Вересковый рай - Джеллис Роберта. Страница 82

Рианнон обозвала себя за это дурой. Она знала, что не могла «подзывать» животных, когда была сердита или обижена. Рианнон бродила, но даже ее любимые холмы не могли принести утешения, потому что напоминали ей Саймона. Быстрого излечения не могло наступить, признала она. Ей придется терпеть изо дня в день, даже не ощущая приближения исцеления, пока в одно прекрасное мгновение она не почувствует себя совершенно здоровой. Распознать это мгновение будет довольно просто, думала она, тоскливо плетясь к дому. Когда она сможет думать о Саймоне с таким же спокойным удовольствием, какое испытывает, думая об отце, она излечится от любви.

Люди Саймона были не слишком довольны, когда им приказали покинуть Рутин прежде, чем они успели нормально отдохнуть и поесть. Саймону, однако, не терпелось двигаться, делать хоть что-нибудь, чтобы приглушить и свои надежды, и свои страхи. Реакция Ллевелина на его отчет усилила и то, и другое. Политическими новостями принц, без всяких сомнений, остался доволен. Он даже снял со своей шеи тяжелую золотую цепь и молча надел ее на шею Саймона.

То, что касалось личных проблем Саймона – вместо того, чтобы приблизиться к браку, Рианнон едва удержалась от разрыва помолвки, – Ллевелин принял не так радостно. Он выслушал рассказ Саймона, не перебивая и ни о чем не спрашивая. Саймон знал, что Ллевелин приветствовал бы их женитьбу, особенно после известия о том, какое сильное впечатление Рианнон произвела на Генриха. Поэтому Саймон предположил: решимость, написанная на лице Ллевелина, означала, что он примет все меры, чтобы брак все-таки состоялся.

В некотором смысле это придало Саймону уверенность. Он не мог припомнить случая, чтобы Ллевелин брался за что-либо и не доводил до конца. Либо Рианнон придется достаточно скоро согласиться на брак с Саймоном, либо цель Ллевелина использовать ее в качестве своего посланника не сможет осуществиться. Однако страхи Саймона усиливались при мысли, что отец Рианнон мог попытаться надавить на нее слишком сильно, что привело бы к какому-либо отчаянному поступку с ее стороны.

Саймон нашел Ричарда Маршала в Аске двадцать шестого октября и был тепло принят вместе с новостями, которые он привез. Тридцатого прибыл Гилберт Бассетт с де Бургом. Удивительно, но граф Кентский совсем не горел желанием отомстить за себя и низложить короля. Не жаждал он и вернуть себе хотя бы часть утраченного могущества. Ему хотелось, сказал он, только получить возможность дожить свои дни в покое в некогда принадлежавших ему поместьях, которые еще оставались за ним. Ни в каких действиях против короля он участвовать не желал, но был вынужден согласиться с мнением, что войны не избежать. Он не одобрил договора с Ллевелином, несмотря на всю свою благодарность Саймону, хотя здравый смысл подсказывал Ричарду и другим его сторонникам, что подобный союз необходим. Саймон не преминул напомнить им, сколько преимуществ принесла долгая дружба Честера с принцем Гвинедда. На границе много лет царил прочный мир, указал Саймон.

Это вызвало бурю веселья.

– Какой мир? – саркастически спросил Ричард. – Эти валлийские бандиты каждое лето и осень налетают, как саранча.

– Ерунда, – с усмешкой возразил Саймон, – это всего лишь мелкие, игрушечные рейды. Валлийцы бедны. Это не война.

Его точка зрения была принята, и вскоре все сошлись на том, что Ричард и несколько его друзей должны встретиться с Ллевелином в его крепости в Билте.

– Обстоятельства складываются так, – мрачно сказал Ричард, – что я буду в большей безопасности в замке Ллевелина, чем в одном из своих собственных.

Саймон с большой радостью послал сообщение об этом решении в Билт. Либо Ллевелин будет там, либо письмо перешлют дальше. Выполнив свою основную миссию, Саймон задержался в Аске, навещая старых друзей и споря с ними о войне и политике. Делать ему больше было нечего, поскольку все его люди находились уже с ним, а навестить Рианнон он пока не осмеливался. Кроме того, Ллевелин намекнул ему, чтобы он оставался при Ричарде, если его примут хорошо. Он подозревал, что еще оставались шансы на то, что король предложит новое соглашение, на которое Ричард, сохранявший надежду на перемирие со своим сюзереном, мог согласиться.

Саймон очень старался. Ричард нашел ему дело, и новые обязанности, а также мужская компания целиком поглощали его свободное время. Ему пришлось выслушивать насмешки от своих молодых друзей, которые не могли понять его внезапной и неестественной целомудренности, но он скоро обнаружил, что шутки на его счет лишь оттачивали его гордость и помогали сопротивляться плотским желаниям. Больше всего страданий Саймону доставляла великолепная погода, установившаяся во всем Уэльсе. Ему постоянно грезилась Рианнон, летящая по холмам подобно дикой самке, и он вспоминал, какое счастье испытывал, когда был ее оленем.

Однако Саймон ошибался, представляя себе Рианнон наслаждающейся радостью свободы. После первой неудачной попытки она уже не выходила погулять и помечтать, как обычно. Она заняла себя домашними делами – заканчивалась уборка урожая, и требовалось обеспечить дом запасами на предстоящие зимние месяцы. Она практиковалась также в музыке и собирала дикорастущие травы, чтобы лечить больных людей и скот.

Однако с каждым днем ее тоска по Саймону скорее росла, чем уменьшалась, увеличивая страх и боль. Было еще кое-что, пугавшее ее даже больше всего остального, – Мэт избегал ее.

Она не могла понять, в чем дело, но боялась даже задуматься над этим. Вместо этого она не переставала гадать, почему время – обычно лучший лекарь – не действует на ее раны. Наконец она поняла, что ее растущий страх за Саймона был результатом неопределенности. Не знать, что происходит, решила она, гораздо хуже, чем точно представлять себе каждый час, каждый день войны. Не зная ничего, она каждую минуту ждала смертельного удара, в то время как Саймон скорее всего в это время беззаботно балагурил и смеялся со своими друзьями, или охотился, или пил, или играл в какие-нибудь игры.

Эта мысль пришла ей в голову, когда она сидела у очага рядом с матерью. Киква пряла, а Рианнон в ступке растирала душистую приправу. Рианнон издала раздраженный звук, и Киква подняла глаза.

– Ты наконец решила свою головоломку? – спросила она.

– Головоломку? – отрывисто переспросила Рианнон. – Ты считаешь, что я забавляюсь?

– Не каждая головоломка – игра. Некоторые из них представляют собой вопрос жизни и смерти, – миролюбиво ответила Киква.

Рианнон молчала, устыдившись своего беспричинного выпада.

– Боюсь, что ответа на эту головоломку не существует, – сказала она наконец. – Я не хочу любить Саймона, но избавиться от любви не могу.

– А почему бы тебе не любить его?

Кикву нисколько не удивили слова Рианнон. Письмо Ллевелина было достаточно ясным и содержало настолько точно, насколько мог передать Ллевелин, а он предпочитал не лгать Кикве, изложение всей истории с обеих точек зрения, как он слышал ее от Саймона и Рианнон. Интересно, что письмо заканчивалось просьбой к Кикве отправлять свои новости, если таковые будут, в замок Билт.

Ровно настолько Ллевелин осмеливался дать понять Кикве, что хотел бы видеть Рианнон замужем за Саймоном. Если бы он пытался приказывать Кикве, это легко могло привести к противоположному результату, поэтому Ллевелин действовал уклончиво. В данном случае, однако, стремления Ллевелина и Киквы совпадали полностью. Рианнон необходимо было выйти замуж. По своей природе она отличалась от матери. Киква сожалела об этом, но принимала это как данность. Она считала невезением то, что Рианнон не смогла найти подходящего жениха, когда была помоложе, пока не устроила себе такой уютный образ жизни. Было бы гораздо лучше, если бы Рианнон вышла замуж лет семь-восемь назад, но ни один мужчина не привлекал ее внимания; хуже того, до Саймона не было на ее пути ни одного мужчины, который позволил бы ей остаться самой собой.

Рианнон продолжила свой рассказ, закончив страстной репликой, что для женщины настоящее безумие влюбляться в какого бы то ни было мужчину.