших, жалких ораиг-утанов, каких мы видели во многих зоопарках Европы, и которые были обречены на тоскливое существование в тесной тюрьме.

Но ведь мы не сможем держать Боба до тех пор, пока он совсем вырастет. И если его ждет жизнь в зоопарке, лучше начать подготовку сейчас, чтобы ему потом легче было освоиться в новой среде. При этом мы подразумевали зоопарк в Сан-Диего, в Калифорнии, где сумели добиться того, что оранг-утаны размножались в неволе.

Однако задолго до того, как мы приготовились отправить Боба в Америку (морем до Сингапура, затем самолетом через Тихий океан), у нас один за другим появились еще три младенца, все трое — самцы, Положение резко осложнилось!

В соответствии с законом, управляющий лесным хозяйством конфисковывал каждого детеныша оранг-утана, каким бы способом он ни был приобретен. Всякий, кто убил оранг-утана в джунглях (а добыть детеныша можно только, застрелив мать) или держал в доме детеныша, или продавал его, карался штрафом как за преступное действие. Но как уследить за всем, что происходит в безбрежных джунглях, особенно в пограничной области, где еще водятся оранг-утаны? Поди, найди виновника и докажи его вину. Если же животное попало в Саравак через границу, дело осложнялось тем, что нельзя было применять местные законы. К тому же штраф был невысокий, и люди шли на риск, зная, что перекупщик с лихвой покроет им все издержки.

Между тем опыт показал, что детеныш оранг-утана, которого держат в деревне, почти наверно обречен на скорую гибель. Его надо оберегать от болезней человека, надо правильно кормить. Поэтому в последние годы частным лицам не давали разрешения держать оранг-утанов как домашних животных. По неписанному соглашению между Департаментом леса и нашим музеем конфискованных детенышей передавали нам. Других учреждений, которые были бы заинтересованы в том, чтобы спасать этих малышей, не нашлось.

И вот перед нами возникла проблема — придумать надежный способ выкармливать бедняжек. Скажем, содержать их в полудиком состоянии, чтобы потом, уже взрослыми, выпускать в джунгли. Но это дело серьезное, требующее долгих усилий… Как бы то ни было, у нас на руках очутилось сразу трое беспомощных крохотных созданий. Мы решили дать им имена людей, которые особенно много потрудились для охраны оранг-утанов.

Итак, первого малыша назвали Тони, в честь Антони Эбелла, тогдашнего губернатора Саравака. Антони Эбелл назначил комиссию, которой поручил выяснить, сколько же оранг-утанов осталось в саравакских джунглях, и предложить меры наиболее эффективной их охраны.

Второй получил имя Фрэнк. Так звали Брауна, управляющего лесным хозяйством в Сараваке. Фрэнк Браун был, так сказать, законным ангелом-хранителем и приемным отцом всех оранг-утанов области.

Третьего детеныша назвали Биллом в честь Билла Смайсиза, автора книги «Птицы Борнео» и помощника Фрэнка Брауна (позже он сменил его на посту управляющего лесным хозяйством).

Из всей тройки Тони был самым маленьким. Больной, истощенный, весь в прыщах, он был обнаружен в даякской деревне. Мы живо смастерили для него временную клетку, и там он лежал, скрестив руки на шее и поджав ноги. Больно было смотреть на этого малыша, утратившего всякий интерес к жизни. Когда я привезла его к Оси Мерри, врач подтвердил мои опасения:

— Его надо лечить, у него воспаление легких. Да только вряд ли удастся его спасти. Пожалуй, ему даже лучше умереть, все равно полностью здоровым он никогда не будет.