Пламя зимы - Джеллис Роберта. Страница 10

– Заставить тебя поменять свое мнение! – бушевал сэр Юстас. – Кто ты такой, чтобы лезть со своим мнением, сукин ты сын?! Ты – мой наемник, но с этой минуты – уже нет, так как ты отказываешься выполнять мои приказы. Убирайся в свои казармы с глаз моих долой! Убирайся!

То, что он прочел на моем лице, заставила его побагроветь и я едва унес ноги со своим конем и оружием. Думаю, мне удалось ускакать на Барбе только потому, что сэр Юстас либо побоялся, либо постыдился отдать приказ моим солдатам остановить меня. А скотты видимо, такой легкой добычи были слишком удивлены, чтобы помешать мне, когда я скакал прочь, а может, просто решили, что одиночного всадника не стоит преследовать. Еще до того, как я почувствовал себя в безопасности, я уже начал думать, что же мне теперь делать.

Сэр Оливер, конечно же, осудил меня за то, что я бросил место службы й лишился средств к существованию. Несомненно, он бы посчитал, что меня не должно касаться, как поступят сэр Юстас с Алником. И в самом деле, моя честь никоим образом не была затронута. Я даже начал думать, что действительной причиной моей ссоры с сэром Юстасом, возможно, была просто скука, а его отказ продолжать военные действия означал для меня скуку и в дальнейшем. Чем больше я думал, тем больше остановился недоволен своим поступком и тем меньше мне хотелось добраться до Джернейва и предстать перед сэром Оливером, несмотря на начавшийся холодный дождь. Я развернул Барбе точно на запад, к Уорку, сказав сам себе, что сэр Оливер, должно быть, уже знает о наступлении скоттов и что ничего страшного не случится, если я переночую в Уорке и, кстати, предупрежу смотрителя замка, который принадлежит сэру Вальтеру Эспеку.

Меня спасла полная темнота, сгустившаяся к тому времени, как я въехал на вершину невысокого холма недалеко от крепости Уорк. Я был в полудреме, но руки инстинктивно натянули поводья и остановили Барбе. Мне понадобилось чуть больше минуты, чтобы осознать: что-то не так. И тогда я увидел желтые отсветы пообочь силуэта башни. Я смотрел через прорезь шлема прямо на замок, приподнятый насыпным курганом над окружающей местностью, но почти ничего не различая от утомления и вверил себя Барбе, который должен был сам найти безопасный путь. И вдруг я глянул вниз по склону холма и увидел источник отсветов. Уорк был опоясан лагерными кострами. Замок был осажден!

Я резко развернул коня на юг и вскоре чуть было не столкнулся с отрядом солдат. У них, похоже, не было намерений нападать; казалось, они кого-то искали. Мне удалось спастись, во-первых, благодаря тому, что я хорошо знал местность еще с тех времен, когда жил в Джернейве й сражался за сэра Оливера, и, во-вторых, потому, что Барбе, как бы ни устал все-таки был лучшим моим конем, чем любой из этого отряда. Но в то же время Барбе представлял для меня и величайшую опасность. Возможно, я еще быстрее спасся бы пешком, проскользнув среди деревьев, пока преследователи гнались бы за Барбе, да и до Джернейва было уже не далеко, но я не хотел и думать о том, чтобы оставить коня. Я действительно любил своего жеребца, однако этим причины не исчерпывались. Барбе был настоящим боевым рыцарским конем, и вряд ли я когда-нибудь мог бы позволить себе завести другого, если бы потерял его. Мой замечательный меч, доспехи и Барбе – главным образом Барбе – вот что выделяло меня из всех остальных воинов. И хотя, наверное, следовало бы преодолеть свой эгоизм и признать, что угроза Джернейву куда более важнее, чем моя лошадь, я этого не сделал.

Не буду останавливаться на ужасных подробностях погони под ледяным дождем. Все они меркнут в сравнении с тем горячим приемом, который мне оказала Одрис. Сэр Оливер не произнес ни слова упрека относительно моего побега из Алника. Он выслушал новости внимательно, ибо до тех пор и не подозревал, что шотландцы так близко – уже под Уорком. Однако я видел, что он был обеспокоен не только ими, но и моим появлением в Джернейве. Для Одрис – как и для меня, хоть я и старался скрыть это, – все происходящее было огромным удовольствием. Понимая, что вскоре мы должны будем снова расстаться и, что Одрис уже взрослая женщина, я сначала пытался соблюдать дистанцию, но Одрис оказалась и теперь не более управляемой, чем тогда, когда была маленькой девочкой. У нее была своя особая манера держаться: она всегда была приветлива и улыбчива. И в то же время я часто удивлялся утверждениям многих людей о том какая Одрис упрямая и своенравная и как она умеет добиваться своего.

