Нежный плен - Джеллис Роберта. Страница 65

Значит, судя по всему, нужно выбирать бракосочетание с Джеффри. Эта убедительная мысль всегда поднимала Джоанне настроение. Она знала, как расстроились бы Иэн и ее матушка, как обиделись бы граф Солсбери и леди Эла, если бы она заявила, что желает расторгнуть брачное соглашение. Джоанну охватывала необъяснимая истома, когда она вспоминала ласки Джеффри и как бы наяву слышала его чарующий голос, видела обращенный только к ней его ласковый взгляд. Вслед за этими воспоминаниями приходили другие — мужество и чувство долга, заставившие Джеффри не только защищать любовницу своего друга Энжелара, но и сражаться с огнем, спасая жизни людей, к которым он не имел никакого отношения. Естественно, она восхищалась и его мужеством, и чувством долга, но именно из-за них он постоянно подвергал себя опасности.

Ее сердце вдруг упало. Она вспомнила полный ужаса и боли взгляд, каким смотрела на нее мать, когда не получала вовремя вестей от Иэна. От одной лишь мысли, что Джеффри мертв, Джоанне хотелось кричать. Она не смогла бы выносить такую боль всю жизнь… не смогла бы. Лучше уж серая тоска, тяжелая тоска по тому, чего она не может иметь. Но правда заключается в том, что любой мужчина, выбранный для нее матушкой, обладающий и мужеством, и честью тоже не избежит опасностей. Но Джоанна переживала бы только за Джеффри!

А если он не станет ее мужем? Будет она меньше беспокоиться о нем? Джеффри и Иэн находятся в тесных отношениях. Она всегда будет знать, что Джеффри попал в беду. Кроме того, они будут часто видеться, и страх за него останется. Тогда почему бы не выйти за него замуж, сделав всех счастливыми? Кроме нее самой…

Мысли Джоанны бегали по замкнутому кругу. Но одной стороны проблемы Джоанна старалась избежать изо всех сил. Одно дело — размышлять о другом муже для себя, но совсем по-другому воспринималась мысль о другой жене для Джеффри. Острая ревность мучила Джоанну не меньше, чем страх по-настоящему полюбить и потом всю жизнь пребывать в страхе за мужа.

Благодарственное письмо от леди Мод, написанное в изящной форме искусным писарем, лишь оживило терзания Джоанны. Упоминаний о Джеффри оказалось больше, нежели слов благодарности. В суматохе придворных развлечений, не забывая и обязанностей, сообщала леди Мод, Джеффри не оставил без внимания такое бедное создание, как она. Он рассказал о ее судьбе и бедах Энжелару настолько детально, что все очень быстро разрешилось и наладилось.

Джоанне казалось, что этих комплиментов более достоин Энжелар, которому пришлось искать деньги, чтобы снять и обставить новое жилье для любовницы. Джоанна отнюдь не винила Джеффри за то, что леди Мод восхищалась им. Нет, совсем нет! Просто это доказывало, что любая женщина, даже та, чье сердце отдано другому мужчине, с радостью завладела бы им. Брак по расчету, при котором равнодушная жена не стала бы бороться за его любовь? Вряд ли. И даже если Джеффри любит сейчас Джоанну, не воспылает ли он со временем новой страстью? Такое может случиться. Джоанна знала: с ее стороны чудовищно желать, чтобы этого не произошло.

Ревность можно спрятать, но не погасить. Джоанна не могла удержаться, чтобы не написать Джеффри письмо и предупредить его: ему лучше вести себя осторожнее, коль он хочет стать завоевателем, — так можно обратить друга во врага. Она приложила к своему посланию письмо леди Мод, которое, по ее мнению, должно было само по себе все объяснить.

Когда Джеффри получил пакет от Джоанны, ему все равно было, говорила ли леди Мод открыто, будто безумно влюблена в него. Он не понял бы смысла такого заявления, как и тонких намеков Джоанны о благодарственном письме, содержавшем лишь приятную оценку его заслуг. Джеффри немало позабавило бы столь ревнивое толкование самого невинного послания, улови он этот намек, но ему сейчас было не до развлечений.

Рано утром четырнадцатого дня августа небо рухнуло на землю. Королевский двор находился вблизи Дерби в таком маленьком замке, что Джеффри пришлось поместиться с отцом в одной комнатке. Таким образом, он одним из первых узнал, что Джон получил послание с печальным известием: Ллевелин наконец решил присоединиться к бунту, Аберистуит пал и разрушен до основания, уэльские принцы открыто заявляют, что ни один человек короля не останется на земле Уэльса. Джон должен был предвидеть эти события, но теперь, казалось, совсем обезумел от ярости. Весь двор подняли по тревоге, собрали военный совет. Дороги к отступлению не было. Все пришли к мнению, что Уэльс должен быть наказан.

