Пламя зимы - Джеллис Роберта. Страница 114

Так же совершенен он был и в жалобах, что сегодня тяжелый день, так как в туалетах работают крепостные. Он на чем свет стоит проклинал лекаря за то, что тот порекомендовал ему пользоваться ночным горшком. Стефан кричал, что он не ребенок и еще не так слаб, хоть они все желают, чтобы он ослаб и умер, чтобы усаживаться на горшок. Лекарь поклялся тысячу раз, что никто Из них не желал, чтобы он умер, и что Глостер, несомненно, снимет с него голову, если лорд Стефан не поправится. И конечно, лекарь велел ему пользоваться туалетом в любом случае, сказав, что этим тварям, которые чистят его, неважно, если о н нагадит им на голову, но король ответил с возмущением, что он не обращался бы так с собакой, или лошадью, или даже со свиньей и тем более не станет обращаться так с прислугой.

Потом он накричал на меня, что не нуждается в человеке для присмотра за ним, и прогнал меня из комнаты. И не позволил мне помочь ему дойти до уборной, когда я преддожил подать ему руку, потому что он, казалось, корчился от боли. Поэтому люди из любезности смотрели в сторону, а не присматривались к нему, когда он с трудом спускался по лестнице в туалет и ползком взбирался по ней снова после того, как облегчился.

Я распоряжался тем, чтобы избавиться от любого лекарства, какое бы ни намешал лекарь, а Стефан талантливо изображал, что эта доза ему помогла, посылая за лекарем и благодаря его за свое новое облегчение. Но позднее днем он, снова пошатываясь, вышел из своей комнаты и послал за другой порцией снадобья. Затем он прикинулся спящим. После того как я ползком добрался назад в его плаще, я вышел в своем собственном и пошел за третьей порцией. Я оставался в его комнате короткое время и вышел с моим собственным костюмом крепостного йод плащом. Сердце подпрыгнуло у меня прямо к горлу, когда меня остановил констебль. Но он только спросил, как поживает мой господин, и я сказал, что он уснул, но неглубоко и, по-моему, мне лучше оставить его одного, пока он не уснет покрепче, чтобы малейший шум, который я могу произвести, не потревожил его. Надеюсь, добавил я, что и никто другой его не потревожит.

Переодевшись, я нашел сломанные вилы и тупую деревянную лопату, и мы и присоединились к группе, которая выгружала грязь в почти полную телегу. Стефан гораздо больше был похож на забитого и запуганного, чем я ожидал. Мы вымазали наши лица грязью, и, к моей радости, начал накрапывать дождь, так что мы смогли натянуть на головы капюшоны. И все же, когда телега выезжала, я не мог поверить, что мы убежим. Я так боялся, что нас остановят, что мне пришлось заставлять себя идти вперед, так как мы уже приблизились к воротам. Я не смел оглянуться назад на Стефана, шедшего на шаг позади меня, но был]верен, что он забыл опустить плечи и повесить голову. Но стражники на воротах внутреннего двора смотрели безразлично. Телега съехала с внутреннего разводного моста, и мы прошли за ней.

Сейчас все переменилось. Больше всего я боялся стражи на внутренних воротах; это они должны были пристально следить за попыткой побега. Поэтому, когда мы съехали с моста, я вынужден был удерживать мои ноги на длинном утомительном пути, потому что испытывал огромное рвение скорее бежать вперед из внешних ворот на свободу. Это была пытка сохранять медленный шаг скота, и казалось прошла тысяча лет, пока услышал некий род эха от скрипа и визга тележных колес, который сказал мне, что мы были возле стены. Тогда я рискнул взглянуть и перевести дыхание. Мы находились прямо у ворот, которые оказались открыты, и внимание стражников было обращено на группу входивших людей.

Не успел я опустить голову, чтобы лучше спрятать свое лицо, как услышал крик боли от одного из крепостных впереди. Я потянулся к Стефану, чтобы напомнить ему, что он не должен сопротивляться, но было слишком поздно. Я увидел палку, которая поднялась и ударила его, услышал его рев гнева и увидел, как он прыгнул на ударившего его человека и одолел его. Я тоже прыгнул, зная, что мы пропали, но бросившись сверху над королем, чтобы спасти его, как я думал, от того, чтобы не быть забитым насмерть. Но то, что опустилось и ударило меня, было не дубинкой, а ножом.

