Пламя зимы - Джеллис Роберта. Страница 106

Такого со мной не было ни разу. Я обернулась не раньше, чем Бруно схватил меня за талию, отодвинул в сторону мою вуаль и начал целовать сзади в шею.

– Отойди, болван! – закричала я сердито. – Ты хочешь, чтобы я пролила эль? Лучше пойди и перенеси стол, чтобы мы поели в тепле.

Потом я разразилась смехом над своей собственной глупостью: то я сердилась, потому что страсть Бруно была недостаточно сильна, как ожидала, то накричала на него, когда он показал ту, которую ждала.

Мы чуть не расплескали эль, но не от порыва страсти, а оттого, что упали друг другу в объятия, давя хлеб и сыр, и смеясь как сумасшедшие. Не имею, понятия, почему мы смеялись вместе, но это сделало меня такой легкой и счастливой, что я уже не вздрагивала, когда помогая Бруно снять его доспехи, снова увидела на них темные пятна.

– Ржавчина, – сказал он, когда увидел, на чем остановился мой взгляд. – Было дьявольски сыро и небезопасно ходить без доспехов.

Верила ли я ему? Не думаю, но он широко улыбнулся мне, как озорной мальчишка, так улыбался Фергус, когда делал что-нибудь опасное, за что папа побил бы его до синяков, если бы я ему об этом рассказала. Но я никогда не рассказывала, и теперь засмеялась, как смеялась когда-то над Фергусом. Я дала Бруно еду, а сама побежала доставать из его сундука ночною сорочку, которую я сшила ему. Он оставил сундук на мое попечение, опасаясь потерять во время быстрых маршей и контрмаршей, в которых тылы с багажом часто оставались сзади. Сорочка закрыла его армейскую блузу, помеченную теми темными пятнами, и, когда они были спрятаны, я выбросила их из головы. Больше ничто не напоминало мне об этих пятнах. Движения Бруно были легки, даже когда он переносил столик к огню. Казалось, его совсем не тревожат полузажившие раны, но он еще немного прихрамывал, и я знаю, холод и сырость заставляли ныть его старый перелом на ноге. Мы засмеялись снова, когда обнаружили, что мой столовый нож слишком мал, чтобы резать твердый сыр. Бруно не принес своего и вытащил меч, который выглядел нелепо, но ничего лучше у нас не было. Пока он резал сыр, я достала из огня камни, завернула их в нагревшуюся ткань и положила в постель. Затем оба сели кушать. Мы вынуждены были пить эль прямо из мешка, так как я ие подумала принести чашки. А потом смеялись еще сильнее, когда мне вспомнился медяки кубок, который Бруно купил и который можно было использовать.

Мы болтали о самых разных вещах. Бруно сказал, что вышло даже лучше, чем если бы они приехали раньше, так как королева выехала бы навстречу Стефану и Кусачка обязательно укусила бы его снова, и напомнил мне о том беспорядке, который мы учинили, когда встретились возле Винчестера. А я рассказала ему о королеве Элеоноре и о письменах, которые купила. При этом он застонал – не то, чтобы ему не нравилось слушать стихи и рассказы, заверил он, а потому, что мои покупки напомнили ему о страсти Одрис к таким вещам и муки, которые он испытывал, когда она заставляла его учиться читать и писать.

Иногда когда мы дотягивались одновременно до хлеба или куска сыра, наши руки встречались. Но это было не смешно. Наши пальцы на какой-то миг переплетались, и мы оба отводили взгляд и брали пищу. Но после еды наши руки встретились снова, и Бруно поднял мою и прижал к своим губам. Другой рукой я коснулась его лица, и он посмотрел на меня. Затем встал с табурета и поднял меня.

Никогда не испытывала подобного наслаждения. Если бы это не было богохульством, я бы сказала, что Бруно боготворил каждый дюйм моего тела. Он снимал с меня одежду, словно та была священной, аккуратно складывая каждый предмет в отдельности. И когда я осталась нагой, он уложил меня в постель, сняв покрывала – к тому времени в комнате было уже достаточно тепло и простыни были тоже теплыми – и начал целовать. Сначала волосы, потом лоб, щеки и губы, шею и грудь. Он не спешил, не набрасывался на меня с жадностью и не дразнил, играя со мной, чтобы возбудить.

Бруно ничего не говорил, поэтому я не знаю, что было у него на уме, но мне казалось, он касался меня своими губами, как будто ему было необходимо убедиться в том, что я реальна, и, возможно, поблагодарить меня за то, что я есть. Какой бы ни была цель Бруно, все же эти легкие, прикосновения его губ к моему телу принесли возбуждение, хоть оно и приходило постепенно. Я была готова и желала, но не полубезумно, как он иногда заставлял меня. Наконец, он накрыл меня одеялом и отвернулся, стаскивая свою ночную сорочку. Я лежала спокойно, когда он снимал свою одежду, и терпеливо ждала, наблюдая за языками пламени в печи. Наслаждение в моем теле было похоже на огонь среди зимы, пылающий и манящий, дающий тепло и блаженство.

Вернувшись в постель, Бруно снова ласкал меня и говорил такие экстравагантные вещи, что мне хотелось смеяться, зная, как я несовершенна в сравнении с его словами, но не могла осмелиться. Его лицо и голос были такими сосредоточенными; в это время я была всем его миром. Я отвечала ласками, гладила его волосы и лицо, его плечи и руки и нежно целовала. Но не повторяла его слов любви. Я не солгала бы этому человеку, предложившему мне свою душу, а любить его не осмеливалась.

Я не знаю, как долго мы лежали, обнявшись, давая и принимая утешение. Мое желание его тела постепенно становилось все сильнее, и я могла чувствовать все более настойчивое надавливание Красноголового Господина Джона. Поцелуи, которые были легкими и нежными, стали более долгими и страстными. Я нежно потянулась к телу Бруно, и он неторопливо приподнял себя надо мной и вошел в меня. Сначала движения давались нам с трудом. Я только закрыла глаза, наслаждаясь легким, теплым восторгом, и думая, то же самое испытывал и Бруно, который, казалось, не спеша, расплескивал свое семя. Это продолжалось долго, и каждый медленный толчок прибавлял маленькую частицу наслаждения, пока новый восторг не разошелся по мне медленно катящимися волнами, что заставило меня часто и прерывисто дышать, но не кричать.

Оргазм Бруно был очень похож на мой, или у меня создалось такое впечатление, исходя из того, что он делал. И он поднял голову и улыбнулся мне, а потом соскользнул в сторону и уснул. Обычно он был очень внимателен и после совокупления говорил несколько слов благодарности и любви, но сейчас в этом не было необходимости. Мы уже все сказали целомудренно нежными поцелуями и прикосновениями. Некоторое время я лежала без сна и весь следующий день ничего не делала, только шила – и думала, что никогда не буду ревновать его снова. Возможно, он и совокуплялся с какой-нибудь женщиной теперь, и будут еще не раз возникать плотские потребности. В этом нет ничего особенного, хотя мне никогда не сможет такое понравиться. Важно другое. Важно то, что он никогда не подарит другой женщине такую ночь, как эта.

Вероятно поэтому, почувствовав себя менее скованно, утром я поддразнивала Бруно относительно того, как он удовлетворял себя в течение долгого времени с тех пор, как мы расстались. Я почти ожидала, что он рассердится и скажет мне, что грехи его тела – между ним и Богом. Вместо этого он взглянул на меня так, словно я дала ему сундук с золотом и драгоценностями. Он обнял, поцеловал меня и смеялся долго и восторженно. Потом нахмурился, пытаясь выглядеть сурово (но глаза его все еще блестели от смеха), и сказал, что хорошая жена не задала бы таких вопросов. И снова разразился хохотом, а потом спросил, не хочу ли я посмотреть на пропыленных проституток, которые следуют за армией. Увидев их, уверил он меня, я бы не захотела спрашивать снова, потому что такие женщины скорее вдохновляют на сохранение добродетели, чем на распутство.

– Но среди военных трофеев попадаются лучшие женщины, чем эти, – заметила я, еще дразнясь и вспоминая, что говорил мне об этом Дональд.

Смех Бруно внезапно прекратился, и он обнял меня за плечи.

– Никогда! Никогда в жизни я не взял ни одной женщины, в качестве военного трофея. Я бы не смог, Ме-люзина. Я видел бы тебя и Одрис. Как ты можешь думать, что я использовал бы угрозы или силу? – Он остановился. Его лицо было искажено ужасной болью. – Ты еще ненавидишь меня за нашу брачную ночь, Мелюзина?