Единодушие было столь полным, что Джеффри совершенно не обратил внимания на то, как пылко подстрекали короля на немедленные действия Фиц-Вальтер и Де Вески, самые горластые. Даже если бы он и заметил это, то не придал бы всему особого значения, отнеся их энтузиазм к очередной уловке, чтобы отвести от себя подозрения Джона. Однако, заручившись согласием совета, Джон не поехал в Честер.

Джеффри уставился на письмо Джоанны. Слова мало что значили для него сейчас. Только ее имя, печать Роузлин да и дорогой ему знакомый почерк имели смысл. Они были для него убежищем от ужаса, внося покой в растревоженную душу.

Но Джеффри не мог тотчас же поскакать к Джоанне чтобы обрести полный покой и благоразумие. Небо рухнуло на землю.

17.

«Джеффри Фиц-Вильям своей дражайшей супруге Джоанне», — медленно выводил Джеффри вечером семнадцатого дня августа. Он еще не был уверен, о чем напишет, и даже в том, отправит ли послание вообще. Как он тосковал по холмам, усеянным розами, по свежему соленому воздуху, крепким каменным стенам, по этому оплоту безопасности и непоколебимости, каким ему казался Роузлинд! Джеффри не мог поехать туда. Честь обязывала делать то, чего он не любил делать утром, к чему чувствовал отвращение и от чего его тошнило днем, о чем сожалел вечером. И все же какая-то часть его души оставалась в Роузлинде. Джеффри жаждал заглянуть в ласковые серые глаза Джоанны, светящиеся умом. Нуждался в ее голосе, не резком, а спокойном и рассудительном даже в минуты гнетущего страха.

Сейчас он сидит, закрывшись в своей небольшой комнате. Возможно, ему следовало быть со всем двором и заниматься работой, вместо того чтобы писать письмо, а затем отправлять его в места, о которых только мечтает. Но о какой работе может идти речь? Джеффри опротивело общество суетливых людей, пытающихся спасти погибающую монархию. Естественно, он не собирается присоединяться к тем, кто стремится раскрошить королевство на кусочки, дабы увеличить свою собственную мощь. Не было у Джеффри намерений и воспользоваться паникой, охватившей короля. Джон даже воскликнул как-то: «Спасайте свои собственные головы!» Кое-кто воспринял эти слова как разрешение покинуть двор и общество обреченного монарха.

«Я получил твое письмо, — писал Джеффри, — но, боюсь, что многие, кого я считал друзьями, уже стали моими врагами без всяких на то усилий с моей стороны».

В этом месте он задумался: не стоит оставлять такое двусмысленное и пугающее утверждение без дополнений. Все дело в короле… только в нем. Если бы на троне восседал не Джон, а кто-нибудь другой… Джеффри метался между ненавистью и жалостью, не в силах сдерживать душевные волнения.

«Ты можешь решить, — писал он далее, — что подобные новости заставили нас тотчас же взяться за оружие, но этого не случилось. Я даже не знаю и не узнаю уже никогда, предвидел ли король, что последует дальше, и в чем причина его злобы. Джон, отослав некоторых людей, повернул назад и, вместо того, чтобы ехать в Честер, направился в Ноттингем. Я пришел в крайнее недоумение, позабыв, что в Ноттингеме держат уэльских заложников, но вскоре мне об этом напомнили. Король приказал повесить этих людей, которых нам отдали ради гарантии поведения уэльских принцев. Он отдал приказ, не успев даже потрапезничать свежим мясом с дороги».

Джеффри закрыл глаза и опустил голову. Среди этих заложников были мальчики и девочки пяти, шести и семи лет… Он бросил перо и сильно надавил ладонями на глаза, пытаясь избавиться от образов испуганных детей, стараясь вычеркнуть из памяти образ своего отца, который, весь в слезах, на коленях умолял короля пощадить жизни самых маленьких. Джеффри содрогнулся. Король тоже плакал, но ответил: если они сохранят их жизни, то в будущем станут получать в качестве заложников только детей, а от них не будет никакой пользы, ибо все заранее будут уверены, что Детей не подвергнут наказанию. Этот довод был вполне убедительным. Но какое отношение он мог иметь к жизни крошечной темноволосой, похожей на фею девчушки, которой едва исполнилось пять лет и которая теперь качалась на виселице во внутреннем дворе замка?