Обезьяны, человек и язык - Линден Юджин. Страница 35

Продуктивность, произвольность и двойственность развились в коммуникации людей на протяжении последних четырнадцати миллионов лет, после того как разошлись пути генетической эволюции человека и человекообразных обезьян. За тот же промежуток времени эти свойства, по Хоккету, не сформировались ни у одной человекообразной обезьяны. Он считает, что продуктивность возникла, вероятно, одновременно с возникновением произвольности. Замечу, что кроме всего прочего произвольность позволяет эффективно пользоваться небольшими группами символов. Хоккет, однако, испытывает затруднения при попытке установить последовательность возникновения двойственности и продуктивности. Каждое из этих свойств могло предшествовать другому, но они могли возникнуть и одновременно.

Согласно сценарию Хоккета, продуктивность, двойственность и произвольность возникли путем «смешения» голосовых сигналов, которыми пользовались наши человекообразные предки и которые были иконическими и не обладали свойствами продуктивности и двойственности. Хоккет сформулировал эту линию развития еще до того, как вошла в моду «жестикуляторная гипотеза» Хьюза, представляющая собой разработку концепции, сформулированной много ранее Эдуардом Торндайком и известной как «теория лепета». В соответствии с ней человек некогда начал вычленять звуки, связанные с определенными характеристиками предметов внешнего мира, и таким образом заложил основу своего словаря. С другой стороны, Хоккет утверждает, что в какой-то момент древний человек смог создать новый возглас из слияния частей искони существовавших возгласов. «Мы можем представить себе, – пишет Хоккет, – что такие новшества обычно были, как правило, непонятны для слушателей, однако с течением времени, чем дальше, тем чаще, они закреплялись в обиходе, так что подобный способ создания новых восклицаний приобретал все большее распространение». Слияние составных частей этих возгласов постепенно лишало их связи с иконическими корнями, делая их смысл все более произвольным, и вело к возникновению кенем (из подразделенных звуков) и плерем (из их различных сочетаний). Хоккет ничего не говорит о том, почему первые прегоминиды начали попарно сливать возгласы, образуя новые «гибридные» звуки. Он обосновывает свой список ключевых свойств языка ссылкой на давление отбора, вызвавшее появление человеческого языка. Думается, что и сам список свойств языка, и гипотеза Хоккета об их возникновении были бы более убедительными, если бы он высказал соображения о том, с чего все началось. Недостатком рассуждения Хоккета является то самое качество, которое он включил в число сильных сторон языка, – оно произвольно. Если не говорить о давлении отбора, единственный критерий, с помощью которого можно оценить перечень Хоккета, – это его внутренняя логичность. Действительно, несмотря на то что многие из выделенных Хоккетом ключевых свойств языка являются взаимозависимыми, рассмотренный перечень внутренне непротиворечив. Мы можем понять, как не обладающая продуктивностью система возгласов могла посредством их смешения постепенно развиваться в направлении от иконичности к произвольности. Мы можем также понять, как такая система возгласов могла в результате объединения слов превращаться из замкнутой в продуктивную; более того, мы можем представить себе развитие двойственной системы из фонем и синтаксиса, управляющего их комбинированием: возгласы приобретают звуковую форму в соответствии с логикой, определяющей комбинаторику составляющих их звуков, а не под влиянием внешних факторов, сформировавших исходный словарь.

Нельзя сказать, что сценарий Хоккета несовместим с тем, который был предложен ранее Гордоном Хьюзом, но он лаконичнее. Если бы Хоккет знал о существовании голосовой преемственности у других видов, он мог бы использовать это обстоятельство в своих рассуждениях о давлении отбора, способствующем развитию языка в соответствии с предложенным им планом.

Хотя Хоккет не может ответить на вопрос, почему возник язык, он чувствует себя на достаточно твердой почве, когда рассуждает о влиянии языка на наших предков уже после того, как началось его развитие. Адаптивная полезность договорной системы коммуникации и мышления, утверждает Хоккет, давала генетическим линиям с более развитым языком преимущество в конкуренции с их близкими сородичами. В результате такого конкурентного преимущества малоэффективные эволюционные приспособления быстро сходили со сцены под необыкновенно сильным давлением отбора, направленного на формирование языка. Появление языка было ответом природы на те крайне тяжелые условия, в которых жил человек. И мы можем представить себе, что сам по себе язык постепенно совершенствовался как наиболее эффективное (на относительно небольших временах) из множества новшеств, возникших в ответ на такие условия. В этом, пишет Хоккет, и кроется причина того, что мы не наблюдаем среди различных человеческих рас значительной изменчивости в отношении языковых способностей, а также и того, что не удается обнаружить промежуточных эволюционных звеньев между человеком и шимпанзе.

Сказанное возвращает нас к упоминавшейся ранее гипотезе Либермена и Крелина, согласно которой поздние неандертальцы вымерли из-за того, что оказались не в состоянии конкурировать с современными им кроманьонцами, лучше их владевшими даром речи. Эти ученые считают, что гортань у неандертальцев не была развита в такой степени, чтобы они могли произносить полный набор звуков, доступных современному человеку; они же полагают, что есть основание думать, будто кроманьонцы в этом отношении пошли много дальше. Их гипотеза предполагает, что неандертальцы представляли собой некоторую промежуточную стадию развития и не были полностью подготовлены к возникновению языка. В результате они проиграли состязание со своими близкими сородичами, заплатив той ценой, которую иногда приходится платить при конкуренции за пищу в одной экологической нише, – ценой вымирания. Хоккет предвосхитил эти рассуждения еще в 1958 году. Зоогеографы утверждают, писал он, что «два близкородственных вида не могут жить бок о бок в одной экологической нише. По-видимому, если ряд близкородственных видов или линий конкурирует в одной экологической нише, то тот из них, который вовремя приобретает самые совершенные приспособления, вытеснит наиболее сходные и генетически близкие ему формы, тогда как виды или линии, находящиеся не в столь близком родстве, могут выжить, поскольку они менее остро и непосредственно конкурируют друг с другом. В этом состязании победитель уничтожает пришедшего вторым или же поглощает его в результате гибридизации. Вот один из механизмов, посредством которых разновидности превращаются в самостоятельные виды: они уничтожают промежуточные формы и остаются генетически изолированными».

Интересно заметить, что наш ближайший сохранившийся сородич – шимпанзе – не слишком отличается от животного, которого мы рассматриваем как своего наиболее отдаленного предка. По-видимому, каковы бы ни были чрезвычайные обстоятельства, отделившие человека от человекообразных обезьян, последним удалось выжить и без приобретения тех «спасительных» свойств, которые отличают человека от животных.

Приняв культурную преемственность в качестве предшественника плерематически сложной коммуникации, Хоккет понял, что одна из сторон влияния языка на наших предков состояла в том, что овладение языком благоприятствует расширению сферы, в которой поведение передается не генетически, а как результат культурной преемственности. Он снова повторяет трюизм, на который мы обратили внимание ранее: «Обучение с помощью уже усвоенных символов может устранить значительные опасности, с которыми связано обучение, основанное на непосредственном участии». Однако здесь ничего не сказано ни о взаимосвязи между этими двумя типами обучения, ни о явном давлении в пользу прогрессивного развития перемещаемости.

Короче говоря, Хоккет считает, что система коммуникации, возникнув и закрепившись, начинает определять образ жизни овладевших ею существ. Обучение, будучи фактором культурным, а не биологическим, все в большей степени вытесняет биологические детерминанты нашего поведения и жизненного стиля и создает новый мощнейший побудительный мотив поведения, отличный от голода и секса, – потребность в общении. Мы вынуждены использовать нашу специализированную систему коммуникации даже в тех случаях, когда она не является необходимой для адекватной реализации таких потребностей, как брачные отношения, родительская забота, защита и нападение. Отсутствие общения, пишет Хоккет, лишает человека его самых характерных свойств; в отношении животных, утверждает он, дело обстоит иначе. Хоккет прав в том, что лишенные общения люди становятся нервнобольными, однако, утверждая, что животным это не свойственно, он грубейшим образом ошибается.