Но в тот день я был только рад, что ей опять это удалось. Она настояла на своем и увела меня в свои комнаты. Сэр Оливер с этим согласился. Вначале меня это удивило, я всегда буду признателен сэру Оливеру за то, что он никогда не скрывал ни своих подозрений насчет нашей любви ни желания преуменьшить ее, позже я понял, что он хотел прежде всего удалить меня от посторонних глаз, а в башне Одрис меня как раз никто бы и не увидел. Но тогда меня просто распирало от удовольствия. Все эти двенадцать долгих лет мое сердце оставалось спокойным и равнодушным, ибо у меня не было никого, кроме Одрис, кто любил бы или желал бы меня любить.

К полному моему удовлетворению, в южной башне ничего не изменилось. С тех пор как я видел Одрис последний раз, она подросла на несколько дюймов, но лишь на несколько. Она осталась миниатюрным, волшебным созданием с волосами цвета позолоченного серебра, с самым радостным смехом и удивительно добрым сердцем. Ткацкий станок стоящий у окна, был намного больше, чем сама Одрис; вид пряжи наводил на мысль, что ткачество стало для нее серьезным занятием. На столе другой стороны окна лежала груда пергаментных свитков. Было ясно, что ненормальная склонность Одрис к писанному слову не ослабевала. Глядя не свитки, я вспомнил, как просто готов был убить Одрис, когда она заставила меня вместе с нею учиться читать и писать. Зачем, спрашивал я себя тогда, военному человеку разбираться в таких вещах? Если Одрис хочет забивать себе голову такой ерундой, то почему я тоже должен вязнуть в этом болоте?! Как я тогда страдал! Одрис учение давалось легко. И ткать она выучилась так же легко и естественно, как птица выучивается летать. И хоть она была на шесть лет моложе меня, ей, казалось, было достаточно один только раз просмотреть письмо, чтобы уже навсегда его запомнить. Перо в ее маленькой ручке летело страница за страницей, оставляя за собой изящные знаки. Моя же рука, огрубевшая и привыкшая лишь к оружию, не слушалась меня: чернила лились из пера и оставляли на бумаге какие-то бессмысленные пятна и черточки. Проклиная собственную неуклюжесть, я за урок ломал с десяток перьев. И мои мысли были такими же неповоротливыми, как и рука. В конце концов, я выучился писать потому что моя любовь к Одрис была сильнее моего негодования. Умение писать оказалось даже полезным для меня, но я никогда не получал от него удовольствия и– до сего дня прибегаю к услугам писца до тех пор, пока то, что я должен изложить на пергаменте, не оказывается настолько опасным или настолько милым моему сердцу, что стоит трудов взяться за перо самому.

Я снова и снова благословлял сэра Оливера в эту первую четверть часа, пока Одрис и ее немая служанка убирали мою комнату, а чуть позже я, похоже, всерьез расстроил его, хотя и не хотел этого. Я не мог это почувствовать: причина была в том, что Одрис все еще оставалась не замужем. Мы с ней чуть было не поссорились. Я считал, что ей нужно иметь мужа и как можно скорее. Это отложилось в голове у Одрис и вот спустя несколько месяцев привело к ссоре. В конце концов, все обошлось, но Одрис доставила сэру Оливеру немало огорчений, чего я никогда не мог себе представить.

Даже когда мы ссорились, душа моя пела. Любить и быть любимым вновь – для меня это было все ровно что воскреснуть. Тем горше было то, что удовольствие оказалось таким кратким. Уже на следующий день сэр Оливер приказал мне скакать на юг, чтобы доложить королю Стефану, что большая часть Нортумбрии в руках короля Дэвида.

В то утро сэр Вильям де Саммерфилд подошел к северной стене Джернейва и от имени императрицы Матильды приказал сэру Оливеру сдать крепость ему. Будь я на месте сэра Оливера, я бы рассмеялся в лицо Саммерфилду, но сэр Оливер был более мудрым человеком и потому вежливо ответил, что никому не отдаст Джернейва – ни мужчине, ни женщине. Таким образом, ответив хотя бы и вежливым, но открытым отказом на предложение короля Дэвида, сэр Оливер оказался в числе сторонников короля Стефана и мог сделать доброе дело, предупредив короля о приходе скоттов.