Сладкая месть - Джеллис Роберта. Страница 52

Этот вопрос Уолтер просто оставил без ответа. Он как раз готовился вот-вот завершить свое наслаждение, когда она задала его, и вообще в этот момент говорить не мог. Все же вопрос настолько удивил его, что подступившее извержение наткнулось на преграду. Только ярость, вызванная прерванным удовольствием, которого Уолтер, казалось, ждал уже целую вечность, помогла ему не бросить начатое дело. К тому времени Уолтер решительно настроился избавиться от своей потребности, даже если ради этого ему пришлось бы заткнуть Мари рот.

Когда он, наконец, кончил, то совершенно обессилел от полной потери физических сил. Из-за сломанной ключицы Уолтер поначалу попросил Мари находиться сверху. Она как будто удивилась, но не возражала против этого. Правда, двигалась она неправильно, а приобретенная свобода действий скорее озадачила ее, чем обрадовала. Уолтер предоставил ей немного времени войти в наиболее приятный ритм, но, несмотря на то, что он целовал ее грудь и пускался на всевозможные трюки, стремясь возбудить ее, Мари не выказывала признаков возрастающей страсти. Единственное, к чему привели его усилия, так это к тому, что он возбудился сам. В связи с этим ему пришлось остановить Мари, чтобы задержать свой оргазм.

Решив, что Мари, возможно, испытывает неудобства от непривычной позы, Уолтер поменялся с ней положениями, изо всех сил стараясь держаться на одной руке, чтобы не наваливаться на нее всей тяжестью тела, и ограничив стимулирующие ласки простыми поцелуями. Этот маневр ни к чему не привел, если не считать того, что Мари стала меньше говорить. Именно тогда Уолтер и решил прекратить ласки и, сосредоточившись лишь на собственном удовлетворении, завершить совокупление, которое слишком уж затянулось. Наконец он приблизился к оргазму вторично, получив в результате разочарование, ибо Мари спросила его как раз в эту минуту об их совместной жизни в нищете.

Может, на третий раз повезет, подумал Уолтер, отчаянно сосредоточившись на своей потребности. На этот раз он как только мог сдерживал свое нарастающее напряжение и, в конце концов, довел себя до кульминации. Затем он тотчас же слез с Мари и, переведя дух, извинился за то, что не смог удовлетворить ее.

– Но вы ведь удовлетворены, не так ли? – спросила она. – Это самое главное, я сделала это ради вас.

Последовала короткая пауза. Уолтер лихорадочно подыскивал слова, которые объяснили бы Мари, не обидев ее, что он являлся мужчиной, которому нравилось давать столько же удовольствия, сколько получать взамен. Прежде чем его усталый мозг нашел подходящие фразы, Мари заговорила снова:

– Я хотела угодить вам. Разве у меня это не получилось?

Тревога в ее голосе сжала Уолтеру сердце. Как он мог сказать ей, что она чуть не вынудила его покинуть постель, в которую он попал, движимый поначалу нестерпимым желанием.

– Вы сама прелесть, великодушие и доброта, – прошептал он, поглаживая ее руку. – Не в моей власти говорить что-то еще. Вы же знаете это.

– Наедине со мной вы можете говорить что угодно, – настаивала она.

Уолтер не знал, как поступить. Ему казалось жестоким напоминать Мари о своей помолвке в более конкретной форме еще раз. Он предпочел окольный путь, дабы тонко намекнуть Мари, что продолжения не последует. Однако она не поняла намека. Более того, Уолтер решительно настроился не обнадеживать Мари, что он страстно желает возобновления их отношений. Теперь все было не так, как вначале.

Если это будет в его силах, он никогда не подвергнет себя такому испытанию вторично.

Он был чрезвычайно озадачен действиями Мари. Пока она не привела его в свою комнату, он мог поклясться – она не питала к нему глубоких чувств. Затем его посетила мысль, что, возможно, Мари впервые вступила в такую связь, если не считать супружеских отношений. Если это было так, неудивительно, что она с таким неистовством выжимала из него признания в любви и, в сущности, не смогла получить удовлетворения. Бедная женщина наверняка была снедаема виной и страхом, что запятнала себя и была теперь ни на что не годна.

