Песнь сирены - Джеллис Роберта. Страница 31

Вильям ворочался на своей постели и с тоской думал о том, что даже сотня или тысяча миль, отделяющие его от Элизабет, не помогут ему заснуть. Расстояние не могло приглушить эту чарующую «песню сирены» – страстное желание близости с ней. Он не испытывал потребности физической близости – в лагере было достаточно проституток, но Вильям не хотел того, что было не лучше сосуда, в который можно опорожниться, как в ночной горшок.

Глава 9

Хорошо еще, что здесь, с армией, нет Ричарда. Вильям не верил в возможность своего участия в обычных развлечениях сюзерена, занимающих значительное место в лагерной жизни. Он радовался возможности сослаться на свою занятость, когда другие вассалы собирались повеселиться в городе.

Ему не было необходимости быть слишком занятым. Счета мог проверить и Раймонд. Очевидно, широкомасштабные военные поставки были как раз тем, что Раймонду по вкусу Раймонд… Вильям опять тяжело перевернулся.

Раймонд несчастлив. О, как он наслаждался войной! Он восхищался двумя небольшими сражениями, которые у них были. Возможно, Раймонд чересчур отважен, но он сильный воин и уверенно обороняется, не проявляя ложного геройства.

Раймонд ворочался с боку на бок, как и Вильям. Они делили одну палатку из-за удобства и экономии, и слишком часто, когда Вильям бодрствовал, то мог слышать, что Раймонд тоже не спит. Недавно появился другой симптом беспокойного состояния юноши – посмотрит грустными глазами на Вильяма, скажет «Сэр…» и замолчит. А если Вильям, пребывая не в духе или в задумчивости, спросит «Да, что?», вспыхнет и покачает головой: «Ничего. Извините, сэр…».

Израненное сердце Вильяма сочувствовало Раймонду. Как это тяжело: столько уже потеряв, не получить в награду женщину, которую любишь. Голодный блеск его глаз, когда из Марлоу прибыл посыльный с письмом от Элис, был душераздирающим. Почему Раймонд не может получить Элис, снова и снова спрашивал себя Вильям. Дочь, казалось, отчасти склонялась к этому. И уж, конечно, она окончательно отвергла в душе Обри, хотя, как призналась Вильяму, и не сказала об этом в разговоре с сэром Моджером, поскольку отказывать – дело отца.

Это известие заставило Вильяма отправиться в Херфорд на два дня раньше, чем его отряд, чтобы иметь возможность наедине обговорить все с Обри. Беседа стала только каплей в череде неудач. Обри, застенчивый, но гордый, признался, что не более стремится к Элис, чем та к нему.

– Я не знаю почему, сэр, – сказал мальчик, вспыхнув, – ведь она самая красивая девушка, какую я когда-либо видел, но… но…

– Не волнуйся, Обри, – ответил Вильям, облегченно вздохнув, ведь сын Элизабет, которого он любил, как своего, не будет страдать. – Я только рад, что вы с Элис думаете одинаково. Я был бы рад видеть тебя своим сыном но, полагаю, в данном случае не теряю ничего. Надеюсь, ты будешь любить меня, даже если нас и не соединят кровные узы.

Прозвучавший ответ полностью удовлетворил Вильяма но три дня спустя Обри пришел, ужасно бледный, просить его не рассказывать отцу об их разговоре, то есть о признании в том, что не любит Элис. Вильям успокоил Обри, так как признание по существу никак не влияло на вопрос о браке. Он опечалился бы, узнав, что мальчик страдает, но ни при каких обстоятельствах не собирается форсировать замужество дочери. Обри не стоит беспокоиться. Это дело Вильяма поладить с Моджером, и он легко может сделать это в интересах Элис, даже не упоминая имени сына Элизабет.

Так оно и было, но Вильям обнаружил, что не может сказать Моджеру об отказе, который, как он полагал, того огорчит и разочарует. Это уж слишком – сначала отвергнуть его сына (ибо это будет выглядеть так, раз Обри не может заставить себя публично признаться в своей нелюбви к Элис), а затем отнять у него жену. Стоило его мыслям вернуться к Элизабет, Вильям громко застонал.

– Вы заболели, сэр? – послышался озабоченный голос Раймонда.

Вильям опять едва не застонал.

– Нет, – сказал он, – спи, ради святой Марии.

Ответа не последовало, но Вильям знал, что Раймонд наблюдает за ним в темноте, и добавил:

– Я ел и пил только из наших запасов. Меня не тошнит и у меня ничего не болит. Спи.

Была и другая загадка. Две недели назад, когда они еще стояли в Херфорде, Вильям вернулся после охоты с графом и несколькими близкими друзьями и обнаружил в своей палатке жаркое и гуся с гарниром. Подарок не удивил его. Когда мужчины получают посылки из дома от любящих жен, они часто делятся с друзьями. Он не стал есть, поскольку был приглашен на обед в замок, но в спешке забыл оставить записку, чтобы Раймонд съел все. Потом кто-то из них забыл закрыть вход в палатку, и когда Вильям вернулся, то споткнулся о тело мертвой собаки.

Она могла умереть от чего угодно. Собака была бродячая, грязная и худая. Но странно, никто не пришел и не признался, что это именно он прислал гуся. Вильям не проявил любопытства, а Раймонд обошел весь лагерь с благодарностью за подарок, но никто на нее не откликнулся. Это усилило подозрения Раймонда, и он рассказал о них Вильяму. Тот посмеялся над ним: есть ли кто-нибудь во всем мире, желающий его смерти?

Ни один из них не мог ответить на этот вопрос. Тело собаки было выброшено вместе с недоеденным гусем. Случай был подозрительный, но подозревать было некого, кроме писаря Ричарда. Вильяму он не понравился сразу, но в его записях не было никаких неточностей. Нелепо подозревать его, поскольку он явно не мог быть замешан в двух других инцидентах. Это только случайности в лагерной жизни, убеждал себя Вильям.

Личные ссоры часто вспыхивали в армии, и вовлеченные в них люди бывали порой так возбуждены, что иногда обрушивались на того, кто пытался их приструнить. Вильям с Раймондом как раз отправлялись на турнир и поэтому были вооружены, но все равно едва избежали худшего. Там было только четыре человека, когда они спешились и решили вмешаться, но откуда-то появилось еще несколько. Поднялся шум, но подмога подоспела вовремя, сумев быстро расшвырять всех, за исключением тех, кого они с Раймондом успели убить или ранить. На этом дело и кончилось.

Затем стрела, попавшая Вильяму в левую руку. Это уже труднее поддавалось объяснению. Стрела была уэльской, но теперь многие англичане использовали уэльские луки, поскольку из них легче попадать в цель и обращаться с ними проще, чем с арбалетом. Маловероятно, что одинокий уэльский лучник мог оказаться вблизи английского лагеря. Несколько дюймов правее, и Вильям был бы убит. Раймонд настаивал на попытке умышленного убийства, но Вильям не верил. Ни у кого не было причин убивать его, за исключением пожалуй Моджера.

Вильям опять едва не застонал, но вовремя вспомнил о Раймонде и сдержался. Это не мог быть Моджер. Тот еще не знает, что у него есть основания ненавидеть соседа. Не может знать. Его поведение по отношению к Вильяму не изменилось. В действительности у Моджера есть очень серьезная причина желать Вильяму долгой жизни. Ведь пока тот не отверг возможный брак между Элис и Обри, Моджер должен думать, что Вильям по-прежнему поддерживает его. Смерть Вильяма убила бы надежду на этот союз. Ричард, без сомнения, найдет лучшую партию для Элис.

Все это просто нелепо, сердясь на себя, думал Вильям. Никто не хочет его смерти. Бог знает, отчего сдохла та собака, – быть может, просто объелась; драки в лагере бывали ежедневно; стрела, без сомнения, была выпущена каким-то безмозглым идиотом, обезумевшим от страха за свой промах и поэтому спрятавшимся. Вильям никогда не придал бы этим событиям другого смысла, если бы не отношение к ним Раймонда. Считая подозрительность не лишней, он следил теперь за каждым шагом своего господина со вниманием няньки драгоценного наследника.

Он делал это так хорошо и ненавязчиво, что Вильям не решался бранить Раймонда. Такая трогательная забота выглядела бы совсем комично, если бы не одна деталь. Вильям знал, Раймонд любит его, но был уверен также, что такая преданность объясняется скорее страхом Раймонда перед необходимостью сказать Элис о несчастье, случившемся с ее отцом, предотвратить которое он не сумел. Раймонд и Элис… У Раймонда нет земель, нет дома, и он любит Элис. Если бы Раймонд был там, защищая Марлоу и Бикс, а также Элис, он мог бы забрать Элизабет… Глаза Вильяма закрылись, и он наконец заснул.