Голый мужчина - Моррис Десмонд. Страница 4

Тест на ДНК был впервые использован в 1995— 1996 годах для установления отцовства во внесудебном порядке. Статистические данные свидетельствуют о том, что в Великобритании биологическими отцами 16 из каждых 100 детей, протестированных на ДНК в 1998—2004 годы, являлись не мужья их матерей, считавшие этих детей своими собственными. В Северной Ирландии результат подобных исследований отличался от британского показателя лишь на 0,2%. Эти цифры оказались значительно выше, нежели кто-либо ожидал.

В США данный показатель равняется 10%, а сотрудники Института Макса Планка заявляют, что в Германии «в стабильных моногамных браках доля детей, родившихся не от отцов семейств, составляет от одного из десяти для первого ребенка до одного из четырех для четвертого».

Согласно результатам масштабного исследования, охватывавшего девять крупных регионов (Великобритания, США, Европа, Россия, Канада, Южная Африка, Южная Америка, Новая Зеландия и Мексика), показатели внебрачного отцовства варьируют от 1 до 30%. Возможно, столь большой разброс связан с тем, что во многих отчетах приводились результаты тестов, проводившихся в семьях, где подлинность отцовства уже подвергалась сомнению. Если все такие результаты исключить, показатели получаются значительно более низкими. Заключение этого исследования гласит: «Средний показатель внебрачного отцовства составляет 3,7%, или один ребенок из 25».

Если рассматривать этот показатель с точки зрения двух мужских стратегий спаривания, он означает, что даже в современном обществе, свободном от сексуальных запретов прошлого, 24 ребенка из 25 рождаются в результате воплощения в жизнь стратегии создания пары, и только один в результате использования стратегии рассеивания семени. Из этого следует, что, несмотря на документальные свидетельства склонности мужчин к внебрачным связям, они тем не менее в большинстве своем стремятся создать пару.

Чем же тогда можно объяснить постоянно блуждающий мужской взгляд? У мужчины может и не быть внебрачных детей, но это не означает, что он верен своей постоянной партнерше. Все дело в эволюционной тенденции, в соответствии с которой на протяжении последнего миллиона лет, или около того, люди приобретали все больше детских черт. Благодаря этой тенденции, называемой неотенией, они сохраняли во взрослом состоянии присущие детям игривость и любопытство. Как следствие, люди становились все более изобретательными, чему мы обязаны современными сложными технологиями. Но в то же самое время это любопытство распространилось и на другие сферы жизни, включая удовлетворение самых что ни на есть животных инстинктов.

Что касается утоления голода и жажды, эта черта не представляет какой-либо проблемы. В данном случае любопытство может привести лишь к тому, что человек станет гурманом и ценителем хороших вин. Но в случае с сексом оно зачастую вносит серьезные нарушения в нашу основную репродуктивную стратегию. Когда уже имеющий постоянную партнершу мужчина видит привлекательную незнакомку, он, в силу своего любопытства, представляет, какова бы она могла быть в постели. В подавляющем большинстве случаев его любопытство не поднимается выше уровня сексуальной фантазии, но время от времени представитель сильного пола выходит за пределы этого уровня. Обычно, когда его любопытство удовлетворено, все и заканчивается, но в некоторых случаях связь с уже имеющейся партнершей разрывается, и возникает новая пара. Это неизбежно негативно сказывается на качестве его заботы о детях от первой партнерши, как бы он ни старался возместить ущерб, причиненный прежней семье.

В небольших племенных сообществах подобный разрыв отношений был более затруднителен. Современное общество предоставляет в этом плане куда больше возможностей. В последнее время резко возросло число разводов, и хотя некоторые цифры, известные нам из официальной статистики, явно завышены, сегодня, к примеру, в США распадается 34% браков, а в Великобритании 36%, то есть больше трети. Кое-кто полагает, что это служит наглядным признаком деградации общества. Однако, если взглянуть на ситуацию с другой стороны, несмотря на падение нравов и сексуальное раскрепощение, у двух третей современных пар все же сохраняется связь между партнерами. С учетом неестественности структуры урбанистического общества, к которому пришлось адаптироваться членам племенного сообщества, это замечательное свидетельство высокой жизнеспособности стратегии создания пар.

Иной раз можно услышать следующий аргумент: раз стратегия создания пар является характерной особенностью человеческого рода, почему она не абсолютна? Если пара представляла такую ценность для первобытных племенных групп, почему эволюция не сделала ее постоянной? Существуют истории о птицах, которые создают пару на всю жизнь, и связь между ними настолько прочна, что после того, как один из партнеров умирает, другой никогда не заключает повторный союз. Почему эволюция не разработала подобный механизм для человечества во избежание несчастий, связанных с распадом брака?

Дело в том, что в первобытные времена, когда в племенах охотников и собирателей формировалась новая стратегия спаривания, мужчины подвергались серьезным опасностям, охотясь на дичь, а женщины испытывали трудности при родах, в частности из-за новой — вертикальной — позы, которая теперь стала свойственна человеку по жизни. Любой из партнеров мог умереть молодым, и это лишало бы оставшегося возможности иметь потомство, если бы механизм создания пар был слишком жестким. Если же после периода горя и траура оставшийся молодой партнер имел возможность заключить новый союз, это благотворно сказывалось бы на росте численности маленьких племен. Таким образом, почти идеальный союз партнеров с точки зрения выживания лучше идеального.

Следовательно, в эволюционном плане мужчина запрограммирован на формирование долгосрочных отношений с партнершей, но при условии, что, если она умрет, он будет иметь возможность спустя некоторое время создать новую пару. Такая гибкость связей, столь полезная в древности, в' современную эпоху превратилась в серьезную проблему. Причина этого кроется в изменении образа жизни мужчины. Теперь, вместо того чтобы отправиться в лесные джунгли и преследовать дичь, постоянно подвергая свою жизнь риску, он отправляется в каменные джунгли, где занимается «охотой» совершенно иного рода. Там он оказывается в компании привлекательных женщин, которые в охотничьих угодьях отсутствовали. В лесу у него было мало соблазнов, а в городе они встречаются на каждом шагу. И тут его и без того не самая прочная связь с партнершей ослабевает еще больше.

Но каковы бы ни были мужские недостатки и слабости, факт остается фактом: большинство мужчин в большинстве культур создают долгосрочные семейные союзы. И, несмотря на все конфликты и разрывы, эти союзы оказались чрезвычайно успешными в деле воспитания детей. Доказательством служит тот факт, что за последние 40 лет численность населения земного шара более чем удвоилась — с 3 миллиардов человек до 6 с лишним.

Если в планетарном масштабе мужчина явно преуспевает в качестве отца, что можно сказать о его роли племенного охотника? Как уже отмечалось, он не утратил древнее побуждение к охоте — процесс эволюции протекает слишком медленно, но охота приобрела для него символический характер. Так, все соревновательные виды спорта представляют собой формы символической охоты. Все они предусматривают либо преследование, либо прицеливание, либо и то и другое, а ведь это основные компоненты первобытной охоты. Вокруг этих символических действ выросла целая индустрия, а чемпионы — преследующие (вроде Михаэля Шумахера) и прицеливающиеся (вроде Тайгера Вудса) — получают огромные денежные призы и купаются в лучах славы. Командные виды спорта, назовем лишь футбол и баскетбол, предусматривают как преследование, так и прицеливание и, кроме того, требуют, чтобы игроки действовали сообща, планировали свои действия, разрабатывали тактику и стратегию, то есть делали все то, что их далекие предки — первобытные охотники.