ГЛАВА 24

Мелюзина

Эгоистка! Самовлюбленное чудовище! Голос был королевы, а слова те же, что сказала моя мать после смерти братьев от чумы, унесшей на мое тринадцатилетие так много жизней в Улле. Я пришла в полное замешательство и чувствовала только горящие от пощечин Мод щеки.

– Но это же из-за папы, из-за постоянно причиняемого мной беспокойства, – попыталась оправдаться я.

– Твой отец умер! – взвизгнула королева, ударив меня еще раз. – И умер давно!

Я подняла голову и внимательно посмотрела на нее. Она склонилась надо мной и, к моему удивлению, в глазах ее был не гнев, а участие, но ответить я не могла.

– Поддержкой ты обязана именно мужу, — сказала она жестко, но уже без крика. – Он поддерживал и защищал тебя даже вопреки моему желанию. И ты ничем ему не обязана? А, он – в тюрьме, по приказу этой уродины Матильды закованный в кандалы, как зверь! Мелюзина, ты слышишь меня?

– Да, я слышу, Ваше Величество.

– Т огда будь внимательна. Я не останусь в Веет минстере надолго. Сначала я поеду в Эссекс и вырву с корнем любого, кого хоть когда-нибудь жаловал Джоффрей де Мандевилль, и в то же время наложу суровую контрибуцию, оставив некоторые из булонских войск для защиты провинции. Как только я узнаю, где расположилась Матильда, я сразу же последую туда. Я подниму против нее любой город, в который она войдет, – ведь в городах любят Стефана, и я буду гнаться за Матильдой как гончая, пока она не отдаст моего мужа. Может, тебе безразлично, что Бруно сгниет в плену, а я не желаю такой судьбы для моего мужа. Мелюзина, я буду рада, если ты станешь меня сопровождать, буду рада принять твою помощь, но если ты пожелаешь сидеть, уставившись в стены, как это делала, когда король первый раз поручил мне тебя опекать, я тебя покину. У меня нет сил тащить с собой мертвое дерево.

Она распрямилась, повернулась и вышла, а я вдруг очнулась и поняла, что сижу на полу в комнате, где все разграблено. Я коснулась руками щек – они горели вновь, на этот раз от стыда. Что я за женщина, если моим ответом на горе становится сумасшествие? Все, больше никогда, никогда! Если я не могу переносить ужас и горе моей жизни, лучше последовать за Милдред в воду. И я не буду бременем для всех, не буду мертвым деревом, которому говорят лишь встать, сесть, поесть и попить.

Попытка встать ни к чему не привела: все мое тело одеревенело, и ноги не держали. Как долго я так просидела? При второй попытке встать меня взяли под руки, и Эдна дрожащим голосом спросила:

– Как вы себя чувствуете, госпожа моя?

– Со мной уже все в порядке, Эдна, – ответила я.

– Не думала, что королева так рассердится, – прошептала она. – Я все пыталась заставить вас подняться и ответить, почему вы здесь сидите, а потом испугалась и… и рассказала королеве.

– Слава Господу, что ты это сделала, – сказала я, идя по комнате, и держась за Эдну.

Только сейчас мне стало понятно, что комната не совсем пуста. В углу за мной стоял табурет. Я направилась к нему, намереваясь опять сесть, и каждый шаг давался мне все легче. Через несколько минут я отпустила Эдну и пошла сама. Уже твердо стоя на ногах, я подошла к ней и положила руку ей на плечо.

– Спасибо, Эдна. Это был смелый поступок. Королева Мод так занята, и было, наверное, нелегко добиться разрешения поговорить с ней.

– Это было нетрудно. – Она улыбнулась. – Я не просила разрешения, просто поднялась к охране и позвала ее. Все были настолько потрясены, что я прошла мимо великих мира сего и взмолилась о помощи, и никто не пытался меня остановить… – Затем она стала серьезной, ее глаза расширились от прошлого удивления. – А королева была так добра. Она приказала подождать всем этим высокородным особам и сразу же пришла, как только узнала, что вы больны и я не могу поднять вас.