Уолтер повернулся и нежно заключил ее в объятия. – Мари, если мы и совершили грех, то это моя вина. Это мужское проклятие – жаждать прекрасного, когда видишь его. Мне не следовало поддаваться этой страсти в том положении, в каком я нахожусь теперь. Я воспользовался главным преимуществом вашего мягкого нрава и, боюсь, вашей невинности. Дорогая моя, большой беды не случилось. Вы не нарушили клятвы, не причинили вреда людям и в то же время преподнесли мне такой дар, который я буду помнить всегда.

Если бы Мари не была всецело поглощена своей конечной целью, она бы наградила Уолтера пощечиной. Ее надежды воспарили в небеса, когда он с такой готовностью последовал за ней и так ясно намекал, что желал именно ее. Тем не менее, как бы она ни давила на него, какие бы моменты ни выбирала для своей цели (даже когда он вот-вот готов был забиться в агонии оргазма), он ни словом, ни намеком не обмолвился, что любит ее и готов (или даже хочет) отказаться от предложенного соглашения с Сибель.

Мари была совершенно вне себя от ярости. Она еще ни разу не занималась любовью так долго и так неискренне. Неужели этот человек думал, что ей больше нечего делать, как только лезть под него? Разве не принадлежали все части ее тела только ей? И, несмотря на все ее терпение и угодливость по отношению к его прихоти, он говорит, что большой беды не случилось. Он признал, что это его вина. Как благородно! Безусловно, он считал, что такой уступкой отплатил ей за все. Мари знала, что если она не избавится от Уолтера немедленно, то скажет нечто такое, что полностью провалит ее план выйти за него замуж.

Она мягко отстранила его от себя, собрав всю свою силу воли, чтобы не поддаться искушению столкнуть его прямо с кровати.

– Так говорите вы, – пробормотала она дрожащим от усилий не закричать голосом, – но другие не будут столь благородны. Вина и позор всегда ложатся на женщину. Умоляю вас, уходите.

Именно этого больше всего и хотел Уолтер, и его желание заставило почувствовать себя еще более виноватым. Ее слова, казалось, лишь укрепляли его выводы о причине ее такого поведения. Он снова привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб.

– Вам нечего бояться, – успокаивал ее Уолтер. – Я уверен, что никто не видел, как мы вошли сюда, и клянусь своей честью и душами моих умерших отца и матери, если вам угодно, то никто и никогда не услышит этого от меня.

Поскольку эти заверения являлись полной противоположностью того, что хотела Мари, попытка Уолтера умиротворить ее оказалась, по меньшей мере, не эффективной. Мари как раз уповала на то, что кто-нибудь заметит, как они вместе вошли в ее покои, она полагала, что Уолтер не сможет не похвастаться своей победой. Она рассчитывала, что его хвастовство поможет ей заявить о том, что он соблазнил ее. Мари была не из тех, кто особенно верил в честь, но она не сомневалась, что, поклявшись душами усопших родителей, Уолтер – каким бы ни был легкомысленным – со всей искренностью обещал не выдавать ее.

Более того, утверждение Мари, что в подобных делах всегда винят и стыдят женщину, имело своей целью вытянуть из него заявление, что он не допустит этого, что защитит ее, дав ей свое имя. Следовательно, его заверения в соблюдении полного таинства плюс намек, что он не готов защищать ее иначе, так разъярили Мари, что она вся тряслась от гнева. Чувствуя, как она дрожит, Уолтер попытался привлечь ее к себе еще ближе.

– Вам нечего бояться, – не унимался он. Вторичное повторение этого утверждения, столь разозлившее ее в первый раз, заставило Мари с такой силой оттолкнуть Уолтера от себя, что, застав его врасплох, она ослабила его объятия, и он чуть не вывалился из кровати.

– Уходите! Уходите! – закричала она, не полагаясь на то, что не скажет чего-нибудь еще.

Поскольку его попытки утешить, казалось, только еще больше злили ее, Уолтер поднялся и начал одеваться, наблюдая за ней озабоченным взглядом. Она отвернулась и уткнулась лицом в подушку, натянув на себя одеяло, будто хотела спрятаться от него. Уолтеру показалось, что она плачет, но он понятия не имел, что сделать или сказать, чтобы успокоить ее. Ту единственную вещь, которая могла осчастливить ее, он не мог